- Итак, Ученик, - снова затрещал Костёр. – Жизнь часто несправедлива и зла, но часто именно за это её можно поблагодарить. Вспомни такой момент из жизни.
Не любила я ходить в детский садик. Вот застрелите меня с рогатки, но это то ещё местечко. Сначала тебя будят ни свет ни заря, потом по любой погоде тащат через полгорода, сдают тётям, из которых обязательно две хороших и одна мымра, и ты никогда не знаешь, к какой конкретно попадёшь. А если даже сегодня повезло, то по-любому либо на завтрак саго, отвратительная как зубы мертвецов, либо кипячёное молоко с пенкой на полдник. Но это ещё полбеды! Вечно дерущиеся и орущие сопливые дети вокруг с шутками-баянами, типа «скажи «полотенце» - твоя мама родила пузатого немца». Бугага! Как это весело!
Меня обижали? Да, конечно. Я вообще старалась лишний раз не вступать с ними в контакт. Целыми днями сидела и рисовала. И несомненно за это нужно сказать им большое спасибо, ведь именно это очень повлияло на мою усидчивость, способность погружаться в те или иные дела с головой, прежде всего, чтобы быть подальше от всего этого. Но то, что ты никого не трогаешь, вовсе не значит, что не будут трогать тебя. Мама научила, что в таких случаях надо обидчику хороших люлей прописать, чтобы больше не лез. Спасибо маме! Научила защищаться. Спасибо обидчикам! Было на ком оттачивать навык самообороны.
Почему сейчас я снова в детском садике? И почему Костёр меня отправил именно в тот день, который мне вряд ли есть за что благодарить?
- И что там за день такой? – усмехнулся Костёр.
Я сижу и рисую. Стол стоит недалеко от живого уголка, в нём посреди вот всего этого гвалта спокойно плавают рыбки. Прикольно на них смотреть. Они такие все не при делах, плавают себе, лениво зевают. А за пределами сонного аквариума разгораются страсти. Игорь мутузит Женьку из-за игрушечного самосвала. Олька выпендривается на Светку, что ей мамка не может купить такие джинсы. Светка ревёт: ей хочется такие джинсы, но мамка одна и работает уборщицей, она ей не может купить такие джинсы. А вот Наташка. Её родители тоже не могут купить ей джинсы как у Ольки, они пьют, воруют, постоянно ругаются и дерутся. И Наташка постоянно на всех орёт и со всеми дерётся. Вот она сейчас порвала Катькин браслет, который ей мама купила в Москве. Катька ревёт – Наташка смеётся. Среднестатистический такой детский сад середины девяностых.
А вот ещё один островок спокойствия и абсолютного дзенского пофигизма. Стол воспитателя. Там пухлая блондинистая Нинка сосредоточенно красит ногти, иногда лениво отмахиваясь от своей дочки, которая ходит в одну с нами группу. Нинка, как вы догадались, это та самая мымра, с которой сомнительно повезло провести сегодняшнее утро. Во время тихого часа её сменит либо толстенькая и добрая тётя Нина, либо задорная и озорная пенсионерка Елена Демьяновна. Нужно только дожить до тихого часа. Я утыкаюсь в свой рисунок.
Из рисования меня вырывает движение у живого уголка. Денис, вредный и задиристый мальчишка, тащит стул к аквариуму. Я наблюдаю за ним. Он встаёт на стул и начинает ловить в аквариуме рыбу. Я перевожу взгляд на воспитательский стол. Нинка напялила наушники и продолжает процедуру маникюра. Я понимаю, что не порядок. Зову воспитательницу, но естественно, меня никто не слышит. И другим детям мой крик до звезды. Они слишком заняты.
Я снова перевожу взгляд на аквариум. Денис тем временем поймал рыбку и разглядывает её, придурковато улыбаясь. «Надо вмешаться», - думаю я и встаю, хотя меня мучают сомнения в правильности моих действий. С другой стороны, Женькина и Катькина мамы придут и устроят скандал по поводу того, что их детей обидели, Светкина мама её хотя бы пожалеет, а кто защитит рыбку? Мама вроде говорила, что в таких ситуациях надо драться, но я ещё ни разу не пробовала, я не умею. Мысли мечутся у меня в голове, и я к своему ужасу слышу свой дрожащий голос:
- Отпусти рыбку!
Всё назад дороги нет. Сердце гулко колотится где-то в горле, а ноги подкашиваются. Я впервые на тропе войны.
¬- А то чё? – ухмыляется Денис.
