«Как бы отсюда уехать и куда?» - размышлял Сашка Гуров, стоя в тени куцего козырька Коктебельского автовокзала. Можно, конечно, просто купить билет на рейсовый автобус, влезть в частный автомобиль, сесть на велосипед и закрутить педали, но это верный способ для целеустремлённых людей. У Гурова же в груди не было определённости. Нужен был знак, без знака как-то не то. Давно ясно, что от таксистов и туристов проку мало, не могут они сотворить даже какой-нибудь мало-мальски внятный знак. Разве что тётки-бабушки, зазывающие приезжих жить в частных апартаментах у моря, могли бы обозначиться, могли бы, но сидели с отсутствующим видом в ожидании автобуса из Феодосии, зная друг про друга и последние новости ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы сидеть вот так в теньке. Гуров был здесь как на ладони, все его видели и не видели одновременно. Нужно было что-то совершить, обнаружить себя, но он хотел уехать, не вступая в перестрелку, не узнавая имён и не заходя в салун, только куда ехать? Знак, нужен знак. Семечки залетали в раскрытые рты, шелуха задумчиво осыпалась на раскалённый асфальт. Полдень. Таксист раскачивал метроном ключей на указательном пальце, атмосфера подходила для появления чего угодно, даже если бы птичка врезалась Сашке в лоб, это можно было бы принять за направление, развернуться и поехать прочь в сторону Керчи. Но ничего не происходило, тогда на площадку автовокзала со стороны рынка вошли пятеро. Трое из них ели персики, один шёл на автомате, и один узнал Сашку, и Сашка узнал его. «Жэка, - проговорил он себе под нос, - ты-то мне и нужен». И тут он увидел её, точнее, наконец разглядел среди прочих в пятёрке. На ней была длинная до пят арабская тога, прямые светлые волосы развевались на невесть откуда взявшемся ветру, и улыбка не сходила с её лица. Даже когда она откусывала персик, краешки губ по-прежнему улыбались. «Вот и всё, - подумал Гуров, - осталось только спросить, куда мы едем».
Пятёрка была живописно составлена, в некоторых местах она даже раздваивалась. Первым шёл парень, похожий на речного капитана, которого по неосторожности снесло в море, всё у него было: и капитанская бородка, и тельняшка, и вольный платочек, завязанный на голове на четыре узелка, и глаза полные марихуаны. Из-за его спины виднелся Жэка, Сашкин приятель, из года в год успешно продающий отдыхающим рыбу-шар, фенечки и временные татуировки. Наскоро доедая персик, Жэка уже обходил капитана, обнажая двух девушек, идущих следом, только сейчас Сашка заметил, что вторая девушка тоже одета в арабскую светлую тогу, тоже ест персик и как две капли воды похожа на первую, только не первая. Если присмотреться, то за общей формой отличия были существенны, так всегда случается с близняшками. Замыкая процессию, за сёстрами брёл истощённый парень в очках. Он даже не брёл, выживал, с трудом удерживаясь в фарватере. Похмелье и внутренняя борьба преобразили его лицо. Он был задумчив и скуп в движениях. И вот весь этот пароход во главе с капитаном наконец достиг доброго айсберга по имени Гуров. Близко знаком с Жэкой Сашка не был, но знал его давно. Они отошли в сторонку, пока остальная группа слаженно располагалась в теньке. Очкарик сразу осел на скамеечку и тут же благоразумно уснул. Пока они говорили о прошлых жизнях и не перешли ещё к пункту назначения, Сашка вспомнил, как встретил первую вчера на набережной, но тогда не придал этому значения. Вчера он не искал знаков.
