Лето закатывалось в июль, мы напряженно работали и ты наверняка знал, скольких усилий стоило то моральное напряжение. Наши дни скрашивала семья горихвосток, так опрометчиво свившая гнездо под застрехой старого гаража. Только ты знал, как тогда испугалась, случайно вспугнув сидевшую в гнезде птаху. Когда, прикоснувшись к кладке, почувствовала пух и холод. Теперь ты уже и не вспомнишь, как корила себя, пока вместе с тобой не убедились в опыте предков: что пересчитывали они цыплят на насесте при заходе солнца. Птаха спокойно сидела в гнезде и согревала будущее потомство после того, как отгорел закат. Потом мы наблюдали с тобой, как подрастали птенцы, как становились они на крыло, как покидали родное гнездо. Это было нашей общей с тобой маленькой тайной, которой с нами так щедро делилась природа посредством «невиданных чудес прогресса». Ведь вся наша работа и общение были в основном виртуальными. К счастью.
Ты часто выслушивал мои притворные жалобы на разжиревшего кота по прозвищу «Шуба», особенно когда тот норовил что-нибудь втихУю утащить со стола. По-отечески поучал: «Кусочек – это святое. Даже если не станет есть и не голоден, все равно надо поделиться» …
Однажды ты рассказал, что оставляя своего пса на попечение детей и внуков, потом замечал, как тосковала по ним твоя акита-ину. И ее тоска была видна в собачьих глубоких темных глазах. Впрочем, ты даже не догадывался, как смог приручить меня нескольколетней совместной работой. Что твои отросшие крылья когда-то были моими, и что сейчас я как тот акита-ину, по имени Хатико.
Осенний воздух пахнет поздними яблоками, дымами от сжигаемых листьев и хризантемами. Здесь утренники уже вступили в свои права. Дворняга эта появилась в окрУге несколько месяцев назад, тощая, с тяжелыми сосцами. В июльский зной она отлеживалась в одной из уличных канав, куда я приносила миску с водой для нее. Теперь каждый раз, как только выхожу из дома, она каким-то чутьем это угадывает, гибкая, с топотом несется стрелой, бросается под ноги, или резво подпрыгивает, норовя лизнуть в щеку. Вышагивает рядом, потом хитро виляет хвостом, дожидаясь меня под дверью магазина. Возвращаясь домой, у уличной калитки в ее миску кладу «кусочек».
Дворняга – это все, что осталось мне от тебя, как мостик, перекинутый из ушедшего в туман прошлого в мое нынешнее. В душе, заключенной в ее карих глазах, я читаю: ««Кусочек – это святое. Даже если не станет есть и не голоден, все равно надо поделиться».
Даже если на ужин снова осталось только сдобренное солью одиночество.