ПРОСТО ОВРАГ
– А чё тут у вас за овраг? – спросил Мурзин, склоняясь над обрывом, поросшим бурыми, похожими на древних рептилий, папоротниками. На тёмном дне яра поблёскивали изумруды битых бутылок, валялись жалкие червячки окурков и фантики.
– Да ничё, – равнодушно ответил местный житель Волобуев, – просто овраг.
Мурзин с огорчением пошаркал ногой.
– Может, существуют поверья, связанные с этими краями? Иван Купала и прочее… вон тут у вас… засилье папоротников…
Услышав такое предположение, папоротники взволнованно зашевелились и выпустили из себя стаю круглых, как фрикадельки, птичек. Сигаретные червяки, мелко задрожав, поползли вниз по влажному склону.
– Не слыхал, – также равнодушно сказал Волобуев.
– Может, в новейшее время что-то происходило? Какие-нибудь бои? Красные и белые, фашисты и наши… а?
– И про такое не знаю. Битый час тебе твержу: просто овраг.
Волобуев нацелился и жирно сплюнул в ручей, невнятно бормочущий на дне буерака. Плевок служил как бы подтверждением того, что овраг не является ни священным местом, ни братской могилой бойцов, ни вообще чем-либо значимым. Он – «просто овраг».
– Ну что ж, жаль – совсем разочарованно сказал Мурзин, – благодарю за ценные краеведческие сведения.
Неделю назад Мурзин устроился гидом в турбюро «Travel.com – Прокатись с ветерком», где на него тут же свалили разработку нового маршрута по области. Поездка, объяснил шеф, должна быть ёмкой (желательно двое суток) энд запоминающейся – яркий вояж выходного и праздничного дня.
Историческими памятниками область не изобиловала: два монастыря, три городка с относительно сохранным центром да святой источник, протекающий, кстати, в овраге. Правда, увы, в другом. Несмотря на дефицит достопримечательных мест, Мурзин духом не падал. Он задумал провести маршрут так, чтобы подъехать к монастырю окольными путями, захватив городки и посёлки, презираемые до сего дня коллегами. Проявив чудеса трудолюбия, он нарыл информации обо всех пунктах посещения, кроме того самого посёлка, где планировалась ночёвка и находился пресловутый «просто овраг». Игнорировать посёлок представлялось делом невыгодным, так как именно там необъяснимым образом оказалась отремонтированная гостиница, а экскурсанты, как известно, страшно придирчивы в вопросах размещения. «Ну и хрен с ним, как-нибудь выкручусь», – сказал сам себе Мурзин в надежде, что уставшие за день путешественники снопами повалятся спать.
Вечером накануне первой поездки Мурзин вернулся домой и уже в прихожей почуял, что в квартире пахнет не ужином, но кровью дракона – смолой, добываемой в Йемене из сердца драконового дерева. Жена Мурзина сидела в скрюченной ритуальной позе возле сооружённого ею алтаря. На столике, покрытом куском чёрного бархата с какой-то вышитой посередине красной мордой, громоздились подсвечники, шкатулки и кубки. Вокруг статуэтки Древа Жизни теснилась толпа магических существ: Великая Триединая Богиня (Дева, Мать и Старуха в одном лице), Бафомет с головой рогатого козла, Святая Смерть Santa Muerte, египетская богиня Маат, чёрный ворон, архангел Рафаил, фея драгоценностей, слоноподобный бог Ганеша и славянское божество Мокошь.
– Кетчуп с мороженым, – пробормотал голодный Мурзин, – постмодернистская каша!
Жена Мурзина была вроде как викканкой с примесью друидизма, йоги и христианства. Почитались ею и места силы. Возле египетских пирамид, Стоунхеджа или на мысе Меганом она всегда чуть зловеще подвывала: «Чу-у-увствую, чу-у-у-вствую энергетику места! О-м-м-м-!» И, закрыв глаза, замирала, прислушиваясь к космическим вибрациям. Женская природа, говорила жена, глубока, эмпатична, сильна. Вы, мужики, существа примитивные. Не обладаете вы, мужики, особой магией. А ты, Мурзин, не обладаешь вообще никакой.
В такие моменты Мурзин чувствовал себя двояко, а то и трояко, если не сказать четверояко. С одной стороны, ему было обидно считаться таким толстокожим. С другой – он подозревал, что всё это бабьи глупости. С третьей стороны, он думал: а вдруг в этом что-то есть. С четвертой, он не знал, как это проверить. В сумме он видел, что им пренебрегают, его унижают и считают расходным материалом, он же просто хотел любви и уважения, как в фильме «Просто Мария».
