Большим успехом у охотников в первые годы пользовались приаральские плавни, раскинувшиеся по левому берегу Сырдарьи. Путь до них, среди прочив угодий, был самым коротким – не превышал ста километров, да и дорога в том направлении была не так разбита, как в сторону Джусалов. Однако попасть туда можно было только через паромную переправу возле станции Байхожа. А воспользоваться ею было не так-то просто. Накануне выходного дня у неё выстраивалась очередь, доходящая порой до десятка автомашин. В то время, как паром мог перевезти за рейс лишь одну-две машины. И тут важно было – чтобы вовремя успеть на вечернюю зорьку – выехать из Ленинска пораньше и оказаться у переправы в числе первых. Особенно запомнился один из таких выездов. Было начало осеннего охотничьего сезона. Погода стояла тёплой и безветренной, переправу удалось миновать без задержки, и настроение у команды было превосходным.
Боковых сидений в машине ГАЗ-63 на всех не хватило, и несколько человек устроилось, лёжа на полу кузова. Среди них были Владимир Яхонтов и Семён Казаков. Подтрунивая, от нечего делать, друг над другом, они забавляли всю команду. А дело, в итоге, едва не дошло до драки. Всё началось с того, что Казаков, не отличавшийся на охоте меткостью стрельбы, накануне приобрёл новое ружьё и сапоги, которые лежали рядом. Володя не преминул воспользоваться этим фактом и с сарказмом произнёс:
– Ну, теперь, утка, держись – каюк пришёл, отлетала: Казаков новое ружьё купил.
– А что ты думаешь, – задетый за живое, обиделся Семён, – в этот раз уж точно добуду.
– Ну конечно – вон какой здоровый рюкзак приготовил: пожалуй, и гуся завалишь.
Диалог долго продолжался в том же духе, и, в конце концов, после очередной подначки соседа Семён не сдержался и, схватив его за ворот шинели, рванув с такой силой, что та затрещала по швам.
– Ах, ты так?– возмутился в свою очередь Яхонтов и со словами «В чём же я теперь в понедельник на строевой смотр выйду?» схватил подвернувшийся под руку сапог обидчика и швырнул его за борт.
Злополучный сапог - под шутки и смех охотников - описав дугу, шлёпнулся за машиной на дорогу. Его обладатель с криками «Стой!» рванулся было к кабине, чтобы дать сигнал водителю остановиться. Однако товарищи, сделать этого ему не позволили:
– На кой ляд тебе этот сапог: ты же всё равно не ради охоты едешь,– намекая на пристрастие «потерпевшего» к спиртному, урезонил его, будучи старшим, Ракитин.
– На обратном пути подберёшь! Куда он денется?– «утешил» потерпевшего Витя Дроков.
– А ну вас к лешему: так и на зорьку можем опоздать!– всерьёз возмутились остальные.
И незадачливому буяну ничего не оставалось, как смириться с волей коллектива. В расстройстве от понесённого урона и от сознания собственного бессилия Семён, в сердцах, схватил второй сапог, и под новый взрыв хохота, швырнул его в придорожные кусты.
По прибытии на место, когда все начали торопливо собираться к выходу на охоту, Казаков, оставшись на привале и не скрывая обиды, демонстративно достал из рюкзака фляжку со спиртом, с тем чтобы «выпить с горя». До зари времени оставалось немного, и все разбрелись по камышам. Со мной в пару, будучи наслышан об успехах в охоте, направился мой начальник Александр Иванович Фунтов. Углубившись в камыши и найдя в них небольшую прогалину, мы расположились по её краям и замерли в ожидании утиного лёта. Солнце к тому времени село за горизонт, и утка должна была вот-вот появиться. Однако сумерки сгущались, а лёта всё не было. Между тем, возле машины, остановившейся метрах в двухстах от берега, запылал костёр, и к нему один за другим начали подходить разуверившиеся в удаче охотники.
– А не пора ли и нам закругляться?– проявляя нетерпение, обратился ко мне напарник,– утки, наверно, уже не будет.
Я объяснил ему, что та порой летит на воду уже в полной темноте, так что, пока мушку у ружья видно, терять надежду нельзя. Фунтов какое-то время следовал моему совету. Но, когда у костра зазвучала песня, нервы у него сдали, и он, покинув камыш, направился к привалу. А всего минут через пять после его ухода до моего слуха донеслись знакомые гусиные голоса, звучавшие всё громче и громче. Стая, видимо, летела вдоль кромки камыша и явно направлялась в мою сторону. Я поспешно перезарядил ружьё крупной дробью и замер, затаив дыхание. Ждать пришлось недолго. Гуси вынырнули из темноты прямо над прогалиной, и от первого же выстрела один из них грузно шлёпнулся в воду. От радости забыв про второй ствол, я ринулся к месту его падения, опасаясь упустить возможного подранка.
Однако, когда пробрался туда через камыш, то гуся на воде не оказалось, а её поверхность была ровной, как зеркало. И только боковым зрением удалось заметить подбегающую в тот момент к кромке камыша едва заметную волну. Она свидетельствовала о том, что гусь упал именно здесь. Я испытал горькое разочарование: было ясно, что дичь жива и куда-то скрылась. Но куда гусь мог уплыть буквально за считанные секунды, да так, что камыш в округе даже не шелохнулся? Теряясь в догадках, я машинально рассматривал прогалину, задерживая взгляд на каждой былинке. На её середине моё внимание привлёкло какое-то тёмное пятнышко, похожее на древесный лист. Оно заронило в душу сомнение: «Откуда он мог тут взяться, если в округе нет ни единого дерева?» Больше ничего подозрительного на воде не было, и чтобы развеять возникшее сомнение, я с тайной надеждой – не затаился ли под водой подранок, осторожно направился к подозрительному «листку». Воды было по колено, и приблизиться к нему удалось вплотную. Всё ещё терзаемый сомнениями /«Если это действительно гусь, то почему он не удирает?»/ я наклонился к самой к воде и при лунном свете отчётливо разглядел макушку гусиной головы. Из опасения спугнуть хитреца, я затаил дыхание и, осторожно переложив ружьё в левую руку, правой резким движением схватил гуся за шею. Выдернутый из воды, тот отчаянно захлопал крыльями, окатив меня тучей брызг. Но его усилия удрать были уже напрасны.
Вернулся к привалу я последним, когда за столом уже «пир шёл горой». Но сожалеть об этом у меня не было оснований. Напротив, завидев меня с добычей, охотники пожалели, что рано покинули камыши. А мой начальник до того расстроился, что хлебнул «с горя» лишнего и наутро проспал зорьку. Впрочем, сожалеть об этом ему не пришлось: и на другой день утиного лёта, как и накануне вечером, в тот раз по какой-то причине тоже не было. Все, естественно, были расстроены, и лишь Семён Казаков, так и не отходивший от костра, был утешен:
– Это вас Бог покарал за то, что меня сапог лишили!
Тут уместно вспомнить поговорку: смеётся тот, кто смеётся последним. На обратном пути, по прибытии к парому в Байхоже, к нам подошёл охотник из ожидавшей переправы машины и, держа в руках новенький сапог, участливо спросил:
– Вчера на дороге нашли: не вы случайно обронили?
И он долго не мог понять – почему наша машина буквально заходила ходуном от взрыва хохота? Одному Семёну было не до смеха. Он, молча, вылез из кузова, взял свой сапог и, размахнувшись, с досады швырнул его в мутные воды Сырдарьи. Получилось так, что бедолага собственноручно лишил себя пары новеньких сапог.