Глава 34.
В октябре чета Орловых славно отгуляла на пышной свадьбе Любы, сочетавшейся законным браком с окончившим Морское училище в звании мичмана Константином Беломорским, милым, тучным и добродушным потомственным дворянином, проживающим в самом сердце Петербурга – на Невском, помолвленным с рыжеволосой будущей спутницей жизни, благодаря усердию родителей обоих сторон, во младенческом возрасте. После помпезного торжества молодые отбыли в медовый месяц в Италию, а в ноябре, прежде чем перебраться на постоянное место службы новоиспечённого офицера в Севастополь, задержались проездом на несколько дней в Москве специально, чтобы может быть в последний раз отметить за одним столом день рождения Оли.
Спустя несколько дней после пиршества Александр Сергеевич, как и обещал юной супруге, нанёс визит под руку с ней управляющей собственного дома терпимости мадам Жожо, женщине бальзаковского возраста с наивными детскими лавандовыми глазами – блюдцами, тонким носом с непропорционально широкими, по отношению к нему, эмоционально раздувающимися ноздрями, и щуплой мальчишеской фигуркой без каких либо выдающихся дамских прелестей, моментально проникнувшейся искренней симпатией к хрупкой барыне, и сразу, не без взаимности, её полюбившей. Помпезное заведение с фривольными картинами на стенах и девицами в трико, воровато подкрадывающимися к резному буфету со спиртным, пока важные гости любезничали с Жозефиной Францевной, произвело на Олю неизгладимое впечатление. Следовало всё это бесстыдное великолепие запечатлеть на холсте.
На девятнадцатилетие обожаемой жены Александр Сергеевич подарил ей спокойную Липицианскую лошадь светло-серой масти с едва заметной горбинкой на любознательной морде, которую госпожа Орлова – Истомина немедленно зацеловала и обласкала, окрестив Вьюгой за близкий к белоснежному цвет, и длинную приталенную, обитую кипенным шёлком, богато расшитым серебряными зимними узорами, шубку из горностая с прилагающимися к ней шапкой и муфтой. Когда он, заставив супругу сомкнуть очи, предвкушая грядущий восторг, возбуждённо вынул из высокой круглой расписной коробки комплект из самого ценного в России меха, натянув основную его часть на соблазнительно округлившиеся плечи, поверх праздничного платья, застегнув на все пуговицы из искусно огранённого, таинственно переливающегося бледно – голубым адуляра, иначе «лунного камня», аккуратно водрузив поверх затейливой золотистой причёски головной убор, просунув в мягкий уютный пушной цилиндр тонкие кисти рук, подвёл её к зеркалу и попросил взглянуть в отражение, Оля, распахнув затуманенные во тьме сомкнутых век изумруды, ошарашенно осмотрев себя, облачённую в поистине царское одеяние, пришла в неописуемый восторг, сменившийся диким паническим ужасом.
- Спасибо, Сашенька, - произнесла она, судорожно сглотнув. – Это всё невероятно красиво, но я... я такое никогда не надену. То есть надену, но за пределы усадьбы выйти не посмею, не решусь. Засмеют люди, осудят, не поймут.
- Ты намекаешь на то, что вкус мне изменил и фасон устарел? – твёрдые ладони, осторожно обхватив девичьи локти, развернули точёную фигурку к себе, свинцовый взгляд встревоженно упёрся в аристократический носик. – Говори честно. Если подобное нынче не в моде, я прикажу перешить как тебе угодно. Нарисуй, в конце-концов, эскиз, доплачу, ничего страшного.
- Что ты, что ты? Ты неверно истолковал мою тревогу, - дрогнули в смущённой улыбке плотные побледневшие губы. – Наряд блестящ, живописен и создан с учётом абсолютно всех тонкостей нынешней моды. Просто, - музыкальные пальчики вынырнули из муфты, отчаянно затеребив густой драгоценный мех, - просто он неприлично дорог, я же вижу, баснословно дорог.
- Да, он, действительно, обошёлся мне в крупную сумму, - Александр Сергеевич, усомнившийся было в своей компетентности по поводу современных тенденций, облегчённо выдохнул. – А тебе-то какой резон переживать? Если ты печёшься о семейном бюджете, он так же стабилен, как и раньше. Носи на здоровье, не думай о деньгах. Моя задача их рассчитывать.