Там, где кафешно-ресторанный бизнес сходит на нет, ближе к нудистскому пляжу растянулся шашлычный тоннель, проходя сквозь который вам приходится уклоняться от раскалённых шампуров, запахов, горячего дыма жаровен, подсвеченных закатным солнцем, салатов, тандыров, рук, цепких восточных глаз, лепёшек, перетянутых поперёк дороги верёвок, удерживающих летящие навесы у земли, и прочего, от чего только можно уклониться в этой куче-мале. На голодный желудок этот тоннель серьёзное испытание. И вот вчера вечером, когда Сашка болтался здесь без всякой определённой цели, и шашлычник словно факир выдул перед ним целое облако ароматного дыма, появилась она в том же своём светлом балахоне до пят, что и сегодня, она задержалась только на мгновение, но успела улыбнуться ему своей запатентованной Лувром улыбкой. Когда же Сашка обернулся ей вслед, она уже скрылась за стопкой лепёшек и широкой приглашающей пятернёй шашлычника. «Поехали с нами», - вдруг раздался рядом знакомый голос, и шашлычник и весь пейзаж рассеялись в воспоминаниях, на автовокзале перед ним стоял улыбающийся Жэка. «Поехали с нами в Затерянный мир, - повторил он. - Мы двигаем туда».
Нет ничего лучше для человека без определённой цели, чем двигаться к Затерянному миру, это совсем не одно и то же, что ехать в Евпаторию. На этой дороге можно бесславно сгинуть или приобрести черты, которые уже не смыть пресной водой из крана, сколько бы лет ты тщательно не умывался потом по утрам, в Евпатории же можно купить шаурму и сахарную вату.
В разгар сезона сесть в крымский рейсовый автобус совсем не так просто. Если же у вас за плечами рюкзаки и вас шестеро, то, казалось бы, и невозможно, особенно после того, как Архимед погрузился в ванну и беспечно сообщил миру, что воды вытесняется ровно столько, насколько жирным или тщедушным будет погружённое в неё тело. С того дня как новость разлетелась по головам, началась бескомпромиссная борьба с ожирением, просвещённые люди старались вытеснять как можно меньше воды. В крымских же автобусах об этом и не слыхивали, загружали в душные обшарпанные салоны сколько влезет и ещё столько же сверху, и ни один турист или местный житель, представьте, не был вытеснен за пределы двигателей внутреннего сгорания. Но это только в том случае, если им всё-таки удавалось попасть внутрь.
«Затерянный мир, Затерянный мир», - проговорил Сашка, растягивая слоги. «Это сначала в Севастополь, - помог ему Жэка, - потом в Балаклаву, а потом спросим. Никто из нас там не был ещё». Пока Сашка будто бы раздумывал, подошёл автобус, и все встрепенулись, и даже измождённый очкарик седьмым чувством угадал, что пора подниматься, если он хочет всё-таки не пропасть в коктебельском запое, а спастись. «Едем, - буднично произнёс Гуров, - едем».
Ехали на ступеньках и на полу на задней площадке, там и перезнакомились. Первую звали Ося, вторую непохожую близняшку - Таня. Запойного очкарика – Нигилист, и был он контрабасистом, речного капитана все называли Дед, и ему тридцать пять не больше, а Жэка по-прежнему оставался Жэкой. Всех сморило, каждого от чего-то своего, и уже через полчаса они, кто как мог, устроились в ногах туристов. Таня интуитивно надавила грудью на молодого парня, и он уступил место. Сашка и Ося остались лежать в проходе, подперев головы рюкзаками. Единственная отдушина - люк в крыше автобуса обдувал их свежим ветром, Осины волосы взлетали и попадали Сашке на лицо, гладили и бесились. И этот языческий ковчег, чуть схожий с погребальной лодкой или обычным крымским автобусом, так и плыл под южным солнцем до самого Севастополя.
Где Севастополь, там и Балаклава недалеко. Очень скоро вся шестёрка сидела на Балаклавской набережной, утыканной яхтами и лодками, как в каком-нибудь захудалом итальянском городишке. Не так уж много жителей справляются с захудалостью, никуда не выходя за пределы черепа, а потому лодка до сих пор отличный выход. Особенно если этот выход в открытое море. Таня, очаровав всех своей обманчивой доступностью, поболтала с ушлыми водителями лодок, больше похожими на таксистов, чем на капитанов малых судов, и принесла назад весть о тарифах и ценах. «Чем дальше от людей, тем дороже, - сообщила она. - Наш мир самый дальний, и попасть в него по суше никак нельзя, только по морю.», - и она улыбнулась капитану, подпирающему свою лодку и не сводящему с неё глаз. «Вот этот - особенный мудак», - сказала она сквозь лучезарную улыбку.
