Заплакал дождь, твоим признаньям вторя,
Притихла осень с комплексом вины...
Давай с хандрой нахлынувшей поспорим,
Плеснув в бокалы солнечной весны!
Той, несказанной, самой первой нашей,
Когда взошло нечаянное "МЫ" -
Пусть мы теперь на осень стали старше,
И пусть подать рукою до зимы,
Ариша Сергеева
– Грустно, брат, одиноко, Люська опять в командировку укатила, а мне лихо. Приезжай. Посидим, под гитару поскучаем. Вкусный ужин с меня.
– Настроения нет. Да и не один я. С одноклассницей встретились. Сидим в кафешке, косточки приятелям перемываем. Ностальгия, блин. Не думал, что на такие темы языком чесать буду, а вспомнили, и понеслось. Старею наверно.
– И её с собой приводи. Вместе грустить будем. Я песню новую сочинил.
– Катюха, братишка в гости зовёт, грустит под гитару, ты как?
– Под гитару с удовольствием. Спроси чего купить.
Витька был рад встрече несказанно. Принял с размахом: коньяк, три сорта вина, два салата, отбивные с пылу с жару, а в перерывах между тостами акустический вокал, и тягучие, в лирическом миноре, песни, в основном собственного сочинения.
Катерина смотрела на хозяина поначалу равнодушно, потом с нескрываемой теплотой и задорным интересом, в финале ласкала влажным бархатистым взором, переместившись с противоположной стороны стола под правую руку сладкоголосого солиста.
Игорь с чувством исполненного перед братом долга вскоре вспомнил про жену, – пора честь знать, Зойка заждалась. Катюш, я такси вызову.
– Без меня, я растаяла. Посижу ещё. Давно под гитару не грустила. Нахлынуло что-то, не отпускает.
– Если ты уйдешь, станет мне темно, словно день ты взял, словно ночь пришла под моё окно. Не горящая ни одной звездой, словно птицы все улетели прочь. И осталась мне только ночь да ночь, если ты уйдешь, – вдохновенно пел Виктор, закрывая в экстазе исполнителя глаза.
Ему было тепло, уютно рядом с чувствительной слушательницей.
Лирическое настроение подогревал алкоголь.
Жёлтые блики ароматной свечи вперемешку с насыщенной пряностью разомлевшего от наслаждения женского тела будили бодрящий романтический оптимизм, пока безадресный, просто потому, что активный слушатель, именно то, что необходимо, когда в трепетно впечатлительную душу поселяется сентиментальное настроение.
Когда тебе по непонятной причине хорошо – разве это не причина для жизнерадостности?
Меланхолию, болезненную, мрачную, как рукой сняло. Чувствительное воображение помимо воли создавало абстрактно осязаемую, но милую сердцу реальность.
Катенька смело дышала в Витькино ухо, пыталась заглянуть в глаза, через них в душу, такую родную, такую отчего-то простую, чувствительную и понятную, как раннее детство, как родительский дом.
Ей так хотелось, чтобы никогда не кончался этот удивительный вечер.
Пробуя новые отношения, она всегда проводила маленький невинный эксперимент: если прикосновение к его ладони с зажмуренными глазами рождали приятную невесомость, лёгкое головокружение, к тому же появлялся лихорадочный пульс и беспокойное томление, значит, стоило попробовать влюбиться, или, для начала, сблизиться.
Сейчас был именно тот случай: воображение поспешило разыграть интимную партию на семь ходов вперёд, результатом чего выдало однозначное поражение оппонента, и полный лирический триумф.
Раздумывать, медлить, не имело смысла.
– Хочешь, останусь… если не боишься последствий? Споём дуэтом… постоим, так сказать, на краю. Это я так, в тон игривому настроению, – неожиданно поправилась она, – не подумай чего дурного. Чужого счастья мне не надобно. Своё бы в руках удержать.
– Предположим мы анфас на фоне звёзд, – выводил замысловатые рулады очарованный откровенностью мужчина, – и в первый раз, в моей руке твоя рука. Что за банальная строка? Но лучше нет пока… какая же ты… милая, уютная, какая хорошенькая – просто чудо дивное. Можно губки твои румяные на вкус отведаю? Не отвечай – сам угадаю.
Виктор отложил инструмент, взял девушку за руки, – понял, увы, не судьба. А говорила, останусь. Жаль. Может в другой раз. Увы, сегодня день поистине уникальный, как солнечное затмение. Я не волен свободно распоряжаться собой, потому, что женат, потому, что несу перед супругой ответственность, потому, что, честное слово, ещё не испорчен. Но сегодня я болен… тобой. Ты всколыхнула во мне прочно забытое, вытертое за ненадобностью из памяти, глубинное, волнующее, манящее чувство новизны, азарт охотника.
