Прощание с мифами. Лагерные хроники

               

                (Из  записей  Марка  Неснова)

                Самые большие глупости  совершаются
                с умным  выражением лица.               
                Григорий Горин.               


Кто из людей старшего поколения не помнит радиопередачу*Пионерская зорька*.
Мы все  в разное время были пионерами. Скучное и рутинное занятие.
Сплошная казёнщина.
Но, слушая передачу о пионерах по радио, мне представлялась иная жизнь пионерии. Где -  то там.   Насыщенная, захватывающая и интересная.
Пока однажды с таким же вдохновением и подъёмом ведущие не  рассказали  о жизни нашей пионерской дружины, которая, по словам ведущих, прямо-таки задыхалась от переизбытка дел, событий и энтузиазма.
Так я впервые, по настоящему, столкнулся с ложью, которая почти похожа на правду, но таковой не является.
               
                Потом в моей жизни будут демонстрации и съезды, собрания и отчёты и многое другое, что подменяло собой правду и реальность.
Самое интересное во всем многообразии этого нагромождения лжи и мифологии было то, что все участники процесса выглядели абсолютно ответственно и серьёзно, что им  помогало дезориентировать и себя и окружающих достаточно длительное время.
               
                У меня очень  долгое время было ощущение, что окружающие меня люди знают что-то важное, особенное и недоступное мне.
Я просто не мог себе представить, что эти серьёзные и сосредоточенные люди знают также мало, как и я.

                Это  много позже я  узнАю и многих  дураков – полковников, и никчемных генералов, и учёных - педофилов, и  тупоголовых политиков, а пока мне казалось, что умный и значительный вид человеческого лица таит в себе недоступную мне глубину знаний и умений.

А  поскольку я довольно рано столкнулся с преступным и  околопреступным миром, то и здесь был  дезориентирован так же, как и в гражданской  жизни.
               
                Меня уже боялась половина города, а я всё ещё думал, что преступный мир – это что-то другое, особенное, владеющее особыми тайнами и знаниями. А я, ну подумаешь, так игра. Какой я преступник со своей любовью к Маяковскому и Шекспиру?
               
                Даже находясь в следственной камере, я всё ещё надеялся ( и боялся) встретить каких-то особенных людей, с особым лицом и манерами, и искренне не понимал, почему я среди заключённых пользуюсь уважением и авторитетом.

Мне всё ещё казалось, что это игра, и кто-то вдруг мне скажет, что я *голый король*,  а мне, чтобы доказать обратное, придётся принимать меры, которые неизвестно куда приведут.

                О том, что мой авторитет и держится на моей ежеминутной готовности и способности  принять эти самые меры, на которые большинство не готово, мне в голову не приходило.

                Много позже  я понял, что зэк с манерами  книжного уголовника будет  считать за счастье заваривать мне чай и подавать сапоги. Но это будет потом,
когда я окончательно пойму, что залихватские блатные замашки присущи только  сявкам и шестёркам.

                А пока я попал на зону в Шепетовку (это там, где *закалялась сталь*) на гранитный карьер и тихонько осматривался.

Это в кино у жуликов на морде всё написано, а в реальности никто тебе в рожу авторитетом не тычет и наезжать на тебя не торопится. Потому что ошибиться невозможно. Опасно для жизни.
Я пишу о брежневских временах на усиленном режиме – судимость первая, срока от пяти и выше.
То есть народ, в основном, ответственный.

О *ворах в законе* говорилось приблизительно так же, как и о героях Гражданской войны.

С ворами – прошляками  (то есть в прошлом) я встретился только на севере на строгом режиме однажды в туберкулёзном бараке, где они потихоньку себе помирали.

                Жил я в Шепетовке в секции из тридцати человек.
Взаимничал  с парнем лет тридцати, который сразу стал называть меня, двадцатилетнего, по имени отчеству.
Звали его Василий Данилович Донченко, родом из под Киева, срок 15 лет. Кого-то там с дружками ограбили. Обычный срок по тем временам.
Ничего уголовного. Болтали о чём угодно, но в основном о воле, книгах и женщинах.

Потом, когда Васю забрали и осудили на тюремный режим, я узнал, что ему по картёжным делам была должна половина зоны и он, тихонько дёргая за эти верёвочки, был одним из самых авторитетных в зоне людей, что и привело его, в конечном итоге, на тюремный режим на три года.
Если бы он  выпячивал свой авторитет, оказался бы там намного раньше.  Но это всё потом.

