Однажды летом у Варюхи появилась тайна. А случилось это так. Перед поступлением в первый класс девочка поправляла здоровье у бабушки в деревне. Как-то раз бабушка не пошла к конторе, чтоб получить наряд на работу, а осталась дома. Варюха думала, что она станет хлопотать по хозяйству. Но вместо этого бабушка села перед маленьким зеркальцем, стоящим на шатком письменном столе у окна. Она вынула из волос костяной гребень и, тщательно причесав мягкие как пух русые волосы, снова заплела их в тощие косицы.
Потом бабушка уложила обе косички короной вокруг головы и не понятным Варюхе образом закрепила их тем же полупрозрачным гребнем. Она не стала покрывать голову привычным платком, чем очень удивила внучку, с интересом наблюдавшую за её действиями. Вместо этого бабушка быстро переставила с письменного стола на обеденный зеркало, круглый будильник и большую куклу, которой Варюха уже не играла, считая себя взрослой.
Настал черёд смахнуть со стола изрядно пожелтевшую от времени ажурную скатёрку, собственноручно сплетённую в юности. И… девочка не успела и глазом моргнуть, как письменный стол оказался и не столом вовсе, а двумя огромными тёмными сундуками, поставленными один на другой.
Вот это фокус! Внучка едва сдержала возглас удивления, потому что даже не подозревала о возможности такого превращения. Бабушка открыла верхний сундук и начала перебирать в нём сложенные вещи. Она искала новенький штапельный платочек. Варюха, затаив дыхание, моментально сунула любопытный нос в таинственную глубину сундука.
Через минуту она разочарованно выдохнула. Ничего интересного: одежда. Аккуратно сложенная чёрная плюшка*, шаль с кистями в коричнево-белую клетку, два платья из тёмной ткани («немаркие» – называла их бабушка), праздничная с баской* светлая кофточка в мелкий цветочек, два отреза материи и стопка платочков.
– Ба, а что это такое у тебя? – удивлялась Варюха. – Шифоньер такой, что ли? Никогда таких не видела.
– Сундук, – улыбнулась бабушка. – Вместо шифоньера.
– Сунду-у-ук, – протянула девочка, только сейчас осознав, что, действительно, шифоньера, а впрочем, и обыкновенного шкафа для хранения одежды в бабушкиной хате не было. Она снова оглядела и даже потрогала холодные кованые углы и потемневшие от времени деревянные бока сундука.
– А ты зачем наряжаешься? Праздник сегодня какой-то? – продолжала она расспрашивать, краем глаза наблюдая за бабушкой.
– Да. Свадьбу играют у Волковых. Приглашали. Ряжеными с Донечкой будем.
– О-ё-ё-ёй! Подожди, подожди! Я что-то увидела! – затараторила внучка, когда в руках у бабушки запестрело что-то яркое и необычное. – Дай-ка, дай-ка мне посмотреть. Это что же?
Бабушка с величайшей осторожностью вынула из сундука и разложила перед внучкой старинное украшение.
– Это монисто.
– О-о-о-о! – замерла в восхищении девочка.
Глядя на украшение, сразу можно было сказать, что оно очень красивое, очень тяжёлое и очень старое. Монисто состояло из причудливо переплетённых рядов алых коралловых бусин, перемежаемых голубыми и синими шариками бирюзы и лазурита. От времени яркость кораллов слегка поблёкла. Некоторые бусины приобрели сколы и трещины. Пыль, попавшая в них, слежалась, затвердела и потемнела. Те бусины, что посветлее, напоминали обветренные руки с тёмной сеткой вен на них. Это не портило украшение, нет, скорее придавало ему благородное достоинство дорогого чернения. Тем более, что в середину каменных деталей каким-то чудесным образом оказалась вплетена нить с серебряными монетами, потемневшими и покрытыми патиной от времени. Было видно, что монеты эти старые-престарые, потому что изображения на них за века хранения истёрлись, местами и вообще не видны.
– Денежки? – погладила их пальчиком Варюха.
– Дукаты. Дед моей мамы привёз с турецкой войны. Вместе с молодой полонянкой.
У Варюхи от удивления округлились глаза. Почему-то ей никогда не приходило в голову, что у её бабушки когда-то была мама, а у этой мамы был дед.
– А потом? Что было потом? – допытывалась девочка.
– Ну что… потом он женился на ней. Его-то жена умерла. Хворая была. Детям без матери плохо. Вот полонянка им мать-то и заменила.
– А дальше? – не могла угомониться внучка.
– Дальше… Дальше у них родились свои дети. Семьи-то в старину знаешь какие большие были?
– Знаю, знаю, - торопила бабушку Варюха, зачарованная её рассказом. – Как у нас.
– О нет. Вас у мамы четверо. А раньше по десять-двенадцать ребятишек в семье рождалось.
– Ого! Зачем так много?
– А это как Бог пошлёт. Да и помирало много. Почти половина детей не выживала.
– Как страшно! – передёрнула плечами Варюха. – Почему умирали-то?
– От голода. От хвори. Раньше тяжело жили. Иногда бывало так, что двум разным детям в семье давали одно имя.
– Как так? - удивилась внучка.
– Вот так. На случай, если один не выживет, останется другой. Особенно, если имя красивое. Даже у меня в семье так было. Два моих родных брата звались Иванами. Первый-то в голод родился, и никто не знал, останется ли он жив…
– Не пойму никак. Это что ж, имя, отчество и фамилия одинаковые, а люди разные? – не могла взять в толк девочка. – А как же мама звала их с улицы? Покричит одному, а прибегал другой? – прыснула она в кулак, представив ситуацию.
