Стыл ноябрь. В перелесках сгустились холодные туманы. Палая листва укрывала неприметную оленью тропку меж стволов лиственниц, корявых берез и трепещущих осиновых рощиц. Где-то в мягком ковре желтой хвои копошились полевки, перебегали между корнями, искали себепропитание, чуть слышно пищали. На старой сосне внимательно смотрел в серое небо большой ворон, а в глубине его черных глаз отражалось тусклое солнце.
Внезапно, ворон с громким криком улетел в глубины чащи, заметив среди ветвей какое-то движение. По тропке неспешно шла старушка в платочке, с небольшим холщовым мешком в руках. Вот она вышла на пригорок, и стала разбрасывать по сторонам из мешка пшено, что-то тихо нашептывая. Слетелись, застрекотали, заклевали зерно сороки. Старушка молча смотрела, как птицы клюют зерно, скрестив руки на груди. Серое небо сыпало первыми отголосками зимы, снежинки сыпали холодным пеплом на ветви деревьев, на остывшую землю, на седые волосы, выбившиеся из-под платка старой женщины. Очнувшись от долгого молчания, она осенила себя крестным знамением, и также неспешно пошла в сторону деревни. А тем временем над сопками сгустились облака от долины Куйтунки и до самой Синей горы.
Старушка шла по осиротевшим опушкам, задевая осыпающиеся листья черничников, и, наверное, даже не знала, что еще совсем недавно ее тропой прошел неповоротливый сонный медведь. Скоро показались первые деревенские дома. Куйтун дремал в это осеннее утро. У покосившегося забора крайнего дома сидел на скамейке дед Прокопий.
«Доброго утра, Степанида! Куда спозарань ходила?»
Старушка улыбнулась, коротко кивнула и ответила:
«Так, ноябрь встречала, Прокопушка!»
«Это дело доброе. Эх, снег пойдет, поди, белые мушки весь обзор замстили», - Прокопий встал, хлопнул себя по коленям, и со скрипом растворив калитку, исчез в глубине своего двора.
Степанида, добравшись до дома, зябко поежилась, пока она ходила по лесу, печь успела выстыть. Поправив платок, вышла во двор, вернувшись с охапкой дров, по новой зажгла огонь, скоро приветливо затрещавший в печи, щелкая застывшей смолой. Смела веником щепки и древесную пыль, стала готовиться к вечеру.
Со вздохом, достала Степанида чугунок с пропаренной пшеницей, залила ее водой, начала готовить кутью. Приговаривая негромким голосом, неспешно ходила она по домотканым коврикам в толстых шерстяных тапках, скрипели половицы.
В подполе шуршали мыши, горевала за окном облетевшая черемуха. Варился, тихо шипел на печи узвар, доходила до готовности кутья. Степанида, перекрестившись, поклонилась иконе Николая-Чудотворца, и вышла в сени. С хлопотами, сгустились незаметно сумерки. В отрогах сопок, поросших хмурыми соснами, уже вовсю сыпал снег, застилая белым саваном уснувшие погосты лесных перелесков.
Скоро снег лег и на деревенские дома, на осиротелые после поздней осени сады, на пожелтевшую траву. Степанида оставила открытой дверь, и зажгла свечи. Снежинки залетали в дом, оставаясь сединой инея на половиках.
Парила на столе, застеленном белой скатертью кутья, остывал кувшин с узваром, когда в темноте раздались шаги, скрипя первым снегом, шли на огонь свечи мертвые. Вот зашел на порог дед Иван, невидящим взглядом смотря на Степаниду, присел за стол, зачерпнув кутьи из чугунка, молча жевал. За ним следом, с обезображенным медвежьими когтями лицом пришел дядька Никодим, а чуть позже сестра Фекла, с иссиня бледным от долгой болезни лицом. Все и каждый шли от погоста тенями к деревенским домам. Давно ушедшие в иной мир, торопились они в канун ноября к своим родным, попроведовать, молча посидеть, поесть кутьи. И горели приветными огоньками свечи в темных, не закрытых крепкими ставнями окнах, ждали гостей.
Сидела Степанида промеж покойников, молча подливала им остывший узвар, и мела-мела по околицам снежная шуга, заметая невидимые следы, поднимаясь мертвенным серебром к унылым темным сопкам.