Детство моё пришлось на мирное и спокойное время. Отец работал, мать занималась домом и мною. Колхоз год от года богател, жить становилось легче. Мы никогда не знали проблем с питанием. Часть продуктов отец получал на трудодни из колхоза, но у нас была и своя живность: корова, козы, овцы. Зимой мясо ели практически каждый день. Летом было похуже, но выручали куры, которые давали нам достаточное количество свежих яиц, а те, кто плохо исполнял эту обязанность, либо лишние петухи, время от времени лишались головы и попадали в борщ. В большой русской печи мать готовила еду и пекла свой хлеб. Всё было, конечно, вкусно: и хлеб, и борщ, приправленный маленьким красным перчиком, выросшим на нашем подоконнике, и, дымящееся на большом блюде, отваренное баранье мясо.
Самые первые впечатления той поры – это наш двор со старым, ещё крытым соломой домом, летняя жара без ветерка, я пытаюсь что-то мастерить, прихватив у отца молоток и несколько ржавых выправленных гвоздей. Я нашёл во дворе какие-то палки и щепки, но что бы я ни делал, всё это заканчивалось одним и тем же: двумя крест накрест соединёнными гвоздём деревяшками. А на вопрос, что же получилось, всегда был один ответ: «самалёт». И помню, как мама и часто приходившая к нам в гости тётя Шура шутят надо мною: «Самолет летит, а мотор гудит, Анатолий Семёнович за рулём сидит». Я не стал лётчиком, а, позже, вообще стал бояться летать на самолётах, но любовь к самолётам и к этой профессии, также как к космосу и космонавтам, у меня с детства.
Вскоре после моего рождения мы переехали с хутора Астаховка в село Мачеха. Здесь, на окраине села, отец купил небольшую хату из двух комнат под соломенной крышей. Пол в ней был земляной. Одна комната была большая, а вторая, поменьше, с русской печкой, выполняла роль кухни. Ещё были просторные холодные сени с кое-как закрывающимися дырявыми дверями. В сенях, в прилепленных к верней части стены глиняных гнёздах, жили две ласточки. Осенью они улетали, весной опять прилетали, и так было несколько лет. До тех пор, когда мама, расстроенная тем, что птицы всё же некоторым образом гадили, гнездо порушила. Впоследствии она об этом искренне жалела, и я много раз об этом слышал.
Смежной стеной к дому был пристроен катух для скотины. Участок был слегка вытянутой прямоугольной формы, площадью как у всех, 25 соток. Основную часть занимал огород для картошки и овощей, а в конце участка был сад со старыми грушами и яблоней. Было также немного мелкой степной вишни и дикого тёрна. Дикий тёрн, он по размеру такой же, как вишня и поспевал к концу осени, перед заморозками. Ягоды терпкие, но вкусные. Много тёрна было и в наших лесах. Мы любили его промышлять и часто из лесу возвращались с чёрными от тёрна языками, а то, что приносили домой, мама сушила и добавляла зимой в компот, который у нас называли «взвар».
Настоящий вишневый сад был у моей родной тёти Гали. У неё был дом над рекой с железной крышей. Мы часто с ребятами ходили в те места купаться или ловить раков. А когда рыба не ловилась, тётя Галя пускала нас в сад. Вишни были большими, и было их много. Мы залезали каждый на свое дерево, ели сколько хотели, и вишни не убавлялось. В наших краях вишни много, и её практически никто не собирает. Тетя Галя жила одна после того, как её муж – Тихон Резников – умер нестарым ещё, во время операции по желудочным делам. Пожалуй, это была первая на моей памяти смерть среди наших родственников. Дети у тёти Гали были уже взрослые. Вскоре они забрали её в город, и наши походы в вишневый сад прекратились. Но на всю жизнь у меня от этих времен осталась голубая мечта иметь свой вишнёвый сад.