– Намёк на то, что я дичь. Забавно. Лучше бы промолчал. Люблю сама… всё сама. Ничего не могу поделать с характером. Спасибо за приключение. Представляю, как тебя любит… твоя Люсенька, если даже я… чуть не попала в силок восхитительного соблазна, чуть не растаяла. Мне пора.
Катенька грациозно встала, невесомо клюнула губами в его щёку, – в следующий раз побрейся. Проводишь?
– Спрашиваешь! Как положено – до калитки.
Катенька, удивительно стройная, соблазнительная до жути, загадочно улыбаясь, стояла в дверном проёме, до одури сладкая, с восхитительно миниатюрной грудью, словно ждала, когда Витька начнёт умолять остаться.
Нет, не начнёт. Манипулировать им – занятие бесперспективное. Он мужчина – этим всё сказано, хотя заласканное намёками и не получившее разрядки тело сладко стонало, требуя немедленной сатисфакции.
У неё характер, у него тоже.
Так и расстались. Катенька укатила в такси, а Виктор вернулся в пустую квартиру.
Растревоженное тело бунтовало, снилось непонятное: словно вернулась Люсенька. Был как бы праздник плоти. Жена вытворяла такое… о чём ни подумай – всё с энтузиазмом, с невиданным рвением исполняет. Вот только глаза, губы… почему-то были Катины. Просто бред. Словно на глазах у жены грешил без зазрения совести.
Как ни гнал Виктор окаянные мысли, недотрога манила недосягаемой тайной, толкая на самую настоящую измену.
Виктор готов был позвонить брату, чтобы узнать, где живёт обольстительница, да она сама явилась.
Прошла, швырнула в руки верхнюю одежду, – Люсенька, как я понимаю, ещё не вернулась, а я… решила сдаться… без боя, – демонстративно стянула трусики, не заголяя юбку, переступила через них, – это, – показала на ажурную тряпицу, – рубикон. Но на лёгкую победу не рассчитывай. Заслужи.
– Я тебя ждал... точнее, мечтал, грезил.
– Не сомневаюсь. Сама три дня тобой болею. Не скалься! Почую, что торжествуешь, злорадствуешь – пожалеешь. Напои меня для начала, подготовь, чтобы стыдно не было… не оттого, что у жены хочу умыкнуть, потому, что сама под тебя стелюсь. Я ведь в тот день хотела остаться. Гордость мою уязвил. Чем – не скажу, сама не знаю, но задел, унизил. Я так кипела! Ладно, быльём поросло. Я сама не подарок. О себе расскажу, тебя хочу послушать. Чего молчишь?
– Ты мне в тот раз сказала, лучше бы молчал, не помнишь… рыбу в маринаде будешь? Коньяк, или вино?
– Всё буду. И тебя… буду. Поцелуй меня… пожалуйста. Как я проголодалась! Всё ты виноват.
Красота женщины вовсе не равнозначна неотразимой сексуальности, хотя и того, и другого, так он видел, у Катеньки было в избытке.
Поцелуи растянулись на добрых полчаса, потом девушка набросилась на закуски. Ела жадно, словно жертва булимии, а Виктор, пользуясь моментом, ловко совращал желанную гостью, искушая ласковыми губами нежную шею.
Она потешно напрягалась, жмурилась, временами забывала глотать, не в силах сделать правильный сиюминутный выбор между нервным голодом и наплывом желания.
Хозяин не торопился, несмотря на то, что доступ к тайным знаниям был открыт: сама, значит сама. Он ждал сигнал, условный знак: телепатический, акустический, тактильный – не важно.
Катя ела и ела, потом вдруг заплакала, – я такая страшная, такая уродина, что ты меня не хочешь!
Сколько же в ней было загадок, сколько противоречий – не сосчитать, но слаще этой взбалмошной девицы, ни до, ни после Виктор ничего не пробовал.
В постели с ней он буквально сходил с ума. Катенька позволяла любые вольности, но после финала неизменно рыдала. Любовник ласково уговаривал заплаканную девочку, гладил по головке, прижимал, шептал на ушко нежности, признавался в любви, и утешал, утешал: до полуночи на кухне, потом в постели, после в горячей ванне, и опять в кровати.
Самое удивительное – силы и желание только прибывали.
Катенька вновь и вновь взрывалась приступами судорог, агонией сладострастия, кричала, прикусывая до крови ладонь, выгибалась, запрокидывая голову, ненадолго отключалась, бросалась в объятия, и снова рыдала, впадая в транс, пробуждающий у него и у неё неодолимое стремление вновь слиться.
Их интимная жизнь изначально была неправильной, похожей на поединок двух динозавров, размеры которых не позволяют совершать контролируемые действия. Каждое свидание заканчивалось, если не размолвкой, то обидой, или задетым за живое самолюбием, но неодолимая сила взаимного притяжения не позволяла расстаться.
