Иван да Емельян – ну чем не исконно русские имена?
И тем, и другим отмечен был при рождении Иван Емельянович Ситнов.
Наш замечательный земляк недавно ушёл в мир иной в возрасте девяноста шести лет. Да и фамилия его генезисом не подкачала. «Ситнов» – это же созвучно с краюхой хлебушка насущного, испечённого из просеянной через сито муки.
Ну а судьба этого замечательного человека из села Богородское сложилась так, как и у многих русских людей его поколения.
В то уже давнее июньское утро мы встретились с ним у его избы, от крылечка которой до реки Ветлуги два десятка шагов. Вышли на самый крутояр. Емельяныча – невысокого, сухопарого, глуховатого с войны и шустрого в движениях старика – издали можно было принять за подростка.
«Вот гляди, – обратился он ко мне, – вот она где – волюшка вольная да красотища-то!»
Река тогда ещё не убралась в свои летние берега. Скинув пелену тумана, Ветлуженька играла на середине солнечными бликами. А ближе к берегу кружила до пенных барашек и будто бормотала что-то про себя или про того же Ивана Ситнова.
Зная собеседника давно, я всё думал, как назвать его судьбу. Уникальной? Да нет. Миллионы подобных по России-матушке. Трагичной? Да нет, опять же. Счастлив он был своими тремя детьми, двумя внуками, тремя внучками и многочисленной роднёй.
Удалось мне в тот день записать на диктофон слова ветерана, сидя на его уютном крылечке перед раскрытым им старым портфелем с документами и фотографиями.
– Отец мой, Емельян Иванович, родился здесь же, в бедняцкой семье. Мать, Ситнова Ольга Ивановна, в девичестве Лунина, тоже местная уроженка. Из детей я был самым старшим. За мной народились Таисья, Павел, Анатолий, Антонида, Василий и Валентина. Как говорится: «семеро по лавкам». Да и лавки-то негде ставить было. Ютились мы тогда в избёнке – «засыпушке», на землянку похожей.
До колхозов отец в своём хозяйстве лошадку держал, подряды разные на ней выполнял. Свой огород ещё был, тем и кормились.
До четвёртого класса учились мы – детвора – в Богородской начальной школе, а с пятого класса за восемь вёрст ходили пешком в Галибиху. Там была неполная средняя школа. Директором был Дергунов Василий Тимофеевич. Помню, двоих учителей в тридцать седьмом году забрали. Нам объяснили, что они оказались врагами народа…
Я не перебивал собеседника. А он в подтверждение своих слов пододвинул ко мне страницу пожелтевшей от времени газеты «Голос колхозника» за девятое декабря 1937 года. Читаю отмеченные химическим карандашом строки:
«Враждебные элементы из лагеря троцкистско-бухаринских бандитов, пробравшиеся в советскую школу, пытаются в ней провести свою подлую работу. Это директора школ Марасанов и Смирнов».
Продолжаю слушать диктофонную запись:
– Перед самой войной умерла наша мама Оля. На работе в поле, знать, надорвалась. И остались мы семеро сирот. Мне, самому старшему, семнадцатый годок шёл.
В воскресенье, двадцать второго июня 1941 года, день жаркий был. В избах по всему селу окошки открыты были. Вот у избы Гусевых и слушал я выступление Молотова по радио. Вскоре отцу повестку на фронт подали. И остались мы выживать. И ведь выжили все. Спасибо добрым людям, помогали…
На этом моя запись прерывается.
Мы долго ещё беседовали с Иваном Емельяновичем, и даже выпили при том по стопке водки.
В январе 1943 года под Смоленском погиб их отец, Емельян Иванович. В том же году призван на фронт и теперь уже глава семьи – Иванка Ситнов.
Про свои боевые пути – дороги рассказывал старый вояка неохотно. Вспомнил кстати, как полушубок овчинный жалко было. Только выдали их в зиму сорок четвёртого года на Ораниенбаумском пятачке красноармейцам.
А рядовой боец Ситнов таких-то не только не нашивал – и не видывал даже. Уж очень добротной да ладной одёжка ему показалась. И надо же было так случиться, что в тот же день ранило Ивана в руку. Да так, что левый рукав полушубка новёхонького весь изрезать пришлось.
По словам ветерана, только уж после войны он и понял, где и как воевал. До войны дальше райцентра - посёлка Воскресенское нигде не бывал парень. Спросил я его и о наградах, конечно.
«А как же, есть и ордена, и медали. Только в последнее время их, похоже, всем подряд давать начали. Потому что мало нас, окопников, в живых-то уж осталось» – вот ответ кавалера наград СССР и России за ратные и трудовые свершения.
Там, на фронтах, после одного из разрывов, когда его едва живым из-под земли раскопали, дал он клятву себе. Загадал, что если вдруг живым остаться доведётся, то братьев и сестёр своих сохранит и в люди выведет. И ведь выполнил свою клятву Иван…
От крылечка мы вышли на берег. По тропе, заросшей ивняком и осокой, спустились к Ветлуге. Он указал рукой на крутой обрыв:
«Вот погляди, как камни в горе вырастают».
Метрах в пяти от самого травянистого верха, из-под красноватого слоя суглинка будто и впрямь родилась – выползала толстенная каменная плита.
«Вот на таких самородках – глыбах и стоит моя изба. И ещё сто лет простоит, и брёвна закладные не подгниют», – уверял меня Иван Емельянович.
А я верил ему. И сейчас верю. __________08.11 П. Р.