«Поиграем часок на набережной и соберём на лодку, - принял решение Дед. - Негоже нам идти в Затерянный мир за деньги из карманов. Никто не простит нам рядовой посадки в ялик». «Не простит», - эхом отозвался Нигилист. Он всё ещё пребывал в том же ровном потерянном состоянии, видно, не сладко ему приходилось в Коктебеле среди бутылок, но бунтарский дух контрабасиста всё же не давал ему пропасть.
Расположились между продуктовым и прохладным магазином Инкермановских вин. От рюкзаков отделились гитара и маленький джембе. Ритмично колотить в барабанчик вызвался Нигилист, Дед же взял шестиструнную. Эффект усугублялся арабскими балахонами близняшек, взятыми у них на прокат на время концерта. Платочек с четырьмя завязанными по краям узелками ни на секунду не покидал головы Деда. Таня взяла в руку шляпу, готовясь заглядывать в глаза прохожим, раскачивать бёдрами и не давать спуску. Дед ударил по струнам, дождался, пока смолкнет звук, осмотрелся и затянул:
Друзья, смотрите, я не вижу!
Милостыней вас я не обижу.
Подходите, пожалейте,
Сироту меня согрейте,
Посмотрите - ноги мои босы.
При этом для правдоподобности он указывал глазами на свои действительно босые ноги, а пальцы ног как бы вторили ему: «Посмотрите, посмотрите». Нигилист тем временем вошёл в ритм и блаженно в полусне в нём расположился. Напротив дуэта Сашка и Ося присели на ступеньки, являя собой благодарных слушателей и подавая хороший пример прохожим. Отдыхающие настороженно ускоряли шаг, снисходительно улыбались, но в конце концов натыкались на запруду из Сашки и Оси и задерживались, осознавая, что всё это ради их же блага и интересного Крымского времяпрепровождения. Прохожие проходили, но оставляли монеты, радуясь, что всё это случилось не с ними. Особенно толстокожих обволакивала Таня. Жэка слонялся без дела.
Через час их уже облепил тесный кружок поклонниц, желающих согреть бедолаг и спастись от скуки. К тому времени монеты были собраны, и только непреклонная воля увидеть затерянный мир и жить в нём с другими такими же аборигенами не дала дуэту певцов и контрабасистов остаться на берегу. Тут же наняли наименее весёлого капитана, погрузили рюкзаки с провизией и вышли из бухты. Для тех, кто никогда не бывал здесь, Балаклавская бухта - это такая маленькая тесная капля с узкой горловиной и с доброй сотней лодок, яликов, яхт и катеров внутри. На выходе из бухты слева на скале высятся остатки Генуэзской крепости, справа тоже ничего, но всё это меркнет, когда вас выплёвывает в широкое море. Особенно, если немного штормит, как сегодня, и нос ялика бьётся о волны и подбрасывает идущих по морю вверх, но не так высоко, чтобы забрать их души, а так, чтобы порадовать. Шли на всех парусах, миновали людные пляжи, миновали Жопу, миновали Инжир. Если вернуться к Жопе, то бухточка названа, как и многое другое в Крыму, по форме камня: пышный камень с расщелиной посередине, а Инжир - как инжир.
