Наш завод был третьим по величине в Первомайском районе столицы. Поэтому два раза в год, на 1 мая и на 7 ноября, около двух сотен рабочих и ИТР нашего завода шли на демонстрацию трудящихся. Кто-то шёл по зову сердца, чтобы окунуться в самую глубь праздника. Кто-то шёл с детьми, чтобы показать им, что такое демонстрация. Кто-то шёл, потому что был начальником, отвечал за поведение своих подопечных и потому должен был надзирать за ними. А кто-то шёл потому, что был партийным или комсомольским активистом, и его обязали.
Я и сам тринадцать раз ходил на демонстрацию от завода, а до этого ещё два раза от института, где учился.
Подготовка к демонстрации обычно начиналась за пару-тройку месяцев. Штатный заводской художник рисовал транспаранты с текстом, утверждённом в райкоме партии. Маляры перекрашивали серебрянкой четырехколёсную тележку, сваренную из металлических уголков заводскими сварщиками. Комсомолки из числа ИТР и служащих вырезали гвоздики из красной гофрированной бумаги. Дело это было нехитрое. Брался рулон крепированной бумаги для детского творчества и разрезался пополам. Но разрезался не просто так, а зигзагом. Получалось сразу два цветка. Оставалось только нанизать каждый цветок на конец деревянного черенка от дворницкой метлы, покрашенного зелёной краской, обмотать проволокой и получалась гвоздика. А за пару дней до демонстрации на завод приезжал товарищ из райкома и лично осматривал, всё ли у нас готово к прохождению в праздничной колонне.
Руководители цехов заранее выявляли добровольцев, готовых везти тележку с заводским плакатом за десять рублей, либо нести транспарант за пять. А вот за лёгкие бумажные гвоздики на палочке ничего не платили, все остальные демонстранты должны были их нести и махать ими совершенно бесплатно, на голом энтузиазме.
В семь утра в день праздника все выстраивались в заводскую колонну и выдвигались к зданию исполкома. Туда же подтягивались и колонны других заводов, фабрик и НИИ. На площади перед исполкомом колонну каждого предприятия приветствовали стоящие на предварительно сколоченной трибуне руководители райкома партии, райисполкома и райкома комсомола. Кроме них на трибунах были специально обученные люди в серых или чёрных костюмах, которые цепким взглядом осматривали кондиции демонстрантов.
После прохождения перед районной трибуной демонстранты направлялись к Красной площади. Путь был не близкий, более тринадцати километров, и занимал примерно три часа. Шли весело, с песнями и шутками. В хорошую погоду это скорее удовольствие, чем обязаловка. Что ни говори, а это приятно, пройтись не спеша с коллегами по работе, с которыми в этот день можно не спорить до хрипоты и не решать сложные производственные вопросы. Все тебе улыбаются, смеются твоим шуткам и дружески хлопают по тебя плечу.
Однако, километра через три-четыре некоторые демонстранты, которым уже не хватало бодрости от стопочки, пропущенной до демонстрации ещё на заводе, начинали искать укромное местечко, где можно было бы дозаправиться предварительно припасённым алкоголем. А кто ищет, тот найдёт. Дозаправившись припасённым они с новым зарядом бодрости и радостной улыбкой на лицах возвращались в колонны демонстрантов.
Примерно так и проходили наши демонстрации до памятной осени 1982 года. И в ноябре 1982 почти всё было как обычно, но только то тут, то там по пути следования колонны маячили молодые люди в сером и в чёрном и пристально вглядывались в лица демонстрантов. Увидев перебравшего и излишне воодушевлённого демонстранта, они без лишнего шума подходили к нему и под белы ручки выводили из колонны. Поэтому, когда мы подошли к Политехническому музею, в нашей колонне было уже на пару-тройку десятков человек меньше, чем при выходе с завода.
Когда мы стройной колонной прошли по Красной площади, а потом нестройной гурьбой побрели по Маросейке, каждый отправился до ближайшей незакрытой по случаю праздника станции метро, чтобы поехать к себе домой и уже там как положено отпраздновать 65-ую годовщину революции.