– А мы старшего Ваней называли, а младшего братку Иваней… Да что это мы с тобой о бедах балакаем? Праздник же сегодня.
– Да, и правда. Расскажи ещё про полонянку, – попросила внучка. – Красивая она была?
– Что рассказать-то? Я и не знаю ничего. Мне мама о ней не много рассказывала. А ей рассказывала её мама. Она-то и была дочерью той полонянки. Только родной или сводной, не могу сказать. В семье маминого деда детей на своих и сводных никогда не делили… Про красоту спрашиваешь? Да, красивая точно была. Да и кто в молодости не красив? Дед моей мамы черноволос и черноглаз был, и все дети в семье кареглазые или черноглазые. А полонянка – тоненькая как тростинка, волосы тоже как смоль. А вот глаза – синие.
– Синие? – восхитилась Варюха. – Это же надо!
– Да, и вот один ребёнок в их большой семье в мать удался. Или в её породу – родился синеглазым.
– А дукаты? – всё пыталась повернуть разговор на интересующую её тему Варюха.
– А что дукаты? Привёз-то её дед девкой, в дукатах. А как женой стала, не до цацек. Работать надо, по хозяйству управляться, детей растить, мужа обиходить. Видно, дукаты спрятала. А дочери начали в пору входить, им и передала. А они – своим дочерям по низке* передарили. Так и передавались украшения из семьи в семью по женской линии. Так и ко мне попали. Вот лежат теперь. Никому не нужные.
– Почему это не нужные? Очень даже нужные, – обиделась Варюха.
– Дак не носят теперича такое.
– Я буду носить, – уверенно заявила внучка. – Мне подаришь.
– Хорошо, – улыбнулась бабушка. – Расти быстрее. Подарю.
– А сейчас не можешь? – решила взять быка за рога внучка и просительно добавила: – Я бы и сейчас носила!
– Нет, пока не подарю, – решительно отказала бабушка. – Ты ещё мала. Да и тяжёлое оно.
Варюха приподняла монисто, взвешивая его в руке. Дукаты тихонько позвякивали, ударяясь друг о друга.
– Осторожнее, не порви, – бабушка мягко приняла монисто в свои руки, положила перед собой. Ласково, как котёнка, она поглаживала коралловые бусины, перебирала дукаты, крестики, мелкие жемчужины. Молчала, задумавшись о чём-то своём.
Может, вспоминала, как радовалась, когда отец привёз из далёкого Харькова первый в её жизни серебряный крестик? Новенький, блестящий, ажурный! Она сама нанизала его на суровую* нитку и разместила на самом видном месте – в центре мониста. Он и сейчас там красуется. Только не блестит уже светло и радостно. Потемнел. Впрочем, как и потемнели её руки – от работы, от холода и ветра. И от возраста тоже.
Пальцы, потерявшие былую чувствительность, привычно нащупали гладкие округлые жемчужины, и перед глазами поплыли картины прощания с семьёй. В далёкие тридцатые годы, когда страна переживала великое переселение народов, вся до единого человека бабушкина семья поехала осваивать Дальний Восток.
Проехали Урал, Сибирь, всю страну, и только на самом краешке русской земли остановились. Пустили новые корни в Приморском крае и во Владивостоке. Где-то там теперь живут оба бабушкиных брата Ивана, её братка Мишаня и любимая сестричка, в честь которой назвали Варюху… Вся большая семья Стефана Висковатова поехала… и как в воду канула. Потом, правда, много лет спустя, их дети нашли друг друга и стали переписываться.
А здесь, в Украине, осталась она одна, как былиночка в поле. Да и то только потому, что тогда в юном возрасте она уже была замужем и жила в семье мужа.
Она вспоминала, как в день отъезда её мама дрожащими руками сняла с шеи низку мелкого жемчуга, подаренного ей мужем на свадьбу, и стала совать её дочери, приговаривая:
– Возьми, Манюшка, возьми. Пусть обо мне напоминает. Ведь не знаю, свидимся ли когда на этом свете…
Так и носила эту нитку бус бабушка несколько лет. Не снимала ни когда на работу шла, ни когда спать ложилась. Носила-то на шее, а грела – душу. Однако в недобрый час нитка та, почти истлевшая от солёного и едкого рабочего пота, порвалась, и жемчужины раскатились. Бабушка собрала их, конечно. Нашла не все, но найденные вплела в коралловое монисто. В том же году, когда это случилось, её мама покинула мир, так и не повидав дочь.
А бабушка с тех пор, если хотела получить дружественную поддержку или кому-то излить душу, доставала монисто и безмолвно ему выплакивала свои беды, будто далёкой маме жаловалась на неурядицы, на тяжелую женскую долю, на своё одиночество и жизненные трудности. И странное дело – её непролитые слёзы, переполнявшие душу, словно через пальцы невидимо перетекали на бусины. Цвет мониста менялся, а душа как будто успокаивалась…
Выплывая из потока воспоминаний, бабушка тяжело вздохнула, взглянула на притихшую внучку и, аккуратно сложив украшение, снова спрятала его в сундук.
Так и появилась в жизни Варюхи тайна. Имя ей было – монисто.
Плюшка* – манарка, выходной плюшевый жакет на ватине, зимняя женская одежда.
Баска* (на кофте) – отрезной волан на кофте в области талии.
Низка* (бус) – от слова «нанизать», связка бус в одну нить.
Суровая* нитка – особой толщины и прочности нить, используемая в ткацкой промышленности.