Она давно уже представляется Тиной, а что такого! Вот даже певица Таня, называется так, а она тем более может! По паспорту то она- Алевтина. И не в детских обидах даже дело, просто так ей больше нравится...
В далеком детстве тонковолосая девочка Аля росшая в предместном поселке, ох и натерпелась от сверстников и шпаны постарше за свой прямо скажем неформальный нос, по английски высокий с выраженной горбинкой, еще и кривоватый. Это нынче культовая актриса Шарлотта Гинзбург, унаследовавшая черты лица от знаменитого отца, а не от прелестной матери, известной актрисы Жаклин Биссет из "Бездны"и возведшая своим талантом и очарованием их особенности в ранг прекрасного... а тогда! Носатость для девочки была приговором. Дикие нравы в поселке исключали всякую деликатность. Даже старуха соседка, практически жившая на скамейке в доме напротив и почти выжившая из ума и та шипела ей вслед: "Алька, уродина!". Пожаловаться матери не представлялось возможным ибо той вслед кричалось неизменное: Алка, проститутка!. Уже за красоту! Людям не угодишь. Девочка росшая открытой и жалостливой ко всякой букашке, быстро замкнулась в себе и погрузилась без остатка в чтение книг, ставшее главной ее отрадой. Не у одной ее была такая ситуация, почти равнодушная, уморенная заботами мать и пьющий отец, формально передающие заботу о дочери по сменам, так они вынуждены были работать на заводе, примыкающем к поселку. В любимых книгах она разглядела профили и Ахматовой, и Цветаевой, пожалуй. Ведь только первая ее книга под названием "Тайна" была прочитана в восьмилетнем возрасте, чей автор остался забыт, как собственно и смысл названия. Потом дело пошло. Она помогала с уборкой хлопотливой знакомой библиотекарше, с тщанием врачевала с нею видавшие виды книги. Многие недоступные читателям издания, на день, на два, оказывались в ее "холодном доме". Полюбила Диккенса, Бернштейн. Взрослой стала лет в одиннадцать, позволила себе возразить матери, скупающей чужие пользованные вещи, порой взамен продуктов. Еды в доме почти никогда не было. Мать наградила пощечиной, первой и последней. Дочь столь странно изьяснялась, так заметно страдала от всегдашнего родительского сквернословия, что матери пришлось вскоре подбирать слова в присутствии Алевтины. Понятно, что последнее никак не способствовало их сближению. Худа девочка была до изнемождения! Примерно в семилетнем возрасте, будучи нивной и глупой, она вышла как то во двор с котлетой, положеной на толстый кусок хлеба, дымящейся и пахнущей мясом. Нужно было есть быстро, ибо остывшая мамина котлета была почти несьедобной. Первый хулиган поселка, проживающий неподалеку, веснусчатый и драный, как кот его бабки Васька, мальчишка, недолго думая подбежал к соседке и ловко выбил из ее слабых ручонок котлету с хлебом. Все присутствующие во дворе грохнули со смеху, видя растерянное и несчастное лицо девочки. Спустя лет семь она впервые влюбилась, по иронии судьбы, в своего тогдашнего обидчика. Пару лет они мучили друг друга, он ехидством, а она показным высокомерием. Потом поженились. Через год разбежались. Сходились, расходились лет пять, чтобы расстаться без каких либо последствий и обязательств. За это время Тина закончила институт, переехала к одинокой тетке. Тетка болела, лет пять с ней по больницам моталась, не до себя было. Замуж вышла в Америку, познакомились в сети. Муж неизменно любовался ее профилем. Когда она располнела, после рождения сына в тридцать пять, почти в последний вагон заскочить успела, нос на ее лице сделался почти незаметен. Сын рано женился, в девятнадцать. В один замечательный, всегда теплый в их широтах день, Тина обратила внимание, на внучку восьми лет, похожую на серьезного гнома, рассматривающую с комической прилежностью свой выдающийся профиль, отражающийся в тусклом мерцании их семейного фамильного антикварного зеркала.