- Ну как ты не понимаешь? – маленькая ступня, обутая в изящную парчовую туфельку отчаянно стукнула по паркетному полу гардеробной. – Я не посмею в таком виде выходить в свет, приезжать в город, поскольку подобную роскошь имеет право демонстрировать исключительно императорская семья и родственные им особы. А тут я, обычная барыня, не царица и не княжна в ошеломительном вызывающем туалете. Все жители Москвы, обличительно указывая на мою скромную персону, жестоко осудят в бессмысленных и непомерных тратах.
- Хотел бы я посмотреть хоть на одного идиота, который посмеет осудить тебя, - иронично хмынули чувственные губы. – Зря, выходит, носился я по городу, как шальной, в поисках лучшего скорняка, зря продумывал до мелочей фасон. Тщетны оказались мои старания, - изрёк он с горечью. – Стыдно, видите ли, достойные наряды носить. Будто своровал, стянул с кого под покровом ночи, а не купил на честно заработанные средства. Снимай, - потребовал он сурово, вырвав из вспотевших на нервной почве и от соприкосновения с весьма надёжно согревающей пушниной рук муфту. Снимай мой подарок немедленно!
- Зачем? – испуганно захлопотали длинные ресницы. – Что ты с ним сделаешь?
- Ну уж точно не побегу в деревню, предлагая местным девкам, авось, кому в пору придётся, - отрывисто и едко пробасил Орлов. – Кину в камин на первом этаже. Гори оно всё горностаевым пламенем! Завтра куплю готовый кроличий жакет, носи на здоровье. В нём тебя точно никто не обличит, а обличит меня, поражаясь жадности мужа - скупердяя при наличии средств.
За дверью послышались шелест ног, характерное хлюпанье по стенам влажной материи и тихие, еле улавливаемые ухом, мелодично и печально тянущиеся слова казачьей песни: «Чёрный ворон.., что ж ты вьёшься над моею головой...». Великан решительно направился в сторону звуков, повернув с треском позолоченную ручку.
- Арина Тимофеевна, будьте добры войти и разрешить наш конфликт, - обратился он к замеревшей в замешательстве прислуге, пригласив её вежливым жестом в гардеробную.
Бросив тряпку на перила лестницы, вплыв в помещение, непроизвольно и ласково оглаживая заметно выступающий вперёд живот, Хранительница взглянула на Олю, нерешительно теребящую полудрагоценную пуговицу на высоком, упирающемся в нежно очерченный подбородок, воротнике «Медичи», отороченном горностаем по верху, осмотрела бегло с ног до головы и восторженно всплеснула полными руками, пылко запричитав:
- Ах, барыня, что за прелесть! Какая красота совершенная, облачённая в соответствующий наряд! Истинная принцесса!
- Вот и я говорю: как принцесса! – выпалила Оля, с горячностью закивав, рискуя уронить с головы кокетливую белоснежную шапочку, ожидая поддержки от весьма кстати явившейся на негласный суд arbiter. – Согласитесь, это нехорошо и неприлично расхаживать в подобных туалетах, не являясь членом императорской семьи.
- Вовсе не соглашусь, - уверенно качнулась корона из пшеничной косы. – Отчего же неприлично? Очень даже прилично и правильно. Неужели такой справной каневитой ладушке, - её лексикон очевидно обогатился задушевными казачьими словами, - в крольчатине ходить? – Александр Сергеевич коротко и беззлобно усмехнулся. – Чем вы, интересно, хуже царских особ, коли лицом и телом вышли? Да ещё потомственная дворянка, да при состоятельном супруге!
- Но ведь надо мной ехидничать начнут, - неуверенно пролепетала Оля, - вышла, дескать, на прогулку жена Хозяина безлунной Москвы похваляться дорогими обновками.
- Тю! Это кто же посмеет? – хохотнули расплывшиеся в тяжёлой беременности сахарные уста. – Коли вы являлись бы купчихой моего возраста и телосложения, да решились щегольнуть в подобном наряде, то, вестимо, засмеяли бы, как пить дать. Но молодой прелестной барыне, являющейся супругой мужчины со средствами, выйти в свет одетой соответственно статусу, не позор, а благодать.
- Вы так думаете? – затрепыхали с надеждой длинные ресницы.
- Убеждена! – Арина Тимофеевна, приблизившись к Орлову, осторожно выудила из крепкой руки муфту и вложила в тонкие сконфуженные пальчики, порекомендовав, почти повторив давнее высказывание Ламановой: - Носите сей дивный наряд с удовольствием и никого не слушайте.
- Благодарю, урезонили. А то я несколько усомнилась, - продолговатые ноготки оптимистично заскользили по меху, как по струнам гитары.
