Любовь и картошка, продолжение... ретро-проза
Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли...
Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, увы… Вот и «картошка» закончилась.
А вместо неё начались бесконечно скучные лекции по совсем неинтересной для Таньки "советской торговле".
Ну почему, почему это брат Алёша засунул её именно в техникум Советской Торговли?! Ведь совсем недалеко от бабушкиной квартиры было медучилище.
Это же так интересно! Научилась бы делать уколы, да так, чтобы больные удивлялись и восхищались: - Ах, какая у вас, Танечка, лёгкая рука! - А потом пошла бы в мединститут и по вечерам работала в больничке...
- Нет! - сказал брат, - Техникум - это более солидное образование! А потом пойдёшь в Торговый институт, там и конкурс поменьше.
(Эх, братишка! Знал бы ты, сколько потом натерпелись со мной в этой самой торговле - нельзя туда пускать таких наивных дурочек...)
От грустных этих размышлений Таньку отвлекли подружки, которые тормошили её и вопили в один голос: - ОН! ОН!!! Там! В машине! Выходи!!!
А у неё вдруг ослабели ноги, и она, отмахиваясь от девчонок, как-то нелепо стала оседать на пол...
А в висках настойчиво стучало: - Ни-ко-гда! Ни-за-что! - И она понимала, что просто не может встать... и не хочет... и не выйдет...
Нет, не выйдет, пока там будет стоять этот самый "каблучок", на котором, как принц на белом коне, примчался к ней ОН.
- Не знаю, ЧТО он мог увидеть во мне? ОН, такой взрослый, 20-летний, с невыразимо прекрасной, чуть насмешливой улыбкой… Так мог бы смотреть на вертлявых девиц расслабленно прислонившийся к колонне Евгений Онегин.
Ну да… Именно так. Пока не появилась "та самая Татьяна" в малиновом берете… И куда же, куда слетела с него эта маска насмешливого высокомерия?!
«Мне почему-то кажется,
что ТЫ не такой, как все…
Поверь, так трудно отважиться,
чтоб всё написать в письме…»
Не знаю, что ОН мог подумать, когда читал это письмо? Нет, не Онегин, а ОН? Что-то про искренность, которая мила? Вряд ли…
Но зачем? Зачем приезжать сюда? Разве ОН не понимает, что я НЕ МОГУ выйти к нему?! Вот буду сидеть тут - на полу, под окном, пока не уедет…
Все уже ушли, и уборщица ругается.
«Для меня ТЫ самый хороший,
мне не нужен никто другой,
пусть какой угодно пригожий.
Для меня ТЫ самый родной…»
Ну как ты не понимаешь, я не умею с тобой разговаривать, как взрослая… Не умею! Я только письма умею писать… как Татьяна…
… Я к вам пишу, чего же боле…
Понимаешь? ЧЕГО же боле? Ничего БОЛЕ и не надо… Ты на ПЯТЬ лет старше меня - это же треть моей жизни!!!
Когда я приезжаю к вам в воинскую часть вместе с девчонками на танцы, то нас сразу окружают родные и весёлые ребята, с которыми мы так подружились на картошке.
А ты стоишь в отдалении, как Онегин у колонны, и не подходишь ко мне… И это хорошо, что не подходишь!
Я бы в обморок грохнулась, как тургеневская барышня. Вот глупости!
Вот ты обижаешься и пишешь, что ко мне подойти нельзя, потому что я всё время с кем-то танцую… Вот и хорошо, и не надо подходить.
Мне с ними - просто, понимаешь? Они – друзья, свои. А ты… Ты - иной! Я боюсь показаться тебе глупой девчонкой. Хотя так оно и есть, скорее всего.
Но это только рядом с тобой. Ведь ты такой разный...
«Самый ласковый – самый гордый,
самый нежный и самый вспыльчивый.
И наверно ТЫ в целом городе,
в целом мире – самый обидчивый…"
Помнишь, как-то нас везли с совхозных полей в бортовой машине, и мы сидели там, как кульки, в своих нелепых фуфайках (слово-то какое…), и пели что-то такое "жизнеутверждающее"…
И вдруг девчонки стали стучать по кабине изо всех сил и кричать: - Стой! Стоооййй!!!
Это они увидели на дороге твой «каблучок» и решили устроить нам «свидание»… И машина остановилась напротив твоей, и ты встал на эту приступочку у дверцы машины.
… И глаза твои были как раз напротив моих…
… И время тянулось бесконечно…
… И была такая тишина, как будто мы были одни…
А потом послышался чей-то насмешливый голос: - Вот это взгляд!!! - И это очарование сразу как-то треснуло и осыпалось, и осколки его падали нам под ноги…
«Как жила я до тебя?
Мысли, чувства в беспорядке.