У меня нет ответа, в голове всё как-то вязко, нечленораздельно. Я оглядываюсь на воспитательницу, она красит ногти. Вот Светка грустная сидит на стуле. Вот Наташка берёт деревянный кубик и бросает Светке в голову. Светка снова ревёт. Это всё происходит под носом у воспитательницы. Я поворачиваюсь снова к Денису, он издевательски смеётся, потом забрасывает рыбку в рот.
- Отпусти! – слышу я шипение, мир начинает качаться. Перед глазами всплывает Светка, всплывает Наташка, через это марево проступает лицо Дениса, которое, ехидно улыбаясь, совершает жевательные движения. «Он её жуёт?» - я не верю своим глазам. По телу прокатывается неизвестное мне до этого чувство. Всё пульсирует.
Удар!
Стул летит из-под ног Дениса.
Удар!
Моя нога прилетает ему в живот, и рыбка вылетает из его рта. Мне не показалось, он её действительно жевал. Я не смогла ей ничем помочь. Всё напрасно!
Удар!
Денис ревёт. Во мне бушует пламя слепой ярости на собственное бессилие что-либо изменить. Всё, чего я хочу, это бить по уродству этого мира в лице Дениса.
И вдруг рывок. Меня что-то отшвыривает. Вокруг меня толпа детей и красная от злости рожа Нинки перед глазами, которая мне что-то кричит, но я не понимаю что именно. Мой взгляд бессмысленно скользит вокруг, и вот он выхватывает несколько лиц, в том числе Наташки. В их глазах застыло какое-то злорадное торжество. И вот я уже слышу Нинку:
- Ещё раз повторяю! Встань на колени и проси прощения!
Ярость сворачивается в холодный комок в груди, в ледяной комок ненависти.
- Ты меня плохо поняла? Встань!..
- Нет! Не буду!
- Что?!
- Мне не за что просить прощения.
- Ты наказана! В угол до конца дня! Будешь стоять там, пока не попросишь прощения. Нормально!
И вот я стойким оловянным солдатиком стою в углу. Жизнь снова проходит мимо меня, но в этот раз у меня нет ни карандашей, ни ручек, ни листочка. Есть только угол между стеной и шкафом, и аквариум с рыбками напротив. Памятка какая-то на стене. Я не умею читать, мне обычно читает мама, а я лежу рядом и смотрю на картинки и слова. Я ищу в памятке знакомые слова, но там есть только знакомые куски слов. Вот две буквы из слова Месяц, а вот две из слова Солнце, между ними короткое слово, обозначающее нахождение внутри чего-либо. СоВМе… Вот эти две из слова… из слова… А! Из слова Старик! СоВМеСт… И вот я стою и развлекаю себя тем, что пытаюсь разобраться в словах на стене. В какой-то момент я начинаю улавливать там слова, которые я знаю, но которых в сказке не было.
Иногда ко мне подбегает Димка с книжкой про животных показывает мне их, чтобы меня развлечь. Потом раздаётся Нинкин визг:
- Дима, отойди! Она наказана! – Димка убегает, но обещает вернуться.
А я то думала, что у меня друзей нет. Вот оказывается, есть один. Светка мне сунула конфету, проходя на тихий час мимо меня. В её глазах восхищение. Она оказывается умеет улыбаться. У Наташки сквозь её вечную гримасу презрения читается что-то вроде уважения…
Блин! Почему я именно сейчас это все вспоминаю? Слёзы льются из глаз, костёр мерно покачивается и будто улыбается, и тени шепчут: «Ну же! Дальше!»
Я стою в углу. Тело затекло, ноги ноют. Вот-вот должна быть пересменка, и я снова буду свободна. Приходит нянечка. Она собирается мыть полы, она подходит ко мне.
¬- А почему ты не кроватке?
- Я наказана. Мальчика побила.
- Ну-ну! Девочки драться не должны. Но ладно. Ты просто прощения попроси.
- Мне не за что.
- А какая разница? Это ж просто.
- Нет. Не буду.
- А так ты до вечера у Нинки простоишь. Демьяновна заболела, Нинка сегодня на целый день, - она принимается за полы.
