Я вспоминаю то, чего не видел…
Что не случалось никогда со мной.
Сочувствую всем тем, кого обидел.
Пускай они обижены не мной
Я памятью своей не управляю,
Она самостоятельна весьма.
И часто я чужое вспоминаю,
Что кем-то пережито до меня
Я вижу, как бредут покорно люди
В подвалы старых киевских домов,
И слышу гул окраинных орудий,
Стреляющих по нам большевиков
Я чувствую, как рушатся устои
Родной патриархальной старины.
Как плачут седовласые герои -
Отечества великие сыны.
Мне видится, как в темные подвалы
С руками за спиной ведут дворян,
И юнкеров, и старых генералов,
Которых Муравьев на смерть послал
Я помню, как золою пачкал руки,
Чтоб уличную гибель избежать,
Когда психически больной поручик
Всех белоручек приказал стрелять
Я слышу, за окном своим старинным
Идет толпа гогочущих солдат
Вскрывать штыком все основанье мира,
Но слов не слышу… слышу только мат
Я вижу, как соседа-ювелира
Связали, как и всю его родню,
В его уютной киевской квартире
И угрожают вырезать семью
Как тянутся по улицам обозы,
И как стреляет воровской обрез…
Как мечутся привязанные козы,
Как в грязь с телеги падает отрез
Как входят в город армии отряды
Еще несостоявшейся страны.
Как горячат коней их атаманы
Под звук братоубийственной войны
Я вижу, как одни опять уходят,
Другие гордо городом идут,
И так все это часто происходит,
Что жители уже не разберут
Я вспоминаю, как пылал сожженный
Ворами губернаторский дворец,
Как гетман, нами рукоположенный,
Сбежал, оставив Родину, подлец
Как торопливо немцы уходили.
А с ними и порядок, и закон…
И город снова тени наводнили,
Как крысы ночью брошенный перрон!
И снова кровь, и вновь звучат расстрелы
Под рваной тряпкой цвета кумача,
И пятнами опять покрыты стены,
И скалится улыбка Ильича
Другие лица в памяти всплывают,
Сказать вернее - трубка и усы,
И снова кровью люди истекают
Задолго до убийственной войны
Я вижу, ночью город замирает,
Устав от шума суеты дневной,
Но страх незримо в воздухе витает,
Прислушиваясь к гулу мостовой
И по мостам ночного Ленинграда,
По старым улицам колесами шурша,
Как тени из Вергилиева ада,
Смертельные посланники кружат
Полязгивая стареньким мотором,
К соседнему парадному крыльцу
Подкатывает страшным приговором
Машина к одноклассника отцу
Еще вчера его портрет в мундире
В учебниках любила вся страна,
А завтра, в окровавленном сортире
Палач с него срывает ордена
И запретят с его детьми общаться
Вчерашние коллеги и друзья.
Они и так за жизнь свою боятся,
Но все старанья эти будут зря!
Вот офицеров строй проходит мимо,
Идут полками ровные ряды,
Там маршалы ведут парад незримый,
Но лица смертью их искажены
Они уходят в небо не из боя,
А из расстрельных камер и полян…
Шеренгу за шеренгою из строя
Выкашивает главный интриган
И в пыльных залах номерных шарашек,
Там, где ковалась Родины броня,
Остатком плохо сросшихся костяшек
Великие открытия чертят
Но вот война, и в бой идут солдаты,
Вчера еще пахавшие поля.
И снова слышу командиров маты,
На гибель отправлявшие меня
Я вижу месиво из порванных шинелей,
Из тел, голов, обрубков рук и ног,
Кровавый снег у дота среди елей
И ротного, что взять его не смог
Я умирал с такими же парнями,
Лежал в окопах, раненный в живот.
И слушал сказ о нашем капитане,
Который отозвал приказ «На дот»
Я слышал, как перо скрипело лихо,
Как капли пота падали на пол,
Когда энкавэдэшник из Барвихи
Писал ему расстрельный приговор
Я помню, как рыдали те солдаты,
Которым он на пару-тройку дней
Продолжил жизнь ценой бесценной платы -
Он заплатил за жизни их своей!
Я вижу в старом грузовом вагоне
Испуганное детское лицо
И мать, отставшую на ледяном перроне,
Что стало для ее семьи концом
Я помню воздух подмосковной дачи,
Где в сорок первом проклятом году
В начале лета дочь бросала мячик
Трезору, что ловил все на лету
Там юный лейтенант, студент вчерашний,
Еще не поседевший капитан,
Смеялся от собачьей неудачи
И обнимал жены любимой стан
Прошел лишь год, и нету капитана -
Лежит в могиле братской без креста.
Сошла с ума, ведь дочку потеряла,
Недавняя красавица-жена
И чудом уцелевшая в бомбежках
К поселку через лес одна дошла
Их дочь, еще на неокрепших ножках,
И так и не узнавшая родства
Я помню гул летящих самолетов
И небо черное от града бомб.
Над Сталинградом городом-героем,
Что превратился в город катакомб
Я чувствую, что думали ребята
С одной винтовкой часто на троих,
Они дожить мечтали до заката,
И годом жизни длился каждый миг
Я вижу лица толстых генералов,
Склонившихся над картами в тепле.
Они на смерть спокойно отправляли
Чужих сынов, волнуясь о себе
Я ощущаю страх, что полз по спинам
И липким холодом под сердце отдавал,
Когда на совещаньях с осетином
Он вдруг их имя резко называл
Они готовы были из-за страха
Послать на бойню миллион людей.
За неудачи им грозила плаха,
А при удаче – только счет потерь
Я помню слезы истинных героев,
Которые в той выжили войне.
Калек приказом вывезли в вагонах
За то… что тело отдали стране
Я вижу, как затравленно в подвале
Лежит безногий бравый ветеран.
На них вчера объявлена облава,
И душу рвет натравленный Полкан
За то, что отстояли, не свернули
Ни с минных у берлинских стен полей,
Ни с переправ, в которых утонули
Десятки тысяч молодых парней
За это их страна в величьи бравом,
Забыв про то, что вечно им должна,
Решила, что она имеет право
Определять сама границы зла
Я ощущаю пыль вчера снесенных
Особнячков уютной старины
И тяжесть пачек книг перевезенных,
В том доме переживших две войны
Я помню тряску в кузове «Газона»,
На кочках пианино жалкий стон,
Портрет в старинной раме запыленной,
Трехногим от погрузки ставший стол
Пролет панельной киевской «хрущевки»
С окном, не пропускавшим солнца свет.
Осколки старой жизни в новостройке
И на площадке курящий сосед
Все в памяти моей всплывает живо!
Тасуется причудливо порой.
Как жаль, что эти страшные картины
Написаны истории рукой.
Она сама боится книгу эту
Листать и снова ужас испытать,
Поэтому приходится поэту
Для памяти потомков записать