В Мачехе мы жили на улице Комсомольской, но все называли её Блошкина. Был ли кто по фамилии Блошкин, не знаю, скорее всего это название места, типа «окраина», «задворки». Она и была крайней по дороге на колхозный двор. Утром, перед нашими окнами проходили колхозники по пути на работу, а вечером народ двигался в обратную сторону, домой, и с нашего же бугра по домам возвращались после пастбища коровы и прочая скотина.
Слева от нас была только одна усадьба, а дальше начинался колхозный пустырь, заросший бурьяном, на котором собиралось по утрам и вечерам деревенское домашнее стадо, а днём паслись телята, кто свободно, а кто привязанный за веревку к металлическому штырю. За день они объедали траву вокруг себя, и штырь перебивали на другое место. В разных местах по пустырю стайками гуляли утки и гуси.
В крайней хате, соседней с нами, раньше жила семья белорусских переселенцев. Хозяин был мужик крепкий и весёлый, отца моего звал «сябром», и мы его тоже называли «сябро». Фамилия у него была то ли Хоминов, то ли Фоминов, точно не припомню. Был у него сын, звали Сергеем, чуть помладше меня. Некоторое время мы с ним играли, но вскоре они переехали на соседнюю улицу Красную, а в их избушке поселилась безмужняя женщина Пелагея Контарева.
Она вскоре построила на месте хоминовской землянки небольшой дом. Было у нее два малолетних сына, Витя и Саша, которые в отсутствии матери, когда она уходила на работу, беспрерывно орали. Моя сестра Валя, как девушка активная и неравнодушная, написала об этом даже заметку в районную газету под заголовком «Бессердечная мать». Несмотря на это, отношения у нас с тётей Полей всегда были хорошие. В этой семье всё же не обошлось без печального события. Один из братьев, Саша, впоследствии, уже в возрасте, утонул, говорили, что по пьяному делу...
Справа от нас жила тётя Таня Яровая. Мужа у неё в войну убили, и она вдовствовала. У неё были дети, но уже в возрасте, и с ней не жили. Сама она была женщиной не очень общительной, но, по нашим соседским делам, человек неплохой. Ей было непросто, всё хозяйство она тянула сама, и лишь иногда, по взгляду и по разговору, чувствовался в её словах упрек в сторону нашей мамы, мол нам-то легче, наш вернулся, а её нет.
За ней жила семья Гаврила Лукича Ярового. Его жена Василиса, по уличному Васёна, была подружкой моей матери, они дружили ещё с юности . Когда я искал сведения о Лукиче в военном архиве, я узнал, что он совсем не Лукич, а Лукьянович, хотя у нас все звали его Лукичём. Во время уличных боёв в Сталинграде он был тяжело ранен и позже, по ранению, демобилизован. Награждён медалью «За отвагу». Лукич всю жизнь проработал трактористом. Он будил нас каждое утро охренительным треском своего пускача. Для тех кто не знает, это небольшой двухтактный моторчик, который прикрепляется к основному дизелю для запуска, потому что стартеров и аккумуляторов в те времена на трактора ещё не ставили.
Кстати электричества в нашей части села тоже долго не было. И помню, что в первых классах я делал уроки дома при керосиновой лампе. И вот Лукич стал для нас той самой лампочкой Ильича. Колхоз приобрёл себе дизель-генератор на 75 киловатт. В то время Лукичу уже пора было на пенсию, и его назначили начальником этой электростанции, работа была полегче. Рано утром он заводил свой дизель, и в домах у нас появлялся свет. Я включал подаренную недавно радиолу «Латвия» и мог слушать самые модные пластинки, привезенные Ниной из Тамбова в большом количестве. А вечером, около полуночи, Лукич свой дизель глушил, свет гас, и в нашей половине села наступала ночь...