***
Восьмого ноября, на следующий день после праздника, газеты вышли с фоторепортажами с демонстрации. Естественно, на первых страницах как всегда были члены политбюро ЦК КПСС: почтенные старцы, стоящие на трибуне мавзолея и приветственно машущие демонстрантам. В центре был и наш «дорогой и любимый» товарищ Брежнев Леонид Ильич.
А потом мы вместе со всей страной словно выпали из информационного поля. Газеты продолжали выходить и как всегда писали о славных достижениях металлургов и тружеников сельского хозяйства. По телевизору по всем каналам сначала показали «Человека с ружьём», а потом было лишь «Лебединое озеро» и концерты симфонической музыки. Причём, музыка, звучащая в теле и радио эфире, была исключительно минорной. Всех мучили смутные предчувствия, ведь не спроста же эта минорная музыка.
Прошла пара дней, наступило десятое ноября, день, в который каждый год проходил концерт, посвящённый Дню милиции. Обычно это был самый интересный, самый любимый телезрителями и самый ожидаемый концерт года, так как в нём принимали участие не только самые любимые в народе певцы, но даже и юмористы. Но в том году концерт ко Дню милиции не состоялся, а вместо него показали фильм «Депутат Балтики», и всем стало ясно, что случилось что-то ужасное.
Но если ни по телевизору, ни по радио, ни в газетах, никакого объяснения минорной музыки не было, то представители агентства ОБС (одна баба сказала) шепотом разносили по кухням весть, что какой-то хорошо им лично знакомый партийный функционер, родственник или сосед, имеющий доступ к информации, по секрету сообщал, как из очень осведомлённого источника ему стало известно, что скончался Генеральный секретарь КПСС. Мол простудился, стоя на мавзолее во время парада и демонстрации, и что на самом верху идёт борьба титанов и обсуждение: кто-же будет новым Генеральным секретарём ЦК КПСС вместо него.
Ранее подобные сплетни часто были основаны на пустых домыслах, но на этот раз все верили, что так оно и есть на самом деле.
И лишь одиннадцатого ноября диктор траурным и торжественным голосом сообщил о кончине Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета, Маршала Советского Союза Леонида Ильича Брежнева. Была назначена дата погребения и опубликован состав Комиссии по организации похорон. Все мы, советские люди, привыкшие читать между строк, сразу поняли, что новым Генеральным секретарём ЦК будет избран Юрий Владимирович Андропов, потому что имя его стояло первым в списке состава похоронной Комиссии, а это самый верный признак. И дело вовсе не в том, что буква «А» первая по алфавиту, ведь в составе Комиссии был и Гейдар Алиев, но он был лишь в середине списка.
По телевизору продолжала звучать классическая музыка, только теперь она не воспринималась как что-то гнетущее. Потому что уже всем было ясно, что случилось. Произошла смена эпох, ведь товарищ Брежнев руководил страной целых восемнадцать лет.
На следующий день после объявления о смерти вождя, на нашем заводе в актовом зале прошёл так называемый партийно-хозяйственный актив. Собрали партийных и комсомольских активистов и руководителей цехов и отделов, которые в большинстве своём тоже были членами КПСС. Я тоже был, правда, от комсомола.
К нам приехал инструктор райкома партии и устроил разнос. Больше всего досталось, естественно, секретарю парткома и директору завода. Но и всем прочим присутствующим в зале тоже мало не показалось.
А разнос нам сделали за то, что наш завод не оправдал возложенного на него высокого доверия райкома, и допустил в праздничной колонне сверхнормативный процент перебравших трудящихся по сравнению с прошлым годом. Если раньше на демонстрациях в нашей колонне неспособных пройти, не шатаясь, по Красной площади было от силы пять-шесть человек, то теперь таких было выявлено и выведено из колонны более двадцати. То есть, больше 10% от общей численности демонстрантов от завода. Возможно, такая коллективная тяга к горячительному была связана с плохой погодой 7 ноября, но погода не является смягчающим обстоятельством.
