Курортница
В поселке вдоль половины пляжа тянулся парапет. Два человека разойдутся спокойно, третьему надо сделать шаг назад и пройти за шедшим рядом. Парапет использовался для ходьбы на дальний конец пляжа. Метров через двести имелись спуски в виде лестницы, поднимавшейся чуть выше к ограде санатория. По галечному пляжу идти подальше было неудобно. По парапету намного легче. По умолчанию парапет был также местом курения. Время от времени курильщики поднимались на парапет и садились на бетонный выступ над ним. Сверху было приятно греться на солнце, курить, смотреть на пляж и море. Море обычно было спокойным. Дети шумными. Родители обычными.
Шумные родители были у одного ребенка лет пяти. Звали его Давидик. Он бегал то туда, то сюда, не слушался старшего брата лет восьми и толстую маму лет пятидесяти. Когда он забегал несколько дальше обычного, раздавались испуганные вопли – Давидик, беги к маме. К маме ему полагалось бежать всегда – чуть зайдет подальше в море и вода накроет его выше пуза, пошлепает на мелководье за другими детишками или побежит по пляжу. У семейства Давидика был удивительный талант. Они так возились с ребенком, что все знали, как его зовут. Никто не знал, имен других детей, даже имя старшего братишки и мамаши Давидика было неизвестно. Сидит на пляже толстая, некрасивая женщина и разговаривает с подругами. В стороне тихо лежат или сидят намного более интересные женщины, зато про неё известно – это мать Давидика, ребенок явно пошел не в неё, старший брат явно от другого отца. Но не важно, куда делись отцы, главное тут мать.
Как-то я сидел на парапете и курил. Шустрый Давидик добежал до парапета и был готов бежать дальше. В руке у него была миниатюрная машина. Возможно, хотел покатать машинку по парапету. Мир не без добрых женщин. Мадам в летах мамаши Давидика остановила его и зацокала языком от восхищения. – Ах, какая у тебя машинка! Дай, я посмотрю!
Давидик ничего не подозревал и протянул машинку незнакомке. Поток восхищения обрушился на машинку и мальчика. – Какая хорошая машинка! Дорогая, для настоящего мужчины! Когда ты станешь взрослым, мама купит тебе такую, только большую! – Свою идею женщина повторила пару раз и убедилась, что Давидик правильно понял её: вырастет он большим, купит ему мать дорогую иномарку. Женщина совсем обрадовалась, увидев понимающий кивок. Она вручила ему обратно машинку и сказала – Теперь беги к маме! Давидик понял, что лучше бежать от тёти к маме и побежал. Сюда бежал с энтузиазмом, назад к маме побежал с энтузиазмом, счастливое детство! Тётя тоже была довольна, что не растратила навыки общения с маленькими детьми.
Счастливое детство детей выглядело столь же однообразным, как и солидность взрослых на пляже. Дети пытались играть без игрушек, взрослые отдыхать без пива, танцев и легкомысленных знакомств. Наверно, счастье и должно быть однообразным, как учил нас Лев Толстой. Я был не против – пришел, полежал, поплавал, покурил, снова полежал и поплавал. Море вращало камушки и купающихся, выше прибоя ничего не вращалось. Только поднявшись к парапету, можно было заметить, что солнце уже успело чуток подвинуть тени от деревьев выше на берегу.
Женщину в розовом я бы не приметил, если бы не курил слишком часто. Где-то на третий день я заметил, что она ходит мимо меня намного чаще, чем нужно для спокойного отдыха на море. Моцион, движение, норма шагов. Всё не вязалось с остальными признаками – гордая осанка и желание быть заметной. Любая женщина может одеться красиво, если есть вкус, но заметность женщины зависит от её осанки, как она всем телом дает знать о своем присутствии. Тут масса вариаций – гордое тело и скромное лицо, скромное тело и наглое лицо, нежелание что-либо доказывать или деловитая скромность. Одежда тоже выдает мнение женщины о себе. Женщина обращала на себя внимание единством мнения об изяществе её тела и её выбором одежды. Розовый халатик, прямая, худая фигурка, кокетливая шляпка. Шляпка чуток закрывала вид сбоку, словно не хотела позволить разглядеть её лицо и хотела помешать хозяйке видеть окружающий мир, тело и халатик подчеркивали прямо противоположное намерение.
