Андрей Платонов. «Впрок».
Роман Андрея Платонова «Чевенгур» (1929) в конце 20-х в СССР не напечатали, хотя шанс на это был, его «Котлован» (1930) не мог появиться в сталинском государстве ни при каких условиях, а платоновский «Впрок» (1931) внезапно просочился через советскую систему книгоиздания. Последствия не заставили себя долго ждать: повесть попала на глаза Сталину, и крайне ему не понравилась. Вождю показалось, что это работа «агента наших врагов», написанная «с целью развенчания колхозного движения», после чего Платонову устроили публичную порку и перестали печатать.
Сейчас считается, что «Впрок» - это сатира на колхозную деревню, а основные споры литературоведов ведутся по вопросу жанровой принадлежности этого произведения.
Я полагаю, что история публикации этой повести, которая определила трагическую прижизненную биографию писателя, сделала эту работу более значимой, чем она была в реальности. И отношение литературной общественности к этому произведению определяется именно сопутствующими обстоятельствами, а не художественными достоинствами «Впрока».
Представим на минутку, что редактор «Красной нови» Александр Фадеев не стал