Мурзин достал из холодильника пачку с надписью «Просто сосиски», банку с надписью «Просто майонез», из шкафа – чипсы с надписью «Просто чипсы» и стал уминать всё это, запивая чаем, взятым из коробки с надписью «Просто чёрный чай». О «просто овраге» на время ужина он предпочёл позабыть.
На экскурсию отправились зябкой ранью, когда голуби ещё сидели на карнизах взъерошенные и сонные, будто алкоголики с похмелья. До восьми утра экскурсанты дремали в автобусе, а затем Мурзин начал потихоньку обременять их информацией, почерпнутой из пыльных краеведческих брошюр. Группу составляли, в основном, разнокалиберные дамы, довольные выездом на культмероприятие. Некоторых из них сопровождали мужья, равнодушные к истории и легендам родного края. Впрочем, был среди них один субъект, похожий на лысого червя. Вот он-то вгрызался во всё, что рассказывал Мурзин, словно желая того на чём-нибудь обязательно подловить. «А этот фундамент в каком веке заложили? – нудел Лысый Червь. – А на этом городище случайно не финно-угры обитали?»
К вечеру они прибыли в посёлок с оврагом, и Мурзин, разумеется, услышал тот вопрос, который сам же задавал Волобуеву.
– А это чё за овраг? – спросил нисколько не уставший за день Лысый Червь.
– А это, – неожиданно сказал Мурзин, – мегазамечательное… особое место!
Давным-давно в железном веке, начал Мурзин, жило тут племя, названия которого мы не помним, а потому условно именуем его «овражцами». Не осталось от овражцев ничего особенного, кроме каких-то каплевидных подвесок, собранных по преимуществу на берегах ручья. Из этого факта археологи делают вывод о существовании у племени культа воды, скорее всего доброго и светлого, связанного с очищением, так как утопить кого-нибудь в таком мелкотравчатом водоёме вряд ли возможно.
Далее Мурзин перешёл к более поздним временам и запустил в окрестности оврага красивых и мирных селян, никогда ни с кем не враждовавших. Они пели весёлые песни, плели венки и бросали те в ручей, уносивший их, как цветочные лодочки. Когда наступило Средневековье, Мурзин привёл в овраг отшельника – святого праведного человека. Он был сиротой, к тому же больным и одноглазым, что не помешало ему вырыть голыми руками пещеру и поселиться в ней, сырой и чёрной, чтобы творить молитву за всех людей на Земле. Из ближних и дальних краёв приходили к отшельнику за советами, он же делился ими щедро, словно раздавал милостыню из волшебного бездонного кошелька, да бросал крохи своего обеда кротам, лягушкам и дикому кабану, ласкающемуся к святому аки агнец.
После непостыдной кончины затворника, заливался соловьём Мурзин, начали тут селиться другие благочестивые люди, и возник Монастырь-над-оврагом, славный многими чудотворениями. До сих пор местные жители и приезжие паломники гуляют по зелёным склонам ложбины, набираясь благодати, навсегда пропитавшей это святое место.
Лысый Червь, конечно, задавал много вопросов: а где, мол, остатки монастыря? а останки монахов? а продолжаются ли в наше время чудеса и исцеления? На всё у Мурзина находились объяснения. Он врал легко, вдохновенно, размашистыми мазками, будто писал картину величиной во всю стену.
Мимо куда-то нехотя волокся Волобуев.
– Вот, – заметил Мурзин, ткнув в направлении Волобуева указкой, – этот человек аккурат день назад успешно исцелился от пьянства.
Да что там этот… Весь посёлок, по словам Мурзина, в настоящее время был практически свободен от повсеместного недуга и сплошь заселён здоровяками, не ведающими никаких бед. В конце концов, Мурзин договорился до того, что в овраг собирались привезти для исцеления больного царевича Алексея, да проклятая революция не дала сбыться этому прожекту.
Вечером Волобуев возвращался домой опять же мимо оврага и был удивлён зрелищем бродящей по дну толпы туристов. Гости набирали в целлофановые пакетики землю, наливали в бутылки воду из ручья, иные подбирали камешки. Одна мучимая бессонницей дама рвала дикие бальзамины, чтобы впоследствии засушить их и положить букетик у изголовья. Кто-то раскачивался с закрытыми глазами и медленно шевелил губами, творя проникновенную молитву. Деловито копошился в папоротниках Лысый Червь в поисках руин монастырских строений.
Поутру за завтраком свежие светлые лица туристов поразили Мурзина. Сам он спал плохо. Номер в отремонтированной гостинице был душный узкий, всё ещё наполненный едкой вонью от дешёвых стройматериалов. Мурзин ощущал себя отравленным испарениями прорезиненного коврового покрытия нездорового болотного цвета. Его мутило, кусок не лез в горло.
