Снится Ивану Николаевичу один и тот же сон. Тяжелый сон, сумбурный, но в то же время радостный, как весенняя первая гроза. Видит Иван Николаевич неприличное, стыдное и такое сокровенное, что диву дается на то, как глубоко упряталась его истинная суть.
Снег вокруг. Едут молча. Иван Николаевич качает головой на неровностях лесной дороги и дремлет. Вот снова влезает в голову ему дурная пелена. Снится ему заседание комитета, знакомые важные лица, среди которых он, "человек из народа", немного теряется.
- Эй, Иван Николаевич, уже скоро! Просыпайся.
- Сейчас-сейчас – кивает он головой машинально и снова падает в сон.
Представляет Иван Николаевич фракцию «христианских импер-социалистов». А Освальд Ромуальдович - представитель фракции «чистоган-дарвинистов».
- Противоречий много, но мы с вами все таки технократы! – говорит Освальд Ромуальдович, постукивая пальцами в перстнях по массивному, сделанному из какого-то невероятно ценного дерева, набалдашнику своей трости.
- Технократы! – соглашается Иван Николаевич, завороженно глядя на набалдашник.
- Едемте в баню!
- С превеликим!
- Ну все, Иван Николаевич, выходи, приехали! – кто-то толкает его в бок и он с полузакрытыми глазами вываливается вместе со всеми из машины, шутит, балагурит, проверяет ружье и идет на позицию. Иван Николаевич устраивается поудобнее и ждет. Должны пойти звери. Волки ли, лисы ли, мамонты… Иван Николаевич не разбирается в зверях, так как всю сознательную жизнь – года уже три – числится в комитете по охране животных и их культурного наследия.
Дремлет. Кивает головой, роняет ее на рукав. И спит.
- Хорошая у вас машина, Освальд Ромуальдович!
- Трофейная. Хорьх.
- Хорьх. – повторяет Иван Николаевич.
- Хорьх – повторяет шофер.
- Хорьх-Хорьх – откликаются два охранника на втором ряду за водителем.
- Название вроде и неказистое, зато какой шик внутри! – сглаживает Иван Николаевич неловкое механическое перекрикивание экипажа.
- И костюм отличный у меня – говорит Освальд Ромуальдович – с отливом фиолетовым, а подкладка у плаща, гляньте!
Иван Николаевич глядит на подкладку:
- Вау! Позволите? – трогает гладкую атласную подкладку и пальцы, скользнув в полумрак, нащупывают там круглый массивный набалдашник.
- Черте что… - бормочет Иван Николаевич спросонья.
- Тихо ты, сонный тетерев! – одергивает его Иван Мальцов в зеленом петушке, маленький старорежимный человечек из «скотско-земляной» фракции, - зверя раньше времени разбудишь.
Оказывается, что Иван Николаевич стоит уже у берлоги, а Иван Мальцов вооружившись палкой, начинает пробивать снежную толщу над входом.
- Чего это он делает? – испуганно спрашивает Иван Николаевич у напряженных лиц кирпичного цвета. Все сосредоточенно, словно кот, занятый опорожнением кишечника, смотрят в одну точку – в увеличивающийся провал в снежной шапке, из которого вот-вот должна показаться лохматая голова лесного хозяина.
Иван Николаевич вдруг снова уходит в сон и стоя, покачиваясь, досматривает эпизод.
- М-м-м, такой знакомый вкус... Бабушкино варенье! - говорит он во сне.
- Вишневое. - Самодовольно кивает Освальд Ромуальдович.
«Тьфу! Бабушкино варенье! Как же я так? Ведь я же против всей этой плесени на теле трудового народа! Отчего же так встает то у меня на этот набалдашник?» - силится разрешить противоречие Иван Николаевич, не приходя еще до конца в ясное сознание, и понимая, что и наяву ответа на эти вопросы нет.
Раздается нечеловеческий рев. Все куда-то движутся, кто-то, не выдержав напряжения, бежит. Иван Николаевич роняет ружье и тупо смотрит в медвежью харю, резко выскочившую из берлоги.
Зверь некрасив и недоговороспособен. Кто-то стреляет мимо, кто-то визжит как баба.
- Сука! – орет вдруг Иван Николаевич, окончательно приходя в себя и набрасываясь на медведя с голыми руками, - п...р, бл…, бурый!
Неожиданно для всех Иван Николаевич начинает пинать медведя и тот, растерявшись, отступает обратно в берлогу.
Возвращаются оробевшие поначалу охотники, и в морду струхнувшему мишке гремят безжалостные залпы. Зверь жалобно воет и падает в своей берлоге, вытянув наружу лохматые лапы.
Уходит дымка, и все вокруг становится вдруг таким реальным и однозначным – сосны, серый клочок неба, сникший в берлоге медведь. Иван Николаевич весь обмякает, понуро смотрит себе под ноги. Появляются рядом другие сапоги, хрустят снегом, падают окурки.
- Ну ты герой, Иван Николаевич! – хлопают его одобрительно по ватнику.
- Мужыыык!
- Не зря ты в зверском комитете сидишь, хе-хе…
Иван Николаевич привык быть в тени, и теперь ему неловко. Все смотрят и более всего неловко Ивану Николаевичу от того, что предательски расплывается у него на штанах большое мокрое пятно.