- Несколько! – огромная пятерня конвульсивно пригладила идеально уложенные назад вьющиеся смоляные волосы. – Меня она не слушает, а Арину Тимофеевну – извольте, s,ilvousplait! И то, слава Богу, пока не успел сжечь в камине собственный подарок.
- Замечательный случился бы выход из щекотливого положения для взрослого, повидавшего мир и войну мужчины, - васильковые глаза с упрёком воззрились в смуглое огорчённое лицо. – Поймите: Ольга Николаевна – ещё дитя, нежное и чистое, к счастью. Она не совсем понимает, что правильно, а что дурно. Но пытается разобраться в данном вопросе. Для неё мои размышления показались существенными, потому что я из народа, из того народа, который никогда бы не посмел её осудить за шикарную шубку. Не судите и вы строго, - плавно развернувшись, Хранительница покинула гардеробную, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Прости, я была неправа, я обязательно буду всё это носить, - виновато опустив голову, Оля уставилась с восторгом на щедро отороченный горностаем подол.
- И только попробуй когда либо опротестовать нынешнее заявление, - нагнувшись и осторожно сомкнув руки чуть ниже узкой спины, Александр Сергеевич приподнял невесомое тело вверх. – С днём рождения, родная, - пробормотал он, ласково расцеловав раскрасневшееся, аристократически совершенное лицо. – Снимай меха. Слышишь, звякнули ворота? Пора встречать гостей.
День рождения отметили в кругу самых близких: Наташи с подросшими за лето дочерьми Лизой и Варей, в остутствии, к счастью собравшихся, неожиданно занемогшего Бориса, и молодой четы Беломорских. В просторной столовой уютно трещал разожжённый камин, весело резвились, визжа, Олины племянницы, и Орлов, затянутый в строгую фрачную пару, то и дело вскакивая со стула с хрустальной рюмкой коньяка в твёрдых пальцах, величаво возвышаясь над щедро уставленным яствами столом, провозглашал тосты в честь любимой жены, которую на склоне лет послал ему Господь, как великий дар и возмещение за одиноко и тоскливо прожитые молодые годы, а позже, хмельной и счастливый, уперев локти в колени, а сжатые кулаки в упрямый подбородок, с наслаждением слушал романсы и шуточные куплеты в исполнении трио молодых, отныне всех состоящих в браке, дворянок, атаковавших навеселе вечно одинокий рояль.
На сей раз обслуживали торжество двое: непоколебимая даже в тяжёлой возрастной беременности Арина Тимофеевна и чернявая вёрткая, исполнительная вдовая Федосья, непреднамеренно и не со зла описавшая не так давно бывшему хахалю расположение мебели в опочивальне уважаемой белокурой барыни, взявшаяся нежданно ухаживать за вывезенным из больницы, по настоянию профессора Полуядова, доставленным в отчий дом парализованным Веней, да так и оставшаяся жить под одной крышей с разведённым и от того глубоко несчастным Наркисом Ивоновичем, к вящей радости бывшей жены.
Оля страшилась, что грядущая зима станет для неё особо ощутимой, долгой, невыносимой вне привычного шумного города, в тоскливом ожидании загруженного делами супруга в холодном сумраке роскошных комнат особняка, с печально колышущимися за окнами оголёнными стволами старого сада. Но её страхи оказались напрасными: эта мрачная ненавистная пора впервые в юной жизни пронеслась как один яркий миг, полный любви, событий, новых впечатлений. Львиную долю времени в отсутствие мужа она проводила в безупречно обустроенной по собственным идеям мастерской, антуражу которой позавидовал бы любой именитый художник, вылавливая из коридоров барского дома, словно хищная сова раззевавшихся мышей, то Хранительницу, то пожилого казака, то Мишу, то отчаянно сопротивляющегося Македонского, категорически не желающего находиться в среде химических «ароматов», заставляя позировать, несмотря на робкие протесты, особенно кота. В присутствии супруга, страдал непосредственно он сам, невольно оказавшись в категории обнажённой натуры, смущённо, но терпеливо выстаивая часами в чём мать родила посередине забитого бюстами великих помещения, пока художница неспеша, облизывая возбуждённо розовые губы, фиксировала каждую деталь выдающейся плоти на листах, надёжно закреплённых на мольберте.