Отец мой ближе к дому дополнительно разбил прекрасный новый сад, и с душой занимался посадкой привезенных из питомника саженцев яблонь, груш и слив. Это всё при мне выросло, и уже, будучи студентом, приезжая на каникулы летом, я любил ночевать в саду на раскладушке, на свежем воздухе, между яблонями, под звёздным небом, и под нескончаемое кваканье лягушек с расположенного километрах в трёх от нас озера, называемого клуней, по берегам которого находились обветшалые постройки для содержания колхозной живности.
У моего отца были золотые руки. Постепенно, обустраивая усадьбу, он построил летнюю кухню, крайне необходимую в нашем климате. Дело в том, что, практически, всё лето у нас стоит жара около 30 градусов. И чтобы в это время не топить печь в доме, строят летние кухни, в которых ставят русскую печь для приготовления пищи и выпечки хлеба, а над печкой, на полатях, всегда можно покимарить после обеда. В ней стояла большая кровать, и можно было жить зимой. Здесь потом жил дед Николай, которого мы в старости забрали к себе. Строили всё это из самана, потому что дерево в наших краях всегда было в недостатке. Саман – это глиняный кирпич большого размера. Производство самана – это мероприятие, скорее, ритуальное. Глину раскладывали посреди двора или на пустыре в виде большого круга высотой чуть ниже колена; потом добавляли туда песок, солому, воду и загоняли баб с ребятишками, которые топтались по этому кругу до тех пор, пока всё не размешивали до однородной массы. Солома нужна для того, чтобы эти кирпичи не распадались. Когда всё уже было перемешано, массу накладывали в деревянные формы, которые потом поднимали за ручки, и на земле оставались прямоугольные саманные кирпичи. По мере подсыхания их складывали штабелями, и материал для стройки был готов.
Подобным же образом готовили топливо для русской печи. Коровий или конский навоз раскладывали по двору в виде большой лепешки, добавляли в него для связки ту же солому, замешивали так же бабьими или ребячьими ногами, иногда по кругу пускали лошадку. В отличие от самана этой лепешке давали засохнуть, а затем рубили ее на кирпичики специальным орудием с черенком, как от лопаты, и стальным широким заточенным лезвием от плуга. Все это складывали во дворе в проветриваемые конусные пирамидки для хранения. Этими кизяковыми кирпичами топили печь. Горят они постепенно, печь прогревается равномерно, потому и всё, приготовленное в печи, такое вкусное.
Отец построил новые сараи, вырыл и обложил кирпичом погреб. Погреб был большой, спускаться в него можно было по каменной лестнице, а наверху над погребом, был построен небольшой треугольный домик от дождя. Он построил нормальный цивилизованный нужник с сиденьем, а рядом с ним летний душ, на основе списанного топливного бака от грузовика. Когда мне было лет 12, отец начал строить новый дом. Вдвоём с плотником, одним из наших родственников, они за лето соорудили этот дом, а потом отец пристроил к нему крылечко. При входе в дом сначала попадаешь в холодные сени, их называли «хижиной», затем в большую комнату, где стояла металлическая кровать, на которой спали родители, и стол, за которым мы все обедали. Направо был проход в кухню с небольшой русской печью, а проходя прямо мы попадали в гостиную, которая называлась «зал», и из неё в спальню, где было две кровати, на одной из которых спал я. В зале был диван с жесткими откидными валиками, покрытый ковровым изделием с затейливым цветным узором. Диван привезла Лида из Сибири после раздела имущества с первым мужем, а ковер прислала Валя из Германии. Тут же были две резные тумбочки из сибирского наследства Лиды. Тумбочки эти прослужили нам долго, а потом еще переехали с родителями в Тамбов. В зале стоял большой круглый стол, а потом появился и телевизор. Здесь мы собирались после ужина и принимали гостей, если кто приезжал.
