Произошел этот удивительный случай в пятидесятые годы уже прошлого столетия в глухом таёжном углу сибирской тайги, в староверческом ските.
Во время раскола христианской веры староверы растеклись по всей России, по Сибири в том числе. Они забились от властей и мирской суеты в самые глухие места леса и топи и жили там в единении с природой неспешно размеренно, в согласии с собой и богом.
Тупик этот называется Александровский Шлюз. При сегодняшних технических возможностях я даже посмотрел на его остатки, которые сфотографировала специальная экспедиция в 2009 году. Располагается он в двухстах километрах от устья реки Кас. Построен он был по приказу царя Александра Первого. Через интернет я узнал историю его создания. Благие намерения соединить две могучих сибирских реки Обь и Енисей обернулись напрасной тратой государственных денег, что, к сожалению, случается и сейчас.
После того как была построена транссибирская железная дорога, надобность в водном пути из Енисея в Обь потеряла ту необходимость в какой нуждалась. Да и построен он был с большими упущениями в проекте.
Но рассказ мой пойдет не о самом Александровском Шлюзе а о местных жителях, которые жили там в то далекое время, о староверах.
Всего десятка полтора были разбросаны по старым вырубкам. Единственную улицу составляли несколько домов, которых и домами-то трудно было назвать. Кержаки жили скромно, лишнего места у природы не отнимали. Несмотря на обилие кругом стройматериалов, леса, избы их были, можно сказать, на курьих ножках: теснота, духота, больше, чем в полизбы, глинобитные печи, самодельные массивные кровати, столы и обилие детей в семьях (сколько бог дал). И обязательно сени и кладовка едва ли не больше самой избы.
У духовного наставника селения, Кузьмича, было одиннадцать детей. Не противились старообрядцы рождению и смерти. (Бог дал – бог взял). Но на природе в стерильных условиях ребятишки выживали. Парни росли крепкими, девки ядреными.
Но власть добралась и сюда. В сороковые годы парней забрали на фронт, где они по бесхитростности своей и погибли, а кто остался на «большой земле», «в миру». Кузьмич по возрасту не подошел, был уже в летах и остался едва ли не единственным мужиком в скиту. Жил за речкой еще один старовер помоложе, уцелевший из военного призыва, но он успел хлебнуть мирского зелья, привез с «большой земли» мирскую жену, и к общине относился боком, не отрекался от веры, но и не усердствовал в ней, жил обособленно. В остальных избах хозяйничали женщины. Мужей у них не было, но детишки росли, и, удивительное дело, все они были похожи на Кузьмича.
Всё это я рассказал, дорогие читатели, для того чтобы вы прониклись той атмосферой, тем духом, чем жили эти простые, дремучие люди. А теперь о самой сути, ради чего и затевался этот рассказ.
В одной из изб, что стояла на улице, жила Шура, крупная , сильная женщина, которая, как говорится, могла и коня на скаку остановить и в горящую избу войти. Она была красива той неброской сибирской красотой, о которой поется «влюбиться не дай бог. Черты лица правильные, резкие, осанка с достоинством. Формы: невозможно глаз отвесть. Занималась она охотой, рыбалкой, садила огород да ходила молиться в кузьмичёвскую баню, где и была молельная.
Когда в Александровский Шлюз добралась геологоразведка, и поселок её расположился рядом, Шура запоглядывала на разведских мужиков. Особенно ей понравился похожий на кержака мужик с широкой бородой. Разведские тоже на неё поглядывали, но Кузьмич строго запретил пастве всякие контакты с мирскими, и Шура присмирела, но того, рыжего в уме держала.
Звали мужика Мишкой. Высок, статен, с окладистой бородой. Всё говорило за то, что человек он стоящий. Но в разведке он уважением не пользовался. «Отец Михаил», так звали его не из уважения, а иронически, подчеркивая его схожесть со священником, под которого он и рядился. Работал он в разведке старшим буровым рабочим. Фамилия, имя и отчество его вспоминались лишь при получении зарплаты. Был он, можно сказать, без роду, племени, хотя родственники где-то были.
Но с деревней, его взрастившей, он давно порвал, презирал её, себя же считал человеком умным, бывалым. Когда-то была у него семья, и не одна, а две, но трудиться в нагрузку, в напряг, о ком-то заботиться, он не хотел. Первая жена ушла сама, вторую забрали родители, сказали: это не муж и не отец. Видя, что «отец Михаил» блюдет только себя, деньги, какие зарабатывает, тратит на курево и водку. Они не посмотрели, что у дочери уже был ребенок, сказали: вырастим, а ты ищи нормального.
