Гуров шёл со змеёй, парадно пригретой на груди. О, он не был самоубийцей, он был маленьким мальчиком. Чистым москвичом, как бы это словосочетание не раззадоривало окружающих. Он рос на берегах Кутузовского проспекта, и всё ему было нипочём. Какой цвет у чистого москвича? Цвет неяркий, цвет выстиранной много раз белой рубашки, цвет майского солнца у будки с мороженым, хрустальный, начитанный цвет.
Утро этого дня началось как обычно с открывания глаз, но за обыденностью этого действия уже крылось нечто большее, если уж говорить начистоту, то многие мёртвые позавидовали бы сейчас Гурову только за то, что он вот так обыденно смог их открыть, и тому, конечно, что на этот день у него были планы. Сегодня они с мамой шли гулять в Кремль к Царь-пушке, в Тайницкий сад, проходить насквозь сторожевые башни с тенями ушедших стражников, стойко преграждающих путь оборванцам в застиранных московских рубашечках, свободно пересекать мосты, есть мороженое, да и вообще, у мамы так мало времени, а тут целый день. Отец бросил Гурова в детстве, его и двух старших сестёр, мама работала врачом и потихоньку продавала книги из семейной библиотеки, получая за всё это маленькие деньги.
В приподнятом настроении, как будто семья его полная чаша, и сёстры не такие вредные, и мама не одинока, Гуров вышел к завтраку, с аппетитом съел два бутерброда с сыром, не допил чай, получил затрещину за то, что качался на табуретке, а ведь табуретка не вечная, и денег на новую у мамы нет, и довольный собой стал одеваться к выходному дню, считая невечную табуретку большим обманом, ведь, сколько он себя помнит, он нещадно на ней качается, и с табуреткой за это время не произошло ничего существенного. Она оставалась неизменной. Выглаженная рубашечка уже висела на стуле в комнате, там же непривычно аккуратно и потому торжественно сегодня лежали сложенные брюки. Покряхтев немного в коридоре, Гуров добился от ботиночек вполне сносного блеска. Он был готов. Последняя его страсть - значки призывно поблёскивали на стене, прикреплённые к вымпелу давно забытого государства. В центре, ну, может, немного правее, светилась звезда коллекции - мамин значок о высшем медицинском образовании со змеёй, вьющейся вокруг чаши с ядом. Мама в общем не разрешала его выносить из дома, ведь это серьёзный значок, за ним стоит большой труд. «Мама! Мам! Можно я сегодня надену твой значок? Ты же будешь рядом. Ведь можно, да?» Этот значок был, как настоящий орден, плохих врачей Гуров не знал, те же, кого знал лично, были лучшие люди, и они всё могли, и значок был на винте и закреплялся с внутренней стороны одежды плоской гаечкой, а не как все остальные значки, на заколке.
Мама отчего-то сегодня легко согласилась, и просто попросила принести значок, и сама привинтила его ему на кармашек через дырочку для пуговицы. И они вышли в город. От Смоленской начались мороженое, майский тёплый асфальт и газировка. Значок поблёскивал на груди, придавая беспечному Гурову таинственности и веса в глазах встречных ровесников. Гуров был горд.
Впереди показалась Кутафья башня, за ней мост, за ним древняя крепость. На мосту, как и ожидалось, их встретила, скрестив алебарды, крепостная стража в кольчугах, но мальчику из другого времени они не стали помехой, а мама так ничего и не заметила. Тут и там на территории крепости маячили тёмные фигуры в форме современных стражников, они, в свою очередь, были вполне материальны. Гурову от них стало как-то не по себе, будто бы они с мамой не должны здесь находиться, но их благосклонно потерпят ради исполнения какого-то неведомого ритуала. Остановились у Царь-пушки, которая, как оказалось, никогда и не стреляла теми большущими бутафорскими ядрами, аккуратно сложенными у её лафета. Это ненадолго расстроило Гурова, но пушка была огромна, а день был так хорош. К тому же он всё равно несколько раз успел мысленно выстрелить по врагам, напугав их до смерти.
Прошли никогда не звонивший треснувший в десяти местах Царь-колокол, преодолевая желание залезть внутрь и впечатляясь толщиной и тяжестью отвалившегося от него осколка. Одиннадцать с половиной тонн, подумать только! Гуров к тому времени весил уже двадцать шесть килограмм, сколько же Гуровых могло отколоться, если бы они были колоколом? Лучше об этом и не думать, громадное число Гуровых. И всё же удивлённого мальчика не покидало неловкое чувство чего-то не того, так он для себя сформулировал то самое ощущение, которое его посетило в этот час в крепости. «Что-то тут не так», - подумал он. Ещё утром каждая улица города принадлежала ему, и Смоленка, и двор… И тут он снова натолкнулся на колючий взгляд серого стражника.
Осмотрев соборы и немного подустав от впечатлений и жаркого дня, Гуров и мама пошли прогуляться по дорожке вдоль крепостной стены: Тайницкая башня, 1-ая Безымянная башня, 2-ая Безымянная - ощущение чего-то не того усилилось и выросло в серого стражника на пути, тот изменил траекторию, отдал честь и, наклонившись к Гурову, строго спросил: «Вы, молодой человек, получили высшее медицинское образование? Когда это вы успели? Такой значок требует подтверждения. У вас есть документ? Предъявите». «Всё хорошо, простите, у меня есть, есть документ». Мама поискала в сумке и достала удостоверение к значку. Стражник с неохотой разогнулся и, взяв его в руки, сделал вид, что внимательно изучает. «Всё в порядке, Марина Борисовна, но в следующий раз пусть значок будет на груди того, кому он принадлежит». Стражник отдал честь и прошёл дальше. Как только он отошёл на достаточное расстояние, Гуров в сердцах, сгорая от стыда и несправедливости, сгорая от нестреляющей пушки, от второй безымянной башни, от жгущего грудь значка, оглушённый небьющим колоколом, попытался сорвать этот значок с рубашки, но винт держал крепко. «Да брось ты, Саша, остановись, мало ли, что один идиот сказал, пусть даже и в форме, носи. Ничего страшного, я же с тобой». Но он уже не хотел слышать до тех пор, пока в слезах не вырвал карман с корнем, а с ним и недоступный ему теперь значок. «Какая же сволочь», - сказала мама, глядя вслед уходящему свежевыбритому затылку.
Июль 2018