– Стыд! Позор! В то время, как вся страна в едином порыве демонстрирует свою верность идеалам коммунизма, такие предприятия, как ваш завод, позорят рабочий класс и тащат наш район в число отстающих, – гневно отчитывал нас инструктор райкома.
Потом он сделал паузу. Несколько десятков человек в похоронном настроении молча сидели, поникнув головами, в актовом зале. Это могло показаться выражением скорби по скончавшемуся вождю, но подозреваю, что все, особенно начальство, переживали возможные последствия для своей партийной или руководящей карьеры.
Инструктор райкома не спеша налил воды из графина и медленными глотками выпил её, а потом вдруг сменил гнев на милость.
– Несмотря на вопиющий срыв торжественного прохода в колонне демонстрантов, партия даёт вашему заводу шанс реабилитироваться и доверяет сотне самых достойных работников завода принять участие в похоронах вождя, которые состоятся 15 ноября, – строго сказал инструктор и, ещё суровее насупив брови, добавил, – и чтоб в вашей сотне не было ни одного выпившего, лично проверять буду!
Я вернулся с партийно-хозяйственного актива в свой отдел, где все тут же бросили работу и обратились ко мне, чтобы я рассказал, что же там было. Я рассказал. Мой наставник Пётр Андреевич полез в ящик своего письменного стола и достал оттуда старый номер журнала «Огонёк» за 1953 год. Пётр Андреевич не был партийным, но живо интересовался внешней и внутренней политикой и лучше многих университетских преподавателей истории КПСС помнил имена всех лидеров коммунистического движения стран социалистического лагеря и события, значимые для нашей страны, начиная с тридцатых годов. А в столе у него целый ящик был набит подшивками бережно сохраняемых старых газет и журналов, вышедших в переломные для СССР моменты.
В журнале, который он нам тогда показал, были статьи о похоронах товарища Сталина и крупная, во весь центральный разворот, фотография членов Политбюро и прочих руководителей, стоявших на трибуне мавзолея. У некоторых из них лица были замазаны чёрной тушью.
– Это те, кого впоследствии разоблачили и признали врагами народа, – объяснил Пётр Андреевич, – как кого разоблачали, я его сразу вычёркивал плакатным пером, так уж в то время было принято, иначе, пришлось бы весь журнал выкидывать. Хранить у себя журналы с невычеркнутыми руководителями партии и государства, которых сначала прославляли, а потом разоблачили, было опасно.
И Пётр Андреевич рассказал, что происходило в Москве в день похорон Сталина. А две сотрудницы, из тех, кто постарше, тоже поделились своими воспоминаниями. Но ведь всё это было давно, во времена культа личности, и то был сам отец народов, а не просто Генеральный секретарь, так что никто не ожидал, что похороны Брежнева будут сопровождаться такими же психозом и убийственной давкой.
В конце рабочего дня мне сообщили, что я тоже удостоен чести и мне оказано высокое доверие присутствовать на похоронах. И чтобы ни-ни, никакого алкоголя! А вот Петра Андреевича такой чести не удостоили, несмотря на то, что он участник Великой Отечественной войны и передовик производства. Это потому, что он был беспартийным.
***
Так что 15 ноября я в составе нашей заводской сотни оказался на Красной площади. Вся площадь была размечена на квадраты, и нашей сотне досталось место около самого ГУМа, то есть на наибольшем удалении от кремлёвской стены. Сначала с моего места было видно подножие кремлёвской стены, проглядывающее между голубыми елемя, но постепенно на площадь прибывали всё новые и новые колонны. Они организовано становились перед нами. Скоро они полностью закрыли собой обзор, и всё, что я мог видеть, это спины стоящих впереди людей, а поверх них самую верхушку мавзолея, зубчики кремлёвской стены и, разумеется, рубиновые звёзды на Спасской и Никольской башнях. А ещё медленно ползущую по чёрному циферблату стрелку кремлёвских курантов. А всё самое важное и интересное должно было происходить внизу…
Получалось, что я и ещё более сотни тысяч человек присутствовали на этом мероприятии в качестве статистов, лишённых возможности видеть происходящее около кремлёвской стены. Мы были здесь не для того, чтобы смотреть и видеть прощание с вождём, а чтобы кому-то что-то показывать. Наверное, продемонстрировать пресловутое единство партии и народа. Миссия прискорбная, особенно, если учесть, что погода в тот день была промозглая.