Поскольку у нас зимой не так холодно, дом построили из деревянных плах толщиной 7-8 см. Внутри и снаружи их обшили дранкой. Штукатурка или «обмазывание» дома это отдельная история. Для её проведения собирают народ, всех родных и соседей, всех кто может. Назначают определённый день, заводят около дома большой круг из глины, как для производства самана; добавляют в него всё, что положено: песок, солома, по-моему, ещё добавляют конский навоз, но точно не помню. Месят лошадью, которую водят по кругу, или женщины с ребятишками выполняют эту работу вместо лошади и топчутся по этому кругу, задрав подолы, достаточно долго. Потом всем народом быстро в течение дня обмазывают весь дом глиной снаружи и внутри. А когда работа закончена, хозяева накрывают стол, и начинается гулянка, деревенская гулянка по полной программе с шутками, песнями и всякими представлениями. Эту гулянку по обмазыванию нашего дома я смог тогда сфотографировать, у меня уже был фотоаппарат. Есть фото, где сняты все мои тетки и сам дом. Гулянка продолжалась до поздней ночи. Все остальные работы по дому хозяева делали уже самостоятельно.
Отец мой без дела никогда не сидел. В дальнейшем он обшил стены дома рифлёным железом (для красоты и в целях пожарной безопасности), и мы его покрасили. Я уже начинал помогать отцу. Красить дом и железную крышу мне нравилось. Ещё я набивал дранку, делал разные мелкие работы, к примеру, выпрямление гвоздей. В то время был дефицит стройматериалов и поэтому отец старался ничего не выбрасывать. Использованные гвозди выпрямляли и они снова шли в дело. Бережливость и расчетливость от отца передались и мне – никогда не выбрасывать то, что может ещё понадобиться и экономно расходовать то, что имеется. Он говорил: «Вот выбросишь это, а завтра оно тебе понадобится, где ты его потом возьмёшь?».
Наше нехитрое крестьянское хозяйство состояло из коровы, овец, коз и, конечно, кур. Дополнительно иногда держали уток, но чаще гусей. Пару раз держали и индеек, но с ними было много хлопот, и птица эта в нашем доме не прижилась. Гусей всегда было много, но они требовали меньше забот. Когда птенцы подрастали, их всем выводком отправляли на деревенское озеро, это место у нас называли «клуней», и там они жили всё лето. В озере было много живности: головастики, лягушки и прочие жучки. Меня посылали на озеро подкармливать гусей зерном. Гуси узнавали своих хозяев по виду и по голосу и на звуки «тега-тега» бежали на кормёжку, переваливаясь с ноги на ногу. Ближе к осени их пригоняли домой, а с наступлением морозов их забивали, общипывали, опаливали над огнем и тушками вывешивали в холодной кладовке на крюки к потолку. Это были наши запасы мяса на зиму. Кур забивали по мере необходимости, оставляя, конечно, несушек. Яйца были в изобилии всё время. Почти всегда брали на откорм поросёнка. Кормили его остатками еды, остатками от переработки домашних овощей и фруктов и, конечно, приходилось покупать для него и зерновые корма. К зиме поросенка также забивали. В этом деле нужен был специалист, который бы сделал это быстро, чтобы животное поменьше мучилось. В селе было несколько таких умельцев и их специально звали. Отец помогал, но сам, как мне помнится, никогда не резал.
Из свежего поросенка заготавливали массу разных продуктов. Отмывали все кишки, готовили из свежего мяса и сала начинку и делали настоящую украинскую колбасу, которую слегка поджаривали и в таком виде хранили недолгое время в виде колечек. Какую-то полость большого размера из поросенка мама набивала особенным фаршем - эта вещь называлась «Бог», считалось, что она была очень вкусной. И колбаса была очень вкусной, и свежая жареная печёнка и пирожки из оставшегося ливера. Так что детство моё было сытное – блюд из мяса было вдоволь: свинина и баранина, гусь и курица. Говядины не было, потому что корова была для молока, а ежегодного телёнка за сезон откармливали и сдавали в заготконтору на деньги. В колхозе денег платили мало, в основном, рассчитывались выданными на трудодни продуктами.
Небольшое наше домашнее стадо из овец и коз нужно было пасти. Для этого создавалась среди селян очередь, и в зависимости от количества живности в каждом доме, нужно было один или два дня подряд по графику выходить пасти скотину. И за лето так несколько раз, ну, раза три примерно. Занятие это заслуживает подробного рассказа...