Прошли отвесные скалы, ровной стеной упирающиеся в море, на границе с водой в них рассеялись маленькие гроты, этот кусок скал отделяет Жопы, Инжиры и людные пляжи от того самого Затерянного мира, куда все шестеро так хотели попасть. К тому моменту, как ялик, переваливаясь через штормовое море, подошёл к бухте, оно уже разошлось не на шутку, водитель лодки спешил и к берегу приставать не стал, слишком поднялась большая волна. Бросив якорь чуть поодаль, он предложил всем выгружаться в воду или возвращаться назад. Бросать рюкзаки со спальниками и едой в море - плохая идея, но выход неожиданно нашелся в лице медленно возвращающегося к жизни Нигилиста, в его рюкзаке отыскался дешёвый жёлтый надувной матрас из тех, что продают на Коктебельской набережной только с одной целью, чтобы он к вечеру пошёл ко дну. Нигилист извлёк его на свет, как постыдную диковинку, с которой ему по какому-то немыслимому стечению обстоятельств приходится иметь дело. «Позор, - констатировал Дед сочно. - У тебя есть жёлтый и дешёвый матрас. Наверняка ты хотел понежиться в тёплых волнах Чёрного моря, привлекая к себе внимание какой-нибудь заскучавшей от непрерывного роста колонии мидий. И ты добился своего, друг, они все уже осуждающе смотрят на тебя из пучины». Нигилист ещё больше затих. То есть, на вид с ним ничего не происходило. Всё, как прежде, только ему удалось стать ещё тише. «Но ты нас спас, - шутливо заступилась за него Ося - Ты герой. Наш герой. Мой герой!» - повысила она градус. «А о наличии у тебя буржуазного матраса мы все умолчим в своих мемуарах», - подбодрил его неугомонный Дед. «Ну что, грузим по рюкзаку на матрас и буксируем вплавь», - и Сашка первым вывалился за борт. «Давайте, девчонки, на берег и оттащите туда же Нигилиста, а то он какой-то вялый последние дни», - не удержался опять Дед. Он был из тех, кто считает наступление на грабли отличным опытом, который стоит повторять. «Оставь, оставь, я надую дальше», - сказал Жэка, забирая из рук Нигилиста наполовину начинающий расправлять крылья матрас. «Плывите». Ося и Таня не заставили себя долго ждать и, ловко опрокинувшись с борта, уверенным стилем, подбадривая и подталкивая по пути контрабасиста, доплыли до берега. Жэка, быстро закончив с матрасом, спустил его на воду и тоже спрыгнул вниз, Дед подавал сверху рюкзаки, а они отвозили их на пляж, там то появлялась, то пропадала в волнах стройная нагая фигурка Оси. В конце концов, было бы скучно просто так сойти на берег с нанятого в Балаклаве прогулочного ялика. Все вещи перевезли, почти не замочив или замочив несерьёзно. Все уставшие упали на обетованной земле. Море громыхало, а ялик снялся с якоря и, пыжась мотором, медленно исчез из поля зрения. Вернее, они раньше забыли о нём, чем тот отошёл на невидимое глазу расстояние. Бухта стоила того, чтобы сюда прибывать. Так часто бывает, стремишься, мчишься, оставляя всё на дороге, полагая, что это только так, прелюдия к манящему пункту Б, но, добравшись, ты видишь, что ожидания раздулись и лопнули, и всё это случилось только в твоей голове, и никто к этому не был готов, а дорога, дорогу никто не ждёт и всё, что на ней случается - это подарок, или, что похуже, дорога сама по себе, но она обязательно куда-то приводит. Как, к примеру, в этот раз. Амфитеатр остроконечных скал окружил бухту, не давая сойти в неё по суше. Справа застыл камнепад из огромных валунов, чуть не дотянувшихся до воды, а к подножию скал поднимались террасы, усеянные земляничным деревом, этот мир ничем не уступал книжному. Людей нигде не было видно, но чувствовалось, что они здесь есть. То тут, то там в камнях и зарослях мелькали палатки. Не слишком много. В самый раз, чтобы берег растворил в себе ещё шестерых.
Понеслись дни лета, Нигилист пришёл в себя только на третий день, а так спал, молчаливо ел, отползал и продолжал спать так же беспробудно, как и пил до этого в Коктебеле. На день четвёртый он как ни в чём не бывало поднялся ранним утром, улыбнулся, будто бы жизнь удалась, нырнул в море, наковырял мидий к завтраку и развёл огонь, и потянулся рыбий дух над стоянкой. Первой он оживил Осю, она поднялась с Сашкиного плеча и, ещё не открыв толком глаза, нащупала свой верный гребешок, склонила голову и стала расчёсывать волосы, с каждым движением приподнимая веки и щурясь на утреннее солнце. Сашка проснулся следом и как змея свернулся вокруг Оси, вдохнув ранний ультрафиолет её кожи. Здесь так много сегодня, что если взгромоздить на этот день свадьбы родственников, похороны, зарплату, отпуск, больной желудок и много чего ещё, что необходимо взгромождать, то этот день брызнет во все стороны раздавленной колесом птичкой.