Он был из тех, каких много мотается по сибирским просторам в поисках больших заработков и романтики, в итоге не имеют ни того ни другого так как ценить это не умеют. Заработанные деньги тут же спускались, а романтика превращалась в возможность безнаказанно браконьерничать и хулиганить.
Оставшись один, Мишка болтался по Ужуру в поисках случайных заработков. Тогда-то он и услышал про набор в экспедицию. Хозяйка, у которой он временно обретался, согнала его с квартиры, за которую он не платил, и возможность уехать за чужой счет, и перспектива крупных заработков стала для него спасением.
Все свободное от работы время он, когда кончались деньги, Мишка убивал на берегу Сыма и других речек с удочкой или с ружьишком в тайге. Ружьё и уда были не то чтобы его страстью, а времяпровождением, а хариусы и рябчики спасением от межзарплатных голодовок. На более серьёзную добычу он был не способен.
И вот однажды Мишка и Шура встретились. Встретились не в разведском поселке, и не в староверческом ските, а на таежной тропе, где пройти мимо, не поздоровавшись и не сказав друг другу слова, было просто нельзя. Они столкнулись у скалы заставлявшей тропу делать крутой поворот. На этом самом изгибе они встретились нос к носу. От неожиданности они остановились друг против друга и несколько мгновений стояли в оцепенении. Каждый смотре другому в глаза, желая разгадать его чувства.
---- Испугалась? – спросил, наконец, Мишка.
---- Чего бояться-то, - удивилась Шура, - Чай не медведь.
---- Правильно говоришь, - поддакнул Мишка, - не медведь. Куда путь держишь? За соболем поди?
---- За соболем зимой ходят, - ответила Шура, дивясь мишкиному незнанию, - Сейчас июль. Мордушки я ставила за скалками, на перекате. Смотреть иду.
---- Возьмешь с собой?
Шура секунду размышляла. Кузьмич запретил даже разговаривать с мирскими, но Мишка ей нравился – похож уж очень на своего, и Шура согласилась:
---- Иди, только не шуми, Лес не любит, когда шумят.
Мишка ухмыльнулся в бороду, приободрился. Хорошая придумка эта борода для хитрых. Она многое прячет. Мишка подкинул ружьишко повыше на плечо, взятое на прокат, поправил полевую сумку, из которой торчали рябчиные лапки, да и зашагал в обратную сторону вслед за Шурой.
Долго они пробирались через валежник и буераки. Тропа виляла между камней. Ветки кустарников хлестали по лицу. Мишка несколько раз пытался заговорить, но в завалах и каменных россыпях много не наговоришь, к тому же Шура его остановила:
---- Не можно шуметь. Много говорить – Бога гневить.
И Мишка умолк. Пот катился с него градом. Так далеко от поселка он еще не ходил. Один перевал, другой – и это называется «за скалками»? И угораздило же его увязаться за бабой! Она, ка лосиха, ломит. Ничто её не держит, но отдаленная надежда гнала его за ней.
Спустились на косу, к перекату. Шура пошла вброд, сняв сапоги. Мишка остался на косе, смотрел как Шура, приподняв подол сарафана, подоткнув его за поясок, оголила белые крепкие ноги. Она брела по мелководью, оскальзаясь на камнях. Загородка заняла половину речки. В разрывах стояли приткнутые шестами плетёнки. Шура освободила их, приподняв их над водой, вынесла на берег. В мордушках трепыхались ленки и хариусы.
---- Вот это улов! – удивился Мишка. – И не надо удилищем махать!
Ленки были как на подбор, каждый по килограмму, длинные, как лезвие кинжала, хариусы помельче. Они были белыми, но на солнце быстро набирали синеватый отблеск. Мишке такая рыба попадалась редко.
---- Здесь вся рыба такая? – спросил он, дивясь улову.
---- Нет, плетенки-то редкие, - пояснила Шура, - белячок не держится. Нельзя мелкую рыбу ловить.
Мишке на удочку попадались больше белячки-секачишки.
---- А я всякую рыбу ловлю, - бездумно сказал Мишка.
---- Не можно малую рыбу ловить. Бог не велит, накажет.
«Бог да бог. Что он тебе твой бог», хотел сказать Мишка, но во время сдержался.
---- Вот и шашлычок сделаем, – нашелся он, - я сейчас костерок соображу, и посмотрел на Шуру вопросительно.
Шура промолчала. Мишка истолковал её молчание, как и хотел. Пока Шура водворяла плетенки на место в каменной загородке, Мишка сбегал на берег, насобирал сучков, сорвал с березки бересту и соорудил костерок. В этом деле опыт у него уже имелся.