У них было семеро детей. Старшие дружили с моими сёстрами, а младшие двое парней были моего возраста. Лёша был мой ровесник, ходил со мной в школу, учился с нами до 8 класса, потом поступил в мореходку и в армию попал, естественно, на флот. Ваня был старше нас года на два и был для нас связующим звеном с компанией более взрослых ребят, у которых мы учились, как и бывает обычно, не всегда только хорошему. Когда Лукич решил купить дом побольше, они переехали на другую улицу. Мы продолжали общаться с Лёшей и после того, как он закончил мореходку. Совсем недолго он прослужил в речном флоте, сошел на берег и вскоре женился. Но как несправедливо жестоко сложится судьба обоих братьев!.. Леша в 1983 году насмерть убьётся в ДТП на своем мотоцикле, и у него останутся сиротками две малолетние девочки. Ваня скончается в 2013 году от тяжелой болезни, будучи перед этим три года полностью парализованным...
Когда Лукич съехал, в их доме поселились Гриша и Тоня Лебедевы. Хорошая, трудолюбивая семья с непростой, даже трагической, судьбой. Их дети - Вася и Алена, по возрасту дружили уже с моими племянниками. Гриша был шофёром и работал с моим отцом в одном месте, Тоня хозяйничала по дому. Трагедия этой семьи началась с малолетней дочки сына Василия. Малышка по невероятно нелепой случайности смогла выйти из двора и заигралась под машиной дедушки, приехавшего на обед. Гриша, торопясь на работу, не заметил, что ребенок под машиной. Случилось непоправимое. А через полгода семью ждало ещё одно несчастье. Как-то раз, возвращаясь с работы мимо колхозных мастерских, Вася заметил, как группа знакомых ему ребят пытается протащить в здание и установить там новый кузнечный молот. По доброте душевной он вызвался им помочь. При транспортировке молот сошёл с направляющих и придавил Васю так, что его долго не могли освободить, а когда вытащили и привезли в больницу, спасти уже не смогли, он скончался от потери крови. Нет слов и разумных объяснений этим событиям. К тому же ещё, жена Василия была в это время беременна, и дочка через полгода родилась уже без отца...
Дальше по улице жила бабка Аришка, в украинском произношении Орышка. Её в селе знали все. Она была вместо доктора, что-то вроде знахаря. Если у кого что заболело, либо неохота идти в больницу, шли к ней. Она никому не отказывала, у неё всегда были под рукой самые разные мази, настойки и лекарства. Она не была никакой колдуньей, хотя разговоры такие я слышал. Она не была и шарлатанкой. Наверное, она имела какое-то образование, и я узнал недавно, что в первую мировую войну она была на фронте медсестрой. Когда мы по улице ходили с колядками, то от неё мы получали только медные деньги, то 3, то 5 копеек. Естественно, мы её за это осуждали: «у, какая баба жадная!..» Нам-то и невдомек, что она по старости, уже нигде не работая, жила на подаяния, что ей принесут за её лечение, и кормилась исключительно своим огородом. Пенсию ведь в то время колхозникам не платили...
Рядом с ней у проулка жила Пелегея Чудина, по уличному Горобчиха, скорее всего у мужа её фамилия была Горобец. Но на моей памяти мужа у нее уже не было. Тётка была очень колоритная и юморная. У неё была дочь Шура, года на два старше меня, подружонка всему нашему детскому коллективу. С ней мы подпалили как-то стог сена у соседа Хоминова, совсем рядом с нашими сараями. Это одно из самых первых моих воспоминаний. Мне было лет пять или шесть, в школу ещё не ходил точно. Помню, она дала мне спички и научила зажигать. А я рад был стараться. Когда сено вспыхнуло и начали прибегать люди, удивительное дело, сразу же забил колокол на пожарной каланче, а вскоре и телега пожарная прикатила, вся красного цвета, с двуручной помпой, запряжённая лошадьми и с пожарниками в светлых брезентовых костюмах и в блестящих медных касках. Ну, прямо как в мультике про кошкин дом. Огонь потушили, наш дом спасли, и получается, что службу пожарную в то время несли не так, как сейчас, когда от лесного пожара выгорают целыми деревнями. На пожарной каланче круглосуточно находился дежурный, а на каждом доме была приколочена, рядом с почтовым адресом, небольшая металлическая табличка с нарисованным пожарным инструментом. Это мог быть топор, багор или простое ведро, но именно с этим хозяин должен был бежать на пожарище, как только услышит звук пожарного колокола или крики соседей. Пожара боялись все. Родители с детства внушали мне, что нет в жизни происшествия страшнее, чем пожар. Я слышал это особенно от мамы, ведь она ещё ребенком была свидетелем известного пожара 1919 года, когда в сильный ветер от ерундовой неосторожности выгорело практически всё село. Хотя ещё есть версия, что пожар случился от обстрела села белоказаками...