– Ах! – вскрикнула страдавшая бессонницей дама. – Давно я так хорошо не спала! Никаких проблем с засыпанием! Действительно святое место!
– И я, – сказала её соседка, – просто чудесно выспалась! Какая энергетика в этом овраге! (При слове «энергетика» Мурзина тряхнуло). А воздух! Если бы его можно было увезти с собой!
– Представьте, мне приснилась покойная мамочка и объяснила, как поступить с мужем!
– Я видела старца с бородой. Уверена, что это отшельник! Он смотрел на меня ласково, точь-в-точь – родной дедушка!
– Вот что значит благодать Божья!
– У меня впервые за долгие годы нет повышенного давления!
– Чувствую душевное и телесное обновление!
– Очень рад за вас! Прекрасно! Замечательно! Видите, какая полезная поездка! – вяло бормотал Мурзин, пересчитывая туристов.
Вторая экскурсия по новому маршруту случилась через неделю. На этот раз Мурзин задумал эксперимент. Он целенаправленно подвёз группу к оврагу, и когда прозвучал неизбежный вопрос: «А чё это за…?» драматически сдвинул брови и повёл заранее заготовленный рассказ.
Здесь, сообщил Мурзин, направляя указку в тёмную глубину оврага, НКВД производило в конце тридцатых годов массовые расстрелы репрессированных советских граждан. После страшных пыток, вещал жестокий Мурзин, заключенных свозили сюда в закрытых грузовиках. Ночами, мрачными и безлунными, когда силы зла властвуют безраздельно (эту фразу он украл из сериала о Холмсе), их, подгоняя прикладами ружей, выстраивали в линию вдоль ручья. Расстрельные команды стояли на склоне, целясь несчастным в головы.
Относительно числа жертв Мурзин не мелочился. Счёт шёл у него сначала на сотни, а затем и на тысячи. Хриплые стоны неслись по ночам из оврага, заставляя холодеть местных жителей, не смевших выглянуть за дверь. Многие бились в истерических припадках. Кстати, жёстко заметил Мурзин, с тех пор среди жителей посёлка чрезвычайно высок процент психически больных.
Убитых нквдэшники зарывали тут же, и местные, придя утром к оврагу, с ужасом видели свежеперекопанную жирную глину. Земля, говорили старожилы, шевелилась местами, а воды злополучного ручья алели от стекавшей в него крови. Стаями приходили сюда дикие звери и пожирали плоть невинно убиенных, косяками тянулись сюда хищные птицы и пили их кровь. Несколько раз ставили тут часовню, которую называли в народе Церковью-на костях, но с ней всегда приключалось плохое. То вандалы разрушат, то пожар попалит, то собака внутрь проскользнёт. А кости до сих пор находят в овраге в большом количестве.
– Вот тот невротик, – Мурзин ткнул указкой в сторону бредущего мимо Волобуева, – аккурат день назад обнаружил на левом склоне пять женских рёбер.
В тягостном молчании переминались с ноги на ногу экскурсанты. Воздух вокруг них сгустился. Было душно, хуже, чем перед грозой. Папоротники в овраге шевелились угрюмо и тяжело. Казалось, только раздвинь бурые листья, и глянет на тебя дырами глазниц череп невинного страдальца. Ах, бедный Йорик!..
Утром за окнами царил солнечный свет, а внутри гостиничного ресторана – модная хтонь. Туристы сидели за столами бледные, с пандовыми кругами вокруг глаз. Воспалённые белки изрезаны были красной паутинкой лопнувших сосудов. На столах лежали горки разноцветных упаковок джемов, хлеба и варёных яиц. За скорлупой мерещился туристам осуждающий взгляд невылупившихся цыплят. Завтракать никому не хотелось. Один лишь Мурзин зверски атаковал запас отельных продуктов.
– Я не спала всю ночь, несмотря на снотворное, – пожаловалась дама слева от Мурзина. – Какая тяжёлая здесь атмосфера!
– А я сразу это почувствовала, – сказала её соседка. – Ещё когда мы подъезжали к оврагу, моё сердце стало так колотиться, так колотиться… ох…
– И моё работало с перебоями…
– Я всю ночь промучилась от головной боли.
– Мне казалось, что по комнате кто-то ходит.
– Если место нехорошее, я всегда это чувствую… ВСЕГДА!
– Мне постоянно хотелось плакать.
– Моё давление скакнуло до ста восьмидесяти. Кошмар!
– Да что вы говорите?! – сказал довольный Мурзин. – Конечно, конечно, я вас понимаю, ещё как понимаю! Вы даже не представляете, как я вас понимаю! О-о-о, как я вас понимаю! Это ужасно!