Однажды она, скорее из озорства, чем по причине творческого кризиса, расписала цветами, бабочками и стрекозами комод, в широких шуфлядках которого хранились художественные принадлежности. Вернувшись вечером из Первопрестольной, лицезрев свежее творение жены, Александр Сергеевич, искренне восхитившись оригинальной идеей, как человек с деловой хваткой и отменным финансовым чутьём, предложил Оле закупить несколько комодов для подобного же оформления, дабы попробовать сбыть в мебельных салонах. Предприятие удалось: предметы комнатной обстановки неожиданно и эффектно возникающие посередине то одного, то другого торгового павильона, оживлённые с помощью красок неизвестным автором, произвели истинный фурор среди покупателей-толстосумов со вкусом и тяготением к прекрасному. После позорной драки двух известных фабрикантов за право обладать весьма живописной этажеркой, закончившейся вызовом полиции, московские купцы организовали запись на эксклюзивный товар, взметнув на него цену в три раза. Иметь у себя в доме хотя бы табурет, украшенный летними мотивами, стало невероятно модным. На первые заработанные собственным трудом деньги Оля заказала в подарок мужу семейному ювелиру Ною Шмуэливичу Кёнигсбергу запонки из необычайно популярного в том году и неприлично дорогого, недавно открытого в Сибири минерала Еремеевита по, естественно, созданному ей самой тщательно продуманному эскизу.
Помимо творчества, она училась держаться в седле и управлять покладистой белоснежной Вьюгой под чутким руководством Платона Нилыча и метать в специально приспособленную для неё возле беседки доску острые кинжалы, строго следуя всем указаниям находящегося рядом Орлова, считающего сей навык гораздо более полезным, нежели бестолковая стрельба с постоянными осечками. По воскресеньям в течение зимы, а на Святки, когда Александр Сергеевич устроил себе каникулы, ежедневно ездили в храм в изготовленных на заказ, обитых мехом санях, а потом катались по окрестным просторам, хохоча под радостный звон бубенцов в упряжи, затем обедали в отдельном кабинете «Яра» и возвращались к вечеру домой, румяные, счастливые и хмельные, отпуская, чуть не выгоняя прочь прислугу, уединяясь до утра в спальне.
Помимо церковных служб и прогулок были театры. На последнее представление «Мазепы» в Большом собралась вся великосветская публика, и Оля, облачённая в шёлковое изумрудное платье с глубоким вырезом и пышным шлейфом, очередное творение Ламановой, в смарагдовых колье, серёжках и изящной диадеме на белокурой голове, восседая в малиново-золотой ложе, через одну от пустующей парадной императорской, рядом с гигантским спутником, смущённо ловила на себе восхищённые взгляды мужской половины зрителей.
- Только этого мне не хватало, - хрипло ворчал Орлов, сердито теребя тонкую кисть, затянутую в салатовую перчатку, - чтобы мою жену изучали сотни глаз сладострастных самцов.
- Меня хотя бы просто разглядывают, - еле слышно парировала юная супруга, - а тебя твои бывшие подруги прямо-таки поедают сквозь бинокли.
- Нет у меня никаких бывших подруг, - сурово сжимал он в ответ узкую ладошку.
В антракте богатырь потащил её чуть не силой в аванложу, в гости к высокопоставленным зрителям, находящимся по соседству. Оля вспыхнула вся до оттопыренных кончиков ушек, когда предстала перед тремя выправленными по военному господами в парадных мундирах, при эполетах и орденах, и приятной дамой средних лет в строгом бархатном туалете с туго завитыми тёмными локонами, струющимися вдоль короткой шеи.
- Ах ты, негодник! – качнул деланно-сердито головой, покрытой очевидно искусственными завитками смоляных волос, пожилой невысокий мужчина с округлым румяным благородным, заметно добродушным лицом и царственно выступающим вперёд животом, отставив на круглый столик пригубленный бокал с шампанским, решительно направившись к задеревеневшей визитёрше, коснувшись осторожно скорее не губами, а короткими ухоженными усами тонкой, скованной страхом руки, кинувшись затем обнимать высокого посетителя. – Скрывал от нас сокровище такое почти год, шельмец.
- Позвольте представить, - невозмутимо пробасил Орлов, аккуратно похлопав по старческой спине, ласково отодвинув от себя короткую фигуру, - моя супруга Ольга Николаевна. Знакомься и ты, дорогая, - он принялся вежливо кивать в стороны присутствующих: - наш бесценный губернатор, князь Владимир Андреевич Долгоруков, его дражайшая дочь Варвара Владимировна, её супруг Николай Васильевич Воейков и небезызвестный тебе обер-полицмейстер Александр Александрович Козлов.