Шура Чудина после восьмого класса поступила в ремесленное училище, но скоро стало известно, что она скончалась от заболевания печени, и будто-бы это был описторхоз, что, скорее всего, правда, больше мы не виделись. Дом Горобчихи был крайним по нашему порядку, а сама улица упиралась в проулок, вдоль которого шли огороды, а высоченные вербы по границе участков придавали проулку очень живописный вид, особенно ночью. Совершенно завораживающее зрелище таинственного дремучего леса под яркими звёздами, с нескончаемой трескотней цикад и кваканьем лягушек из ближайшего озера. Я часто наблюдал это, возвращаясь домой поздно вечером из школы или из клуба с последнего киносеанса...
Первым домом по другой стороне улицы был дом Сероконя. Он не был колхозником, а служил где-то, то ли в лесхозе, то ли в военкомате. Домик у него был такой симпатичный, ухоженный. Я знаю про него одну историю, но, поскольку, сам не был тому свидетелем, достоверность подтвердить не могу, и пока промолчу. А вот вторая. От родителей слышал, что когда в 1961 году объявили денежную реформу, полез он на чердак за чемоданом припрятанных денег и обнаружил, что приличную часть тех сбережений съели мыши. Родители улыбались, и нам это было смешно. История эта живо обсуждалась всей улицей. И даже не то, что мыши съели деньги, а то, что денег было целый чемодан. Ведь у простого народа денег в тот период реально не было. А у нас, малышей, от той реформы была одна радость, что медная мелочь стала стоить в 10 раз дороже…
Вторым домом по той стороне стоял дом Вани Косовцева, по прозвищу Харытына. Мы с Сергеем Гузевым, а он им был какой-то родственник, ходили к ним в подобие сада, на самом деле сплошные черёмуховые заросли, и ели эту черемуху до полного посинения языков. Ничего другого, путнего, в этом саду не росло. А вот у бабки Аришки яблони были хорошие, а яблоки крупные и вкусные. И мы из двора моего друга Лёшки Ярового, используя длинную палку с натянутым на проволочное кольцо чулком, эти яблоки дёргали. Не то, чтобы у нас самих яблок не было, а так, из спортивного интереса. И ещё помню, что именно с домом Вани Харытыны была у нас такая невинная ночная забава. Называлось это «стучать». К верху ставней за нитку привязывалась гайка, а от гайки перекидывалась нитка через всю улицу. Дождавшись, когда в доме погасят свет, подергивая за нитку, гайкой стучали в окно. Перепуганный человек в подштаниках выбегал во двор, а там никого. И так несколько раз. Ну и поганцы же мы были...
Следом жила тётя Галя Безродная. Мужа у неё не было. Она жила с отцом, которого все звали дед Максим. Во время войны он был тяжело ранен в голову, и когда косточки черепа собирали, одной недосчитались. Обтянули все кожей, заросло, но было видно, как вена в этом месте очень сильно пульсировала. Детвора, помоложе нас, бегала к нему и просила эту невидаль показать. Он их, конечно, гонял, но иногда показывал...