. И влюблялась без оглядки,
забывая про себя…»
Вот ты обижаешься, что я ни разу в письмах не назвала тебя по имени. Ну как тебе объяснить... Я не могу. Просто - не могу!
Такое странное имя – Владимир... Ну как тебя называть – не Вова же? И не Володя - звучит, как Вологда… Ну, не подходит тебе это имя, и всё!
Если назову, то как будто заверну тебя в эту упаковку из имени, и ты станешь ВОВОЙ…
Ну вот, обиделся… Не пишешь… Нет письма целых ДВА дня! Ну, хорошо! Я испишу целую страницу твоими именами! И, может быть, я даже привыкну. К Вове...
Только не надо молчать…
«Я теперь про всё забыла,
словно молодость губя,
никого я не любила,
в ожидании тебя…»
И подсылать ко мне твоего прекрасного офицера, которого ты возишь, тоже не надо! Один раз он позвонил в дверь, а я только из ванной вышла, где заплетала 33 косички с ниткой, ну, чтобы завтра волосы не торчали в разные стороны.
И вот – звонок! Открываю, вся такая в мокрых косичках и в смешном халатике: - Чего изволите?
А он рассмеялся и спрашивает: - Девочка, а ты не могла бы Таню позвать? Там её один человек поджидает, но зайти не решается…
Ну, отвечаю, куда же деться: - Сударь, не могли бы Вы передать этому джентльмену, что его ожидания совершенно напрасны? Тани нет, а я, скорее всего, не смогу её заменить… - и делаю что-то отдалённо напоминающее реверанс…
Весёлый офицер смеётся во весь рот и исчезает за дверью. А я тихонько прокрадываюсь к кухонному окну – ага, точно, вот он – мой Онегин-Печорин, курит у подъезда… Взрослый! Но почему такой нерешительный?
Ведь если бы позвонил он сам, а не его ручной офицер, то совершенно неизвестно, чем бы всё это закончилось… Правда, дед был дома и на всякий случай поинтересовался:
- Что, Тахоня, женихи прохода не дают? - Отвечаю бодро: - А то!
Мы с дедом друг друга понимаем. Стоит мне в ванную зайти и включить душ, как он тут же на кухню перемещается – слушать «оперу».
Это я эмоции свои Татьяно-Ларинские под шум душа изливаю: «Куда, КУДА, куда вы удаЛИЛИСЬ, мечты моей златыЫЫые дни?!»
А дед с галёрки советует: - Ты давай ТУ арию, где её старый муж басом рычит: – «Любви все возРасты покоРны, её поРывы благотвоРны…»
Это если бабушки нет дома. Она деда в ежовых рукавицах держит. А меня - не получается, потому разбегаемся в разные стороны. Вернее, она остаётся на своей территории, а я в общагу от техникума переезжаю.
Ура-ура-ура! Свобода!
А писем так и нет… Ну, что ж, не плакать же? Я же не маленькая, уже и пятнадцать скоро!
Вот только допишу последние строчки и отправлю это ПОСЛЕДНЕЕ письмо…
«Для меня один ты милый.
Лишь в тебе нашла себя.
И, наверно, детством было,
всё, что было до тебя…
Постскриптум:
Через пару лет пригласил её в ресторан только что вернувшийся из армии
старший брат подруги. Нууу, такой вот "первый бал Татьяны" - семнадцать
лет, пора!
И вот там, в ресторане, уже через пять минут подошёл к ним молодой
мужчина и пригласил её на танец.
Он смотрел ей в глаза и улыбался странно знакомой улыбкой...
- Вы меня не узнаёте, Танечка? Помните, мы приезжали к вашему дому с
Володей? Он тогда хотел вам сказать очень важное, настроился уже, но
всё не решался зайти.
Поэтому на "разведку" пошёл я. Вы очаровали меня своими церемонными
манерами и мокрыми косичками!
Хотите, я сейчас расскажу, о ЧЁМ он так и не поговорил с вами? Вы
знаете, он перед вами как-то терялся...
Он должен был сказать, что есть одна женщина, которая… ну, в общем…
которая, как выяснилось, ждёт от него ребёнка… И он, как и полагается
нормальному мужику, взял ответственность на себя - забрал её с собой в
Ленинград. И женился. Ребёнок должен расти в семье...
………………………………………………………………………
Он проводил Татьяну и галантно пододвинул стул.
- Тань, ты что такая БЛЕДНАЯ? – спросил её спутник.
Он что, ОБИДЕЛ тебя?! Я ему сейчас морду набью!
Но она выдохнула… и всплыла на поверхность…
- Не надо. Успокойся. Просто это - тень из прошлого.
.............................
любовь это свет/ зажмурься и помолчи/ на сердце светло
любовь это сон/ откроешь глаза в ночи/ её уже нет
любовь это тень/ бредёт за тобою вслед/ а ты одинок