---- Присаживайся. У меня вот и сольца с собой есть.
Шура присела молча поодаль от Мишки.
---- Нам с мирскими нельзя, - сказала Шура.
---- А я не мирской, - соврал Мишка, - Я ваш, я из староверов.
И в подтверждение своих слов он погладил свою красивую бороду
---- У нас в селе тоже староверы есть, - продолжал врать Мишка. – У меня дядька пасеку держит, ещё и в колхозе на пасеке работает. Ему на бороду однажды рой привился. Не курит он и не пьёт. Пчелы его за своего принимают.
Мишка врал. Никакого дядьки у него не было. Просто однажды он, закуривая самокрутку из районной газеты, увидел в ней фотографию пчеловода с роем пчел на бороде, прочитал о нем статейку, да и запомнил этот необычный факт.
Шура слушала молча, молча же подала Мишке хариуса. Он снял с хариуса чешую, надрезал спинку, насыпал в разрез соли проткнул его с головы ивовым прутом и подал Шуре.
---- Давай ещё одного.
Шура подала.
Мишка проделал со вторым то же самое и водрузил хариусов над огнем. Шуре понравилось умение Мишки. Оно было бы ей не удивительным, знай она, что Мишка вот так спасался, когда от получки не остается и следа. Мишка нравился ей, но набожного человека она в нем не чувствовала.
А Мишка продолжал врать.
---- У нас в селе староверов малаканами зовут.
---- Где это у вас?
---- В Хакасии.
---- Где такая Хакасия?
---- Там, - махнул Мишка в южную сторону. – В верховьях Енисея хакасы живут. Они то же самое, что селькупы или чукчи. Село Таштып, каменное дно по ихнему.
---- А малаканы, они русские?
---- Русские. Это поговорка у них такая. К каждому слову малака, малака приговаривают.
---- Смешно. А ты почему не говоришь так?
---- Я другой веры.
---- Зачем неправду говоришь? Ты же старовер.
Мишка посмотрел на Шуру. Лесной житель, чуткая как зверь – вокруг пальца не обведешь.
---- У нас есть другие староверы, без малака. Я, правда, давно не молился, но веру соблюдаю. Вот и бороду ношу, в себе бога храню.
Мишке хотелось нравиться Шуре. Сидит вот напротив баба – смак. Только руку протяни и достанешь. Даже грубой одежде, платке и джемпере-самовязке, которые были уже изрядно поношенными, она притягивала к себе. Можно было бы и поджениться. Сколько продержится разведка в этих местах? Не в общаге жить, а в избе обихоженному, не стирать самому, не перебиваться с хлеба на воду во время безденежья. А бабенка очень уж хороша!
Шура, вроде бы, поверила Мишке.
---- К нам приходи, - сказала, - Мы у Кузьмича в бане молимся. Приходи.
Мишка представил себе, как он будет стоять на коленях и биться лбом о пол, и ему стало смешно. В доме у Кузьмича он не был, но в бане мылся. Первое время в разведском поселке, который еще строился, общественной бани не было. Все жили в палатках, а мыться ходили к Кузьмичу. Баня у него просторная, по размерам не уступала избе вместе с сенцами и кладовкой, топилась по черному, но в ней было чисто. Лавки вдоль стен, полок просторный, а в предбаннике кадка с рыбой. Мужики закусывали ею после бани. Кузьмич не отказывал:
---- Вона, речка тута. Ещё налавим.
Кузьмич – старик крепкий. Жена у него молодая. Ребятишек одиннадцать штук. Растут как подсолнухи в огороде. У Шуры у самой двое, вспомнил Мишка и спросил:
---- А почему ты одна живешь? Где муж-то?
---- Нету мужа.
---- На фронте убили?
---- Не было.
---- А пацаны откуда?
Шура качнула головой, дескать такие дела, и ничего с этим не поделаешь.
---- От Кузьмича, что ли?!- осенила Мишку мысль.
Шура помолчала, глядя в костер, потом печально произнесла:
---- Как без детей жить? Нельзя! Бог велит детей родить. Без детей не можно. А с мирскими нам нельзя…
«Вот заладила: с мирскими нельзя, с мирскими нельзя…- обозлился Мишка – ну а Кузьмич-то каков! Ай да дед! Своих вон сколько настрогал, жену сделал матерью-героиней и остальных не обидел… Молодец! Значит у всех баб одиночек его дети? Ну, ничего не поделаешь – вера. Бог велит…» Мишка представил, что и его дети будут бегать по скиту, расти как чертополох на задах огорода, и ему опять сделалось смешно.