Дней было семнадцать, никто их, правда, и не считал, шестёрка была сама по себе, насыщаясь пойманной рыбой и оставленными отъезжающими аборигенами крупами, способ для тех, кто не хочет выныривать, не хочет тратить деньги, но хочет тратить время. Со временем всё равно ничего поделать нельзя. На восемнадцатый день всплыла субмарина.
Ося, Сашка и Таня сидели у моря, прислонившись спинами к удобному валуну, ноги их омывал прибой, одежды тлели в палатках. За спиной медленно набиралась баклажка воды. Родник располагал к часовому сидению возле него и молчанию, призом он выдавал пять литров чистой влаги.
Субмарина была старенькой и маленькой, она вынырнула на поверхность, и через несколько минут на палубу высыпали моряки. Чинно построились, потом разделись, и уже без чинов, оставшись в чёрных трусах, сиганули с борта в чёрное же море. Всё это случилось на закате семнадцатого дня. Никто из троих не сказал ни слова. Гуров только подумал, что что-то изменилось. Он не знал, как это связать с подлодкой, уходящей сейчас в открытое море, но какой-то винтик выпал из большого и надёжного механизма и хоть всё пока ещё движется, всему конец. Вечером собрались у маленького костерка, варили кофе в турке. Всё вечно, показалось Сашке, как и все бессчётные дни. Жэка вечно смотрел на костёр и вечно ждал, пока Дед передаст ему козью ножку, набитую марихуаной, Ося вечно расчёсывала волосы, Таня вечно занималась йогой на берегу, а Нигилист тихо постукивал в барабанчик, так же вечно, как и остальные. Сашка положил голову к Осе на теперь уже знакомые колени, и кончики волос снова и снова, как тогда в автобусе, щекотали его нос.
«Да нет, ничего не кончено, пока ночь, - подумал Сашка. К девушке под не задёрнутыми бетоном звёздами нельзя привыкнуть. Вот она лежит на спине, и весь небосвод отражается и матово колышется на её коже, а на такую глубину проникнуть и вовсе невозможно. Если только тонуть без сознания. Ничего не кончено».
К утру Сашка выплыл, и ощущение потери вернулось, кусок айсберга уже откололся и на всех парусах двигался в сторону Затерянного мира и его свободолюбивых аборигенов. Выглядел он как катер береговой охраны, в катере сидели люди в форме, в руках они держали папки с незаполненными протоколами. Настроение у людей было приподнятое.
Как когда-то его проныры предшественники со свежим номером газеты в руках, по стоянкам затерянного мира бежал белобрысый мальчик и, потрясая вяленой рыбиной, выкрикивал последние новости: «Облава! Облава! Спасайтесь или умрите! Спасайтесь или платите! Облава!»
Оторвавшись от своих дел и хорошенько рассмотрев входящий в бухту катер, аборигены поступили по настроению. Кто-то нырнул в море, намереваясь переждать там, а по опыту прежних набегов это часа полтора, не меньше. Кто-то вскарабкался к подножию скал в надежде, что за ними лезть поленятся или просто не найдут, а кто-то остался на месте, флегматично наблюдая, как приближается катер, как высаживаются на берег люди в форме, как они рассеиваются по побережью, не ленятся лезть по жаре вверх за сбежавшими и с улыбкой хозяев положения подходят к оставшимся на месте голым людям, присаживаются рядом, раскрывают папки и начинают заполнять протоколы.
Это, безусловно, была лёгкая обоюдная игра, и летальных исходов и арестов не предвиделось, сама природа позаботилась о том, чтобы аборигены жили здесь долго и, по большей части, беззаботно и безвылазно. Попасть сюда можно было только по морю, в свой же катер грузить нарушителей на скорую руку организованной заповедной зоны форменные не имели права, да и не было мест. И им оставалось только время от времени портить жизнь живущим и по возможности не беспокоить мёртвых. Строго требовать, чтобы первые вызывали лодки и в двадцать четыре часа покидали бухту, выписывать штрафы на вымышленные имена, так как добиться паспортов от этой публики не представлялось возможным, и угрожать найти наркотические вещества прямо сейчас в палатке. Вот, пожалуй, и всё, что они могли.
