«Иностранцы! Иностранцы!» - прокатился рокот в фойе Московского дворца пионеров. В самом начале восьмидесятых годов двадцатого столетия дворец населяли, конечно, совсем не те пионеры с обветренными лицами, что прежде покоряли север и открывали новые острова, но пионеры, достаточно точно сделанные по их образу и подобию. Пионеры, которые не надеялись никогда выехать за пределы своей родины. Советский Союз был на излете, но железный занавес ещё плотно прикрывал нас на границе. И кто бы мог подумать, что клубничные, апельсиновые и ванильные жевачки, как пули, смогут пробить сердца советских детей.
Иностранцы, две хорошо одетые женщины и седой мужчина с вытянутым рябым лицом, стояли у пруда с экзотическими рыбками и что-то говорили детям на тарабарском языке. Это придавало им совершенно рыбий вид: настолько они были невероятные существа, что упади эти иностранцы в пионерский прудик, никто бы и не отличил их от прочих его странных обитателей. Говорили, говорили, но самый решительный кульминационный момент общения с пионерами наступил только тогда, когда женщины извлекли из своих сумочек горсти заграничных жевачек и подкрепили непереводимые слова делом, раздавая жевательные подушечки и пластинки всевозможных цветов и вкусов всем подряд. Всё это происходило под тревожными тяжелыми взглядами воспитателей, руководителей кружков и ответственных работников, раздираемых обязанностью соблюсти какой-никакой этикет или ударить приезжих по рукам. Поглаживая детей по загривкам, женщины и рябой опустошили свои сумки и довольные произведённым дешёвым эффектом двинулись дальше осматривать залы пионерского дворца. Детей оттеснили руководители, дети радостно сжимали в руках дары, каждого из них на завтра в школе ожидал фурор, ведь это не просто ценнейшие фантики и вкладыши с комиксами, но и сами жевачки -первозданный товар, на тот момент мало кто их пробовал, на самом деле, всё больше хвастались. Среди этих радостных, возбуждённых детей затесался и Сашка Гуров, сегодня он пришёл в кружок керамики. Сашка так же сжимал в ладони трофеи - клубничную жевательную подушечку и пачку Doublemint из пяти пластинок.
«Дети, дети, не разбегайтесь, все немедленно подойдите ко мне», - раздался голос ответственного работника, как только иностранцы покинул фойе. «Товарищи руководители, не распускайте детей, пусть все подойдут ко мне». Большинство пионеров, по старой привычке заподозрив недоброе, начали нехотя стягиваться к указанной точке, на ходу пряча по карманам захваченные сокровища.
«Итак, дети, - сказала ответственная за мораль кучерявая женщина, - всё это может быть провокацией! Все эти безвкусные жевательные резинки вы должны сдать мне. Недостойно для советского пионера прыгать за подачки от иностранных гостей. Может быть, они и не желают нам ничего плохого, но и хорошего, будьте уверены, тоже не желают. Сдайте жевачки вот в эту сумку к Екатерине Григорьевне, руководителю игровой комнаты». Никто не шелохнулся, жевачки уже плотно прилипли к детским рукам. «Что же вы стоите? - повысила голос кучерявая женщина. - Немедленно сдать!» К сумке потянулся слабый ручеёк из дрогнувших сердец. Богатства, с глухим стуком отражаясь от сводов дворца, оседали на чужеродном матерчатом дне. Кто-то честно врал, что ему не досталось, кто-то всё отдавал, кто-то пребывал в смятении, вся палитра человеческих натур обнаруживала свои яркие неистребимые черты. Когда же наконец пришёл черёд Сашки Гурова, он протянул церберу наименее ценный Doublemint, оставив клубничную подушечку с вложенным в неё вкладышем покоиться в кармане брюк. «Что ты мне протягиваешь? - держа марку советского человека, рявкнула кучерявая. - Мне эта дрянь не нужна, бросай в сумку, я даже трогать этого не хочу». И Сашка бросил. «Это всё? Всё? Смотри, не обманывай меня, это ты себя обманываешь! - и она снова резко повысила голос, обращаясь уже ко всем. – В этих жевачках, дети, могут быть спрятаны маленькие рыболовные крючки и битое стекло. Если кто-то начнёт их жевать или же ещё хуже случайно проглотит, будет внутреннее кровотечение. Будем вызывать «скорую». Ты всё сдал? - женщина вновь понизила голос, но строгости и непримиримости в нём не убавилось. – Всё? Иди, и, если это не так, тебе же хуже». «Я, честное слово…» - начал было Сашка. «Ладно, иди. Следующий».
По дороге из Дворца к автобусной остановке у метро «Университет» Сашка всё гадал, как поступить с жевачкой. 187-ой автобус пришёл быстро. Это была первая остановка для пустого автобуса, перед ней у другого выхода метро располагалась конечная, где водитель высаживал всех пассажиров, разворачивался и двигался дальше. Если быть проворным, угадав изменчивое место остановки первой двери, то, забежав в салон, можно занять любимое изолированное место прямо за водителем, там тебя никто уже не побеспокоит с требованием уступить место, засесть и проехать в блаженном созерцании, когда от тебя ничего не зависит, даже передвижение ног прямо до дома. По пути Сашка, разумеется, не удержался и развернул подушечку, её, как он и предполагал, оборачивал великолепный вкладыш с маленьким комиксом. Уже выигрыш, можно будет на что-то обменять, но что же делать с самой резинкой? Сашка осторожно помял её в пальцах, но никакой крючок не показал своё кровавое жало. Сашка аккуратно завернул всё во вкладыш, а сам вкладыш в пестрый фантик и положил в карман, привычно предаваясь созерцанию памятника Индире Ганди и кинотеатра «Литва», а там за ними, через овраг, за чертой Мосфильмовской улицы с посольскими домами - его дом, дом на Веерной, но для этого автобус ещё должен сделать петлю у Филёвского парка, и нет чтобы свернуть сразу. Нет.
Кухня, нож, расписанная красными жар-птицами тщательно отмытая от докторской колбасы деревянная доска, на ней Сашка режет, кромсает, почти уничтожает пухленькую розовую подушечку, рассчитывая не пропустить тот самый крючок даже самого мелкого калибра или, может, битое стекло? Он бы запихнул всё это ещё и в атомную камнедробилку, если бы только она завалялась в квартире, но выбросить жевачку он не мог. Измученный, лишённый всякого удовольствия, Сашка наконец положил истерзанную массу себе в рот и начал осторожно пережёвывать, теперь это была настоящая жевательная масса в её первозданном бесформенном виде, от аппетитной подушечки осталась только искромсанная кучка, вкусовые рецепторы посылали сигналы мозгу, но тот уже не давал определённого ответа. Советский Союз умирал, а Сашка Гуров только-только начинал жить. Он ещё многое мог сделать на благо человечества.
Ноябрь 2020