- Да, - затряслись важно и размашисто холёные угольные усы, сверкнула лысая макушка в склонённом вежливом поцелуе узкой кисти. – Мне повезло гораздо более присутствующих здесь генералов.
- Ах, как же вы посмели утаивать от общества такой яркий цветочек? – женщина в бархате бросилась к хрупкой застывшей фигурке, порывисто обняв и чмокнув смачно в высокий лоб. – Он вас на привязи держал, признавайтесь! С него станется.
- Нет, - хихикнула польщённая вниманием Оля, немного расслабившись. – Мой муж – добрый и душевный человек. Рада познакомиться, - добавила она, припозднившись с вежливостью от страха.
- Добрый, тоже мне, - Варвара Владимировна отступила назад, пробежав восхищённым взглядом с головы до ног изящной статуэтки. – Добрый не утаивал, а давно привёз бы прелестницу – жену на благотворительный бал, дабы легче удалось собрать средства в пользу нуждающихся. Но ещё не всё потеряно.
- Ну уж нет, увольте, - великан сурово насупил ровные брови, уперев упрямый взор в золотой крест с красной эмалью на груди генерал-губернатора, словно ожидая поддержки от тёзки – святого Александра Невского. – Моя супруга ни в каких балах участвовать не будет, так и знайте. Наслышан я о них – сплошное беспутство. Нечего ей соблазнять подвыпивших господ. На благотворительность средства выделю, но Ольгу Николаевну на подобные мероприятия не пущу, не взыщите.
- А ты ревнивец, однако, Орлов, ни дать, ни взять, Отелло, - расхохотался Долгоруков, обернувшись к Козлову и лукаво подмигнув ему.
- А я бы и сам чудо такое запер на четыре замка и глаз не смыкал, сидя подле, как сыч - неожиданно пробормотал полицмейстер, смахнув белоснежным платком каплю пота с безволосого затылка. – Тьфу-ты, опять сия дурацкая птичка напоминает о былом, пардон.
- Скрывать и спорить не буду, грешен: подозрителен и маниакально ревнив, - покривились в полуулыбке чувственные губы, вынудив Олю с удивлением уставиться на хищный профиль вечно невозмутимого супруга, ни разу не замеченного в сомнениях и мнительности.
- Ну, коли не желаете, так кто же заставляет? – миролюбиво качнулись тёмные локоны на короткой шее. – Тогда извольте прибыть к нам вместе на обед, в субботу, в шесть. И не вздумайте отказывать, а то рассержусь ни на шутку. Тем более, нам с Николаем скоро в столицу отбывать. Хотелось поближе познакомиться.
Той зимой супруги Орловы стали главной достопримечательностью на торжественных застольях в гостеприимном доме губернатора. Хрупкая Оля с её аристократической красотой и огромный широкоплечий Александр Сергеевич с опасной «животной» привлекательностью и удивительно трепетно-нежным отношением к спутнице жизни, покорили весь высший свет Первопрестольной. Юная жена, наконец, почувствовала особый вкус богатой сытой жизни, расправила гордо округлившиеся плечи в роскошных шёлковых нарядах, принялась участвовать в беседах именитых гостей и даже позволила себе неприлично хохотать над некоторыми, особенно пикантными шутками, как на Пречистенском, прошлой весной, забывая о дворянском воспитании, вызывая восторг и умиление окружающих. Но эта блестящая сторона бытия, эта праздничная мишура не сломили её внутреннего стержня, желания двигаться вперёд не столько забирая, сколько созидая.
За вымытым до блеска окном родного особняка звенела мартовская капель и оглушительно верещали синицы. Стоя перед мольбертом, нервно облизывая плотные розовые губы, она наносила последние штрихи на свою версию увиденного некогда «Ночного кошмара» Генриха Фюссли, под предварительным названием «Осенний морок». На влажной мостовой, усыпанной жёлтыми листьями валялось женское тело со стремящимся прочь из декольте выдающимся бюстом. Лицо прикрывала широкополая окровавленная шляпа, возле которой валялся на булыжнике одинокий палец со сверкающим на нём алыми всполохами перстнем, рядом, обхватив цепкими руками колени в холщовых штанах, понуро сидел, словно одинокий демон, молодой мужчина с бородой и жёлтыми азиатскими глазами. Вдали печально седел коридор из тумана и узкая фигурка в синем пальто удалялась в его опасное нутро. Следовало торопиться с окончанием работы над полотном – оставалось всего полтора месяца до первой персональной выставки художницы Орловой–Истоминой в галерее Третьякова.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...