В следующем доме жил Иван Бабровский, по прозвищу Любочка, персонаж, по природе, комический. Худой, небольшого роста, с головой, вечно стриженой наголо под машинку, в любой компании он всегда был в центре внимания. По просьбе поддатых мужиков он исполнял то, что отлично мог делать, а умел он стоять на голове. Я его даже однажды так сфотографировал, но с переездом родителей фото где-то потерялось. Он работал старьевщиком в заготконторе. Были у него лошадь и ружье. Он ездил с телегой по пустырям, собирая металлолом и разное вторсырье, что попадётся. А из ружья он отстреливал бродячих животных, иногда под раздачу попадали и домашние. Около дома у него всегда была большая куча железа, а у нас был промысел. По ночам мы кое-какие железяки из этой кучи перетаскивали к себе, а на другой день сдавали ему, как новые.
И вот, однажды, старшие ребята подбили нас, чтобы поучаствовать в похищении у Любочки, страшно сказать, ружья. Мы стояли на стрёме, старшие всё сделали, операция удалась абсолютно среди белого дня. Это было воскресенье, пасха. Потом в Дубовом овраге стреляли из этого ружья по крашеным яйцам. Но нас, конечно, кто-то сдал. Дело, правда, замяли, и криминальных последствий для участников никаких не было. А Любочкой его звали потому, что, обращаясь к людям, он каждому приговаривал: «Ах ты, любочка моя»...
Дальше, после большой семьи Резниковых, жила семья Никиты Андреевича Галушкина, его по уличному звали Микиток. Когда я в военных архивах искал о нем сведения, оказалось, что его военная профессия тракторист. Он всю войну таскал на своем тракторе тяжелое орудие и дотащил его от Сталинграда до самого Берлина. Был награжден медалями «За оборону Сталинграда» и «За отвагу». Вот какой герой, а мы всё Микиток да Микиток...
Рядом с ним жил Андрей Косовцев, по уличному Куминёк. Он отличался заметно весёлым характером, хотя в войну сначала был в плену у немцев, а потом и в наших лагерях. Подробностей про него в архивах найти не удалось, и расспросить уже не у кого. Помню, как в рождество он всегда приходил к нам рано утром, читал рождественскую молитву и закидывал рисом икону. Отец наливал ему стопарик водки, он выпивал и шел на работу. Такой, в принципе, веселый человек погиб трагически нелепо. Многое в этой истории непонятно, но основная версия такая. Куминёк возвращался после сенокоса, со своего участка, пешком,. По дороге, на полянке, он увидел компанию работников, остановившихся для отдыха, а точнее, для выпивки. С ними был автомобиль с будкой, в которой можно возить людей. Он присоединился к их компании, а потом они подвезли его домой, но когда открыли будку, он там лежал с перерезанным горлом, а рядом его коса. Вроде как он, пьяный, свалился на косу. Может, так оно и было, никто не видел. Дело завели, но потом сказали, что несчастный случай...
Рядом с Куминьком жила Вера Кандашова. Её муж вернулся с финской войны раненым, к тому же сильно обмороженным. Поначалу, у него было освобождение от военной службы, но, когда обстановка на фронте стала критической, его всё же призвали. Хотя и обещали, что он будет писарем при штабе, но не прошло и полгода, как на него принесли похоронку. А у них с Верой было 8 детей...
Вот и всё, ребята. Я сижу и с грустью смотрю на свою фотографию школьного возраста. Все, что я здесь рассказал, записано по воспоминаниям этого ушастого мальчика в пионерском галстуке. Мальчик вырос и состарился уже. Но он по-прежнему любит свою родину и родную ему улицу Блошкина, она же Комсомольская. В свое время на этой улице он был единственным комсомольцем. А если кому интересно, зачем я так долго рассказываю вам истории про незнакомых вам людей, могу вот что сказать. Это я прочитал недавно, не помню у кого: «Если случилось, например, событие, а об этом событии нет фотографий, не снято видео и ничего не записано на бумаге, значит, этого вообще никогда не было». Вот такое рассуждение. Не правда ли, грустно? Ведь это относится, на самом деле, к почти всей нашей жизни.
Впрочем, небольшой повод для оптимизма есть. Вот, например, динозавры вымерли, а люди о них всё ещё помнят...