Начиналось всё рано, ещё до восхода солнца. После утренней дойки на околицу села выгоняли коров и остальную скотину. Коров пасли отдельно, нанимая для этого специального пастуха на лошади, потому что с коровами всё сложнее. Иногда, когда пастуха не удавалось найти, пасли также по очереди, но народу требовалось больше, с двух или трёх дворов. Овец всегда пасли своими силами. Маршрут был в основном отработан. Собрав овец и коз в стадо, мы потихоньку двигались в степь по нераспаханным под посевы неудобицам, и нашей задачей было не подпускать скотину к посевам, а дать им правильное направление, куда идти. Они брели в выбранном направлении, попутно пощипывая скудную степную траву. Постепенно мы подходили к оврагам, там трава была лучше. Овцы шли спокойно, козы же безобразничали, всё время стараясь залезть на какой-нибудь обрыв или кручу, и за ними приходилось гоняться.
Пройдя по степи, по всем нашим холмам и оврагам, мы к обеду подходили к водоёму. Это могло быть какое-либо небольшое озерко или же колхозный пруд. Скотина тоже изнывала от жары, и утолив первоначальный голод свежей травой, она, жадно хлебнув водички, начинала сбиваться в кучки, и постепенно укладывалась у воды переждать полуденный зной. Пригнать скотину к водоёму и уложить её отдыхать называлось «поставить на тырло». Это было самое хорошее время за весь этот нескончаемый день. Два-три часа, в зависимости от погоды, можно было отдохнуть, поспать, просто полежать на жаркой траве, устроившись под самодельным тентом из погоняльных палок и маминого цветастого платка. Или смотреть в небо на бесконечно друг за другом пролетающие облака. Можно было полазить по окрестным оврагам, поискать красивые камешки, или если повезет, найти что-нибудь оставшееся от гражданской войны. А найти можно было и патронные гильзы от винтовки, на некоторых по ободу было английскими буквами написано REMINGTON и можно было предположить, что этими патронами стреляли белые. Или же попадались продолговатые свинцовые пули в медной оболочке со следами нарезки от ствола, иногда с деформированным от удара о препятствие носиком. Пули от берданки попадались реже. Они были гораздо толще по калибру и короче, с закругленным тупым носом. А однажды мы с пацанами даже нашли торчащую из красной глины глубоко в овраге гранату в решетчатой металлической рубашке. Бережно её откопали, капсюль у неё сгнил, куда её потом дели, не помню.
На обед мы с мамой брали сухой паёк, состоящий в основном из варёной картошки, помидор и огурцов, если они были, варёных яиц, сала, молока или простой воды, если было очень жарко. Если не было свежих помидор и огурцов, брали солёные, они всегда были. Варёные яйца особенно вкусные с салом. Тёплая колодезная вода в жару противная, и чтоб она казалась вкуснее, её пили вприкуску с карамельками.
Если позволяла погода, в обеденное время в пруду или на речке можно было искупаться. А после отдыха мы поднимали стадо и двигались дальше. Бродить нам оставалось ещё долго, часов пять. Было скучно. Размахивая палкой, я представлял себя красным конником, на полном скаку срубающим головы белогвардейцам. В роли белогвардейцев выступали будяки - степные колючки с сиреневыми цветками.
День тянулся невыносимо долго. Под вечер, уже двигаясь по направлению к дому, мы следили за заходящим солнцем. И хотя часы были с нами всегда, пригонять скотину надо было не раньше, чем садилось солнце. И самыми счастливыми минутами было время, когда солнце, превратившись в большой оранжевый круг, на который уже можно было смотреть, медленно опускалось на горизонте за растущие на далеком бугре за селом три роскошные вербы, посаженные по берегу колхозного пруда. В это время мы уже подходили к селу и овцы, как по команде, ускорялись, и разделяющимися потоками устремлялись с нашего бугра на окраину села, где их уже готовились встречать хозяева. Самый длинный день в году подходил к концу. Дома ждал нормальный ужин и мягкая пуховая подушка. А завтра был обычный день, уже без такого, привычного ушам, блеяния овец и коз...