«А что? – пришло Мишке на ум. – Ведь бегают же двое где-то на просторах матушки России. Стоит, наверное, и здесь оставить свой след? Тем более безвозмездно. А баба вон какая! Колени, бедра из-под сарафана выпирают. Подол на них лежит и не прячут их силы. Руки в джемпере, грудь…Грудь прямо просит, чтобы её помяли. Соски вон сквозь материю норовят проскочить. Мочки ушей розовенькие и шея белая.» Мишка от своих фантазий разгорелся. Взять бы её сейчас прямо здесь, у костра, да разве такую возьмешь? И ружьё вон рядом с ней…
---- Приду, - неуверенно пообещал Мишка, - Когда молебен - то?
---- Сегодня к сумеркам.
==== А Кузьмич примет? Он ведь вон какой у вас: одно нельзя, другое не можно.
---- Примет, если беса в себе не принесешь. Я скажу ему.
---- А ты примешь?
---- Больно скор ты, - усмехнулась Шура и лукаво посмотрела из-под платка.
Всё на ней сидело ловко и красиво. Даже платок зелёненький треугольничком сложенный и завязанный на подбородке. Мишка, конечно же, придет на молебен и будет биться лбом о вымытый до белизны банный пол. Стоит сыграть ради такой.
Харюзы были съедены в считанные минуты. Наверное, нет на земле пищи вкуснее жареного на костре харюза. Спинка у неё мягкая, сластит, аромат от неё – ни в сказке сказать, ни пером описать. Вкуснейшая из рыб! Ленок, не смотря на свою красивость, ни в какое сравнение с хариусом.
----- Ты примешь? Я же ваш.
---- Приходи, помолимся…
---- Любить буду…
Шура посмотрела на Мишку с лукавством.
---- Любить буду, - повторил Мишка.
---- Приходи, помолимся…
---- Не думай. Я мужик что надо!
Что подразумевал Мишка под словами «что надо» он и сам не знал, но желание нравиться Шуре гнало его вперед.
Шура, ничего не ответив, поднялась, чтобы пуститься в обратный путь. Она чему-то улыбалась. Забросив рюкзак с рыбой на плечи, Шура зашагала в скит.
Какой из Мишки мужик доказывать и долго ждать не пришлось. У той же скалы, на том же повороте тропы, где встретились Мишка и Шура, и произошла проверка. Шли они так же, как и вверх: Шура впереди, Мишка за ней и столкнулись нос к носу с огромным медведем. В каком-то десятке метров они оцепенели друг перед другом. Медведь встал на задние лапы и стоял, настороженно смотрел своими маленькими глазками не мигая. В оцепенении прошли секунды длиною в вечность.
У Шуры руки опущены. Ружьё на плече. В стволе дробь. Хвататься за ружьё бесполезно. Даже смертельно раненый, он на таком расстоянии подомнет. Бежать назад тоже нельзя. Это с виду медведь увалень, но не всякий зверь от него убежит, а человек тем более.
Медведь попятился, словно приготовился к прыжку, но стоял. Шура, оправившись от смятения, решала, как быть. Наконец она тихо, словно уговаривая, произнесла:
---- Уходи, уходи…
Медведь дёрнул носом, вытянулся во весь огромный рост, но не уходил. Он словно любовался Шурой.
---- Уходи, - взмолилась Шура.
Медведь не уходил. Надо было что-то делать.
---- Ух, ух, - хлопнула Шура себя по бедрам.
Медведь будто опомнился.
--- Ух, ух, - ухнул в ответ, взмахнул лапами перед собой, развернулся и скрылся за скалой.
Не в первый раз встречала охотница медведей в тайге, но никогда не сталкивалась с ними так близко. Они уходили сразу, как только видели или чуяли человека. Этот же оказался со странностями словно дрессированный.
Напряжение спало. Шура прислонилась спиной к кедру, и тут вспомнила о спутнике, посмотрела назад. Мишки на тропе не было. Её почему-то не удивило исчезновение Мишки. Её удивило то, как он сумел бесшумно убежать. Полностью придя в себя, Шура кликнула Мишку:
---- Эй, ты где?
Она знала его имя, но кричать по имени не хотела.
---- Эге, ге!!!
Голос её утопал в густом лесном воздухе, терялся в кустарниках.
---- Эге, гей!!!
Мишка не откликался.
Искать Мишку она не пошла. Речка рядом, тропу он знает. Шура уверенно зашагала в скит. А не состоявшийся жених явился в поселок только к вечеру. Больше Шура о нем не думала, а Мишка стал обходить её стороной.