Конечно, я, как и все более или менее предусмотрительные люди напялил на себе несколько свитеров, поддел под шерстяные брюки лыжные штаны с начёсом, сверху надел самый тёплый овчинный полушубок, а на голову – дурацкую шапку-ушанку. В этой одежде я выглядел как колхозный тракторист зимой, только валенок не хватало. Вместо них у меня на ногах были обычные зимние сапоги на рыбьем меху. По молодости я постеснялся надеть валенки, о чём потом очень пожалел. Ведь стоять пришлось долго, потому что нас вывели на площадь за несколько часов до начала похорон, чтобы успеть всех построить в шеренги и колонны. Выйти из строя было невозможно, оставалось только пританцовывать на месте и растирать уши шерстяными перчатками.
Мне даже пришла в голову неожиданная мысль, что вот и декабристы в 1825 году не смогли осуществить задуманное исключительно из-за того, что солдаты на Дворцовой площади окоченели. Глупость, конечно, но, когда холод пробирает до мозга костей, в головном мозгу возникают подобные нелепые мысли. Возможно, виновато физическое явление, которое называется сверхпроводимость.
Наконец, в двенадцать часов начались похороны. Сначала с трибуны выступили члены Политбюро: товарищ Андропов, которого уже успели избрать новым Генеральным секретарем ЦК КПСС, и Министр обороны товарищ Устинов. А за ними ещё три заслуженных человека, имён которых я не запомнил. Пока они говорили свои траурные речи с трибуны мавзолея, их ещё можно было видеть, если встать на цыпочки. А потом они спустились с трибуны, и я больше не мог видеть происходящего. В те времена ещё не было огромных экранов, на которые бы проектировалось происходящее в центре событий.
Но мой друг Костя, который стоял рядом со мной, оказался человеком более предусмотрительным. Он догадался, что так просто мы ничего не увидим, и додумался прихватить из дома карманное зеркальце. Поэтому он повернулся спиной к Кремлю, а лицом к ГУМу, поднял зеркальце на вытянутой руке у себя над головой, и смог, будто в перископ, наблюдать похоронную процессию. Костя и мне дал посмотреть в зеркальце, но потом забрал его обратно. Кстати, трюк с зеркальцем проделывали ещё несколько сотен человек, наверное, таких же предусмотрительных, как Костя.
Но и в зеркальце мы почти ничего не смогли разглядеть, только услышали сначала траурные марши, а потом гимн СССР и залпы артиллерийского салюта. А потом по площади прошли строем колонны Московского гарнизона, но нам их тоже не было видно.
По окончании похорон, мы направились до ближайшей открытой станции метро на одеревеневших ногах. Единственным желанием было поскорее попасть домой, стать под горячий душ и выпить горячего чаю. Я чувствовал себя уставшим, словно отработал две смены подряд. Но в девять вечера я вместе со своими родителями уселся перед телевизором, чтобы посмотреть в записи похороны, на которых я присутствовал, но так ничего и не смог увидеть. Помню, меня очень удивило, что гроб с телом бывшего Генерального секретаря опускали в могилу только два мужика, хотя обычно такую работу выполняют четверо. Немудрено, что один из них не сдюжил и раньше времени отпустил верёвку. Потом людям объясняли, что они слышали не звук падения гроба на дно могилы, а только залп артиллерийского салюта.
Но мы-то с вами умеем читать между строк…