Вот же ж! Не было печали. Может всё-таки попросить прощения? Я начинаю колебаться. Может оно действительно просто? Вот так взять встать на колени и сказать: «Денис, прости меня! Я больше так не буду!» От одной мысли об этом по мне прокатывается ещё одно новое чувство. Оно как тошнота, только тошнит не желудок, а всё тело сразу, и мозг, и душу. Я смотрю на памятку на стене, за пару часов я из неё узнала, что «эвакуация обеспечивается совместными действиями». Я не знаю пока, что такое эта «эвакуация», но это можно спросить вечером дома. Если я, конечно, не останусь в углу до утра. А вдруг тут ночью ходят чудовища и съедят меня? Я представляю детский сад ночью… и чудовищ. Может всё-таки попросить прощения? Новая волна того чувства тошноты всего тела. Ладно, пусть меня съедят чудовища. Нет! Мамочка придёт и заберёт меня. Обязательно. Вот придёт мама, и Нинке мало не покажется. Мама научила меня драться, она-то точно покажет Нинке, где раки зимуют.
Тихий час кончается, нянечка приносит полдник. Запах молока сегодня не кажется таким отвратительным, и пенка… Вот бы просто посидеть за столом. Выглядываю из-за угла. Вон там мои карандаши и недорисованные горы. Пропр… Тошнота! Нет! Я буду стоять здесь, только бы не испытывать это чувство снова. Все выходят из спальни. Сонные. Кто-то капризничает. А я осталась без тихого часа. Выглядываю из-за угла. Нянечка с Нинкой разговаривает, указывает в мою сторону. Я прячусь в свой угол. Через минуту передо мной появляется воспитательница и говорит мне с снисходительной миной, что я могу покинуть свой пост, пополдничать и вернуться обратно, если, конечно, я не осознала свою вину и не готова попросить прощение. Типа я сделаю это и свободна. Опять это ощущение тошноты.
- Нет! Не буду полдник. Там гадкое молоко, - язвлю я. – Я тут лучше постою.
И я с независимым видом утыкаюсь в памятку, хотя мой живот предательски урчит. Нинка хмыкает и уходит.
Я снова стою и изучаю памятку. Иногда подбегает Димка, остальное время я изучаю памятку. Пока понятно только, что «эвакуацию» производят при пожаре, но что это всё равно непонятно. Нинка материализовалась передо мной внезапно. Мина такая недовольная и кислая.
- Ладно. Всё с тобой ясно. Иди, и чтобы такого больше не было, - она говорит это так нехотя с пренебрежением, потом возвращается к себе за стол.
Я прислоняюсь к стене и сползаю по ней. Вот я сижу на полу в углу, и мне так горько, я так устала. За что со мной так? Я так хочу, чтобы этот день исчез из моей памяти, но я понимаю, что запомню его навсегда.
Оказывается, нянечка доложила заведующей о ситуации, и заведущая вставила Нинке втык, поэтому меня выпустили. Я рассказала маме о том, что произошло, и ожидаемо она её чуть не порвала как Тузик грелку. Если бы не родители других детей, то так и было бы. Денис получил от папы славного леща и замечание: «Только пожалуйся, дебил, что у тебя живот болит…»
Потом пески забвения скрыли подробности того дня, но горечь осталась.
Костёр задумчиво колыхался.
- Думаешь, это всё плохо и крайне несправедливо?
- Да. Хотя… - я пожала плечами. – Для меня всегда оставалось загадкой, в какой момент я читать научилась. Это в моей памяти сохранилось как резкий переход: вот я не умею и вот я умею. И вдруг…
- По моим подсчётам ты в углу провела где-то около четырёх часов.
- По ощущениям весь день.
- Героично. А как ты думаешь, другие бы так смогли?
- Я об этом не задумывалась. Да и смысл тут что-то сравнивать?
- Сравнивать смысла нет, согласен, - языки пламени потянулись. – Но считай с пелёнок познать такую стойкость своего характера – это дорогого стоит. Говорят, испытания человеку даются, когда он к ним готов, и, судя по истории, ты была к ним готова вполне. И не только ты. Смотри, Димка научился рисковать и поддерживать. Нинка ведь и его могла запросто в угол упаковать. Светка увидела, что можно без джинс и денег быть кем-то. Наташка – что не обязательно всех обижать и бить, чтобы её считали сильной. Даже Нинка могла извлечь урок, что какой бы она большой ни была, сколько бы власти у неё не было, она не сможет сломать человека с большой личной силой, и никто не сможет, сколь бы большим и властным он ни был. Извлекли они это или нет, это уже их личная история. Но такие штуки на сто процентов оставляют следы в людях, ставших им свидетелями, даже если они забыты.
Я сидела на краешке бревна и как не странно чувствовала какую-то радость, что так всё получилось, и благодарность ко всем участникам, я пока не знала за что конкретно, но словно что-то большое раскрылось моему внутреннему взору, что-то, чего я раньше не замечала, что-то по-настоящему важное.
Рыбку, правда, жалко…