Ему захотелось немедленно увидеть жену, чтобы выкрикнуть ей в лицо: «Какая же всё-таки туфта вся эта твоя энергетика, биополя, ля-ля тополя, ауры, фигауры, вибрации, медитации…» На обратном пути он подготовил целый монолог, составленный из издевательских фраз, призванных задеть жену за живое. Доказать ей, что она дура, набитая эзотерической мурой, а он умник-разумник, экспериментатор-манипулятор. Он муж, в конце концов, а не вторсырьё! Вообще Мурзин был не прочь устроить скандальчик на пустом месте, выпустить пар после работы. Да, давно не было у них качественных скандалов! Почти неделю! Но, придя домой, он обнаружил, что домашний алтарь жены опустел. Все прежние боги и богини, феи и архангелы, а также покрывало с красной мордой, куда-то подевались, и вместо них на алтаре торчала одна единственная фигурка, которой Мурзин раньше не видел – чёрный керамический Будда, застывший в состоянии глубокого покоя. Веки Будды были равнодушно прикрыты, изящно развёрнутые ладони напоминали лепестки лотоса. Он словно спал и не спал одновременно.
Мурзин отчего-то застыл, вперившись в блестящее чёрное тело Пробудившегося. В ушах Мурзина послышался мерный гул. В голову его вторгался шёпот, льющийся, как ему чудилось, прямо из статуэтки. Всё, что видимо, того не существует, авторитетно сообщил Будда. Силой фантазии ты создал людям иллюзию, заставив их поверить в выдумку. Обычную пустую яму наполнил ты призраками, обретшими подобие жизни. Ты сделал эти призраки частью реальности недалёких туристов. Что ж, молодец, поздравляю. А, между тем, перед твоим собственным взором ткётся из переливающихся, как в калейдоскопе, частиц самая что ни на есть иллюзия. В кино ты, конечно, бывал. Великая иллюзия – кинематограф. Щёлк, щёлк кадр сменяет кадр. Колышутся дхармы. Всё, что видимо, того не существует. Ни стола, ни дивана, ни компа, ни стула, ни кактуса на окне. Каждую секунду ты исчезаешь и появляешься вновь. Щёлк, щёлк, кадр сменяет кадр. Есть только дырки в пространстве – пустые выколотые точки, прорехи бытия. Это и есть выход. Выскользни сквозь них из колеса страдания, выскользни из неподлинного бытия в подлинное небытие. Всё что видимо, того не существует. Что невидимо, то реально.
– Бррр, – Мурзин помотал головой, чтобы стряхнуть с себя гипнотический шёпот Будды.
Мурзин догадывался, что Будда уже вложил в голову жены те мысли, что пытался сейчас внушить ему, Мурзину. Теперь весь его старательно заготовленный рассказ о том, как он в два счёта создал на Земле очередное место силы, оказывался бесполезен. Теперь жена тоже начнёт твердить, что ничего нет, кроме сансары – мучительного колеса страдания – и какой-то неведомой неподдающейся пониманию нирваны. И если раньше жена смотрела на Мурзина как на примитивное существо, непригодное для магических целей, то отныне он и вовсе превратится для неё в пустое место. Всё, что видимо, того нет… такие дела.
Мурзин вошёл на кухню. Там возле разделочного стола стояла жена и шинковала весьма едкую, как и она сама, головку лука. Жена и не подумала обернуться, Мурзин ведь стал иллюзией. У него вдруг защипало глаза. Вместо сарказма, который он намеревался выплеснуть на неё в связи с глупым поклонением местам силы, он захотел сказать совсем другое, но молчал. Он смотрел на жену и отказывался считать иллюзией эту хрупкую шею с прожилками вен, плечи, тонкие волосы, золотившиеся под светом лампы. Тем более не желал он признавать, что всё пережитое за годы брака (бедность, неожиданная смерть их ребёнка, клиники неврозов, относительный достаток, путешествия, вечера у телевизора и даже все сменявшие друг друга бредовые, с точки зрения Мурзина, увлечения жены – Библия, Кастанеда, викканство, а теперь и буддизм) есть колыхания бессмысленных частиц, неподлинное бытие. Он знал: то, что связывает их с женой не есть иллюзия, не есть пустота, но есть то, за что надо держаться всю жизнь во что бы то ни стало. И он решил держаться изо всех сил наперекор всем богам и духам.
Мурзин приблизился к жене и обнял её за плечи, а потом, забрав у неё нож и разделочную доску, начал сам резать лук. Он скрывал, что слёзы, наполнившие его глаза, текут не от сока.