Когда она проходила мимо, я обратил внимание на её морщинистое лицо. Лет семьдесят, а хорохорится. Допускаю, когда-то была красивой. Я пригляделся, но без восхищения. Женщина презрительно скривилась. Нет, милочка, не я не подхожу тебе, ты мне не подходишь. Затянулся и с недоумением огляделся. Вокруг на сотни метров не было ни одного подходящего объекта для её чар. Проблемы со старичками в наше время, одни умерли, другие не спешат заполнять черноморские пляжи. Даже мужчин лет шестидесяти на пляже встречал крайне редко. Лежали они рядом со своими женщинами, довольные и гордые жизнью, выставляли толстые брюшки на солнце или сидели и болтали с подругами. Не встречал я подходящих для неё мужчин в кафешках и ресторанчиках, у мангалов, с пивом и без пива. Женщина уже не первый день ходила и демонстрировала себя по нескольку раз за пляжное время. Пройдется до конца парапета, развернется и снова пойдет в обратную сторону, туда, где нет чая и кофе, пирожных и булочек, которые хорошо смотрелись бы на столе в тон её шляпке и халатику. Фу, жарко, представлять, как она с гордым видом и изящными манерами откусывает пирожное или делает глоток кофе, не хотелось. За соседними столиками обратят внимание и быстро решат больше её не разглядывать. Хватит курить, пора…
Вода была прозрачная и чудесная. В отличие от многих пляжей Крыма прибой ещё пах живым морем, водорослями и даже чуток солью. Я плыл и плыл подальше в одиночество. Одиночество было простым и теплым от солнца на плечах и августовской, морской воды. Одиночество было понятным и безопасным. Устал – ложись кверху пузом. Одиночество – любимое развлечение всех заплывающих хотя бы на сто метров от берега. В море не знакомятся, в море проплывают мимо случайных встречных и расходятся. Встречных любителей заплывов обычно почти нет, на этом пляже даже сбоку на сотни метров не видел. Метров через триста развернулся и стал смотреть на берег. Пляж, выше линия кипарисов, сухие холмы и дальше горы. Сегодня как вчера, завтра как сегодня. Гребок, голова в воду, снова обзор окрестностей, вдох и гребок.
На берегу лег на полотенце. Самое скучное занятие – прогреваться после воды настолько, чтобы захотелось ещё раз поплавать. Хорошо тем, кто медленно загорает. Они заняты важным делом. Ко мне загар липнет. Лишние полчаса мало дадут к уже курортному виду. Скучно, пошел курить в ещё влажных плавках. Сижу и слушаю – Давидик, беги к маме. Дитятко забрело в воду по щиколотку, но метрах в пятнадцати от матери. После обеда найду место подальше от Давидика. Он ещё ничего не сделал и почти не собирался, а у меня вновь крик в ушах.
Вспомнил, почему обратил внимание на курортницу. Была одна похожая знакомая. Любила цитировать стихи Роберта Рождественского – красивая женщина это профессия. Ох уж этот Рождественский, которого я вечно путаю с Евтушенко. Скольким он попал в такт своим настроением, а теперь канул в лету в нашей памяти. Я вспомнил знакомую и странную мысль от поэзии Рождественского – не устанешь быть профессионалкой? Конечно, она сейчас значительно моложе проходившей мимо дамы в халатике, но встретить её случайно не хотелось. Не о чем говорить, разве что вежливо слушать, сколько раз она была замужем, сколько детей, насколько она была и остается уважаемым и успешным членом общества. Уместно выслушать в ресторане в Ялте или Севастополя, а здесь, в месте дешевого отдыха, антураж не тот. Возможно, ей было бы приятно выслушать мои воспоминания – писатель и публицист, которому не платят, переводчик, уставший и уклоняющейся от переводов, любитель длинных заплывов море, преуспел в способности быстро загореть на солнце. Не тот у неё интеллект, чтобы порадовать себя и её умной беседой. Зато, узнав, что я путаю Евтушенко и Рождественского… Нет, не сознаюсь.
На следующий день снова увидел курортницу. Посмотрел на её гордое дефиле и всё равно не почувствовал ничего, кроме недоумения. Волны чуть подмигивают, крики Давидик до ушей не долетают. Пора плыть в одиночество