«Как, вы говорите, ваша фамилия?» - спросил инспектор, сев по-турецки и положив вспотевшую фуражку рядом на камень. «Синичкин, - без запинки сообщил Гуров, - Синичкин Лев Сергеевич». «И документы ваши остались на большой земле, так?» «Так уж вышло. Думали, что ненадолго на пляж». «По форме я должен бы был вас задержать без документов и доставить в участок, вы это понимаете? Вас и ваших друзей». Он оглядел лукавым взглядом всю шестёрку, друзья Синичкина, прикрывшись остатками одежды, не подавали признаков взволнованности, а только, каждый на свой манер, пожимали плечами. Игра продолжалась. «Но только я вас задерживать не буду, мне самому бы этого не хотелось. Вы приехали на отдых, и я вас очень хорошо понимаю, мне самому отпуск не дают уже третий год, - сообщил он, как бы вставая на сторону Синичкинцев. - Давайте просто найдём хотя бы один паспорт на всех, я выпишу штраф, отчитаюсь, а вы останетесь, и все довольны. Поищем?» Но никто не хотел сдаваться, испытывая мистический ужас и нелюбовь к любого рода документам. Ситуация становилась патовой, но тут в разговор неожиданно вступил полный жизни и планов на будущее Нигилист. «У меня, кажется, завалялся один», - заявил он, поднимаясь, и тем самым спасая положение, и сокращая неприятную беседу до минимума. Не смотря на протестующие знаки Деда, он порылся в своём рюкзаке и извлёк документ под южное солнце. «Пишите всё, как есть, чёрным по белому, - потребовал он, - мол, был здесь, нарушал, должен денег, пусть эта весточка летит домой и сообщит близким, что я жив». Инспектор понимающе улыбнулся, это ему давалось легко, и начал вписывать буквы в бумажный лист. Через пятнадцать минут всё было кончено. Инспектор сделал своё дело. По всему берегу цепочкой отпадали и отползали к своему катеру проверяющие.
«Зачем ты дал ему свой паспорт, Кирюха?» - спросил Дед Нигилиста, как только инспектор покинул их компанию. Нужно заметить, что за все дни Дед впервые назвал его по имени. Может даже, он был единственный из шестёрки, кто его вообще знал. Вся компания была случайной и сформировалась в единый костяк только по дороге от Коктебельской набережной до Коктебельского же автовокзала. Такое вообще случается редко, чтобы настолько разные люди так мирно, так совершенно жили бок о бок вот уже столько дней. Это равновесие могло нарушить что угодно, но отчего-то медлило, а то и вообще на время перестало интересоваться их судьбой. «Он мне надоел, портил всё, - ответил Нигилист. - Он бы тут ещё час раскачивался в пейзаже, не меньше». «Да он всё равно ничего не мог, зачем?» «Одним счётом больше придёт в мой ржавый ящик в Мариуполе. Что с того? Мне нечем им ответить». «И всё же Затерянный мир теперь открыт, - добавил Сашка, - и даже ты не смог его защитить. После этого в целом не слишком плохого инспектора пик пройден, и, по мне так, нужно завтра двигаться дальше. Полуостров велик. В то же время Нигилист яростно возился у своего рюкзака, вытаскивая из него несуразные вещи вроде того жёлтого матраса, что всех так повеселил, углубившись на самое сто двадцати литровое дно, он извлёк из него наконец небольшую гармошку и радостно с протяжным звуком растянул меха, призывая всех ко вниманию. «Пойдём же проводим товарищей». Таня, Жэка, Дед и Ося с Сашкой во главе с Нигилистом по имени Кирилл в едином порыве взобрались на большой камень на берегу.
Проверяющие погрузились на борт и начали отходить от растревоженной бухты. Большинство аборигенов уже вернулось к своим обычным делам, а шестёрка спиной к спине взгромоздилась на камне, так что их отовсюду было видно и, конечно, их было видно с катера. Нигилист гордо возвысился над волнами и заиграл «Прощание славянки». Он играл, а катер уходил в Балаклаву.
Июль 2018