А поначалу я высматривал авторитетов среди *серьёзных и значительных лиц*, а не среди смешливых и доброжелательных Васиных друзей-картёжников, которые до хрипоты спорили со мной о причинах начала Первой мировой войны или героях *Жизни Клима Самгина*.
                А ведь именно у них в руках крутились огромные деньги и были чужие долги,  при получении которых и  происходили все  самые значительные события на зоне, вплоть до мужеложества, поножовщины и убийств.

Была на Шепетовской зоне у зэков такая привычка.
Выстраивается человека 3-4 в ряд плечом к плечу и быстрой походкой по асфальтовой дорожке эта группа ходит туда – сюда, разговаривая.
Ходят быстро и долго.   Говорилось: - Пойдём потусуемся.
               
                Так вот, тусовался я с этими парнями часто, и не помню, чтобы какие-то блатные и важные дела решались целенаправленно, как говорится, на разборках.
Так, между делом:
-Ну что там Косой отдал деньги? Ну, скотина. Надо продать его долг Рыжему.
Отдай все восемьсот  за сотку. Пусть по - своему получит.
Никаких гримас, никаких эмоций. Тем более угроз. Нет смысла.

А за  этим решением неизвестно что. Но точно, мало чего хорошего.
Один такой  должник  и побежал к *куму* рассказывать, что его за долги заставляют убить *хозяина*.
И хотя *кум* понимает, что всё это мурА, но  дело заводит и принимает меры.

Такому должнику  может и повезёт, а может быть и нет, потому что долг могут за ним переводить кому угодно и куда угодно.
Но пока сорвался. А в лагере день ещё прожить надо.

А Вася Донченко загремел на три года на *крытую*. Тюремный режим. Не сахар.

Большая часть лагерной публики и не знает о таких делах, потому что долги это самые большие тайны для непосвящённых.
Как, впрочем, и на воле.
Ну что знает простой советский служащий о картёжных делах в стране.
Не каждый следователь знает. А ведь многие на воле проигрывают машины, квартиры, жён, а иногда и жизнь.

В лагере же для администрации это самое опасное явление, потому что должник, в страхе перед возможностью быть опущенным (а превратить в *петуха* можно только за неуплаченный карточный долг), готов на всё.

Этот страх всеобъёмлющий и вездесущий. Человек настолько пронизан страхом, что нАпрочь лишается воли и возможности соображать.
Любое решение хуже.
Счастье великое, когда, из уважения к его личности, его заставят отрабатывать долг. Но это большое счастье.

А мне, крутившемуся в самом центре лагерной жизни, всё ещё казалось, что есть авторитеты, знакомые мне из книг и подворотен, и я таких высматривал,
ослеплённый  стереотипами и мифами.

Не  помню уже, по какой причине я не вышел на работу и сидел на лавочке в жилой зоне.
Мимо меня по дорожке  тусовались два мужика лет под сорок с очень серьёзными и волевыми лицами.
Они ходили мимо меня, о чём – то серьёзно разговаривая и скупо жестикулируя.
Поскольку это был первый месяц  моего пребывания в зоне, во мне проснулись интерес и любопытство.

Какие вопросы могут решать два этих серьёзных человека на усиленном режиме втайне от окружающих?
Может они готовят  побег? Или замышляют кровавую расправу?
Мне было любопытно, и я тоже стал ходить по этой же аллее, пытаясь услышать их разговор и не подставиться.
Было это очень непросто, и только после получаса моих манёвров, они сами догнали меня на повороте и, увлечённые беседой, не прекратили разговора.

И тут я услышал их, таинственную для меня, речь:
-Короче! Словом пО  слову, х---м  пО  столу, пи----нули мы с ней бутылку...

Я был потрясён. Если бы они в меня выстрелили, я бы удивился меньше.

И это такую пургу два взрослых человека с такими умными лицами обсуждают на полном серьёзе?
Это стало последним камнем в моё представление о соответствии внешности  внутреннему  содержанию человека.

После, уже на свободе, жизнь так сложилась, что мне пришлось общаться с людьми и серьёзными и значительными.
И я заметил, если человек чего – то стоит, он не пыжится и не корчит умную морду, а прост, приветлив и, как правило, доступен.

А  Василия  Даниловича Донченко я разыскал более чем через двадцать лет в адресном бюро  аэропорта *Борисполь*, но это уже другая невесёлая история.