Виктор, с бесподобным романтическим вокалом и неиссякаемой мужской силой, был, как воздух необходим ей, а Катенька, умело выжимающая пограничными состояниями психики приступы страсти, ему.
Люсеньку он любил, даже очень, но не так. Она лечила, тогда, как Катенька вызывала болезненные корчи, которые, это было удивительно, странно, нравились всё больше и больше.
Любовница каждый раз уходила навсегда… и неизменно возвращалась.
Острая фаза знакомства закончилась с окончанием командировки жены. Теперь они встречались по расписанию, чаще всего в пятницу. Виктор отговаривался тем, что играет с сослуживцами в бридж или преферанс.
В эти ночи они творили, что хотели, а желали любовники отведать запретное всё. Приходилось изворачиваться, врать, но игра того стоила. Катенька умела отдаваться самозабвенно, взвинчивать до невменяемости его мужское эго.
Теперь выходя в финал парного поединка, самозабвенно рыдали сообща. В перерывах делились новостями и жалобами. Раздельная жизнь вроде как тяготила того и другого.
Люся перестала казаться привлекательной, желанной. Прикасаться к ней стало неприятно. Усугубляли конфликтную обстановку накопившиеся за годы супружества претензии, мелкие неурядицы, негативные воспоминания.
Дети к тому времени жили собственными заботами, формируя личные судьбы независимо от родителей.
Люсенька встретила решение расстаться истерично, но сдалась, добившись обещания уйти в никуда, и, ни с чем. Такой расклад её устроил вполне, зато Катеньку рассердил и опечалил, что стало для него неприятной неожиданностью.
Жить к себе любимая не позвала, замуж выходить не согласилась.
Встречаться стали реже, да и интимный энтузиазм свиданий померк. Непредсказуемость поведения подруги, принимая решение развестись, Виктор во внимание не принял.
Напрасно: выходить повторно замуж, брать на себя ответственность, Катя не имела желания.
– Мог посоветоваться. Жизнь – парадокс, а не закономерность. Давно пора понять – в ней всё несправедливо. Как ты себе представляешь совместную жизнь… тем более такой щедрый: щёлкнул пальцами, и превратился в нищего.
– Мы же любим друг друга! Зачем слова, если они ничего не объясняют? Я готов для тебя на всё.
– Про любовь сам придумал? Я тебе этого слова не говорила. Хочешь – оставим всё как есть. Нет – вали на все четыре стороны.
Однажды в жизни каждого наступает час истины, когда приходится избавляться от иллюзий, сентиментальных фантазий, и сопутствующих им соблазнительных декораций придуманного ракурса бытия.
В хрупкой структуре бренного эфирного тела интимных отношений обнаружился жуткий дефект: оказалось, что волнующая пикантная связь не имеет отношения к солидарным возвышенным чувствам.
В том, что безумный секс не любовь, нет противоречий, поскольку природа этих явлений разная. Первое выстраивается на здоровье, взаимной симпатии, и физической совместимости, а второе – на ответственности, бескорыстии, и доверии.
Совокупиться до потери пульса можно почти даром, тогда как любовь требует последовательного труда и духовных вложений.
Катенька как всегда взбрыкнула, поскольку всегда и всё решала сама, но отказаться от привычного наслаждения не пожелала. Пятница для неё стала таинством, ритуалом, а Витька, так и не повзрослевший мужчина – жертвой, которую она торжественно водружала на алтарь отвоёванного у судьбы благоденствия. Она принимала его любовь как исцеляющую от недуга таблетку.
На замужних женщин Катя смотрела свысока: курицы, несущие незнамо кому золотые яйца.
Люся Виктора обратно не приняла, ей понравилась жизнь свободной от обязательств госпожи, тем более что для счастливой жизни накопленного за годы совместной жизни достояния было предостаточно.
– Могу предложить секс для здоровья… по пятницам. В субботу и будни у меня масса планов.
Это был удар ниже пояса.
Увы, Виктор не был бойцом.
Одиночество и неприкаянная жизнь в коммуналке буквально за год превратили счастливого мужика, у которого теперь было две любовницы и ни одного близкого человека, в жалкую тень себя вчерашнего.
Вечера Виктор заполнял посиделками со стаканом. В него и влюбился в итоге.
Вам интересен финал? Разве не известно всем и каждому – кто с бутылкой дружен, тому секс не нужен.
И всё же, и всё же… как ни страдала от предательства, как ни переживала размолвку Люсенька, превратиться в бездушную стерву так и не сумела.
– Приходи. Любви не обещаю, а простить… постараюсь. За тебя дети просили. Папка всё же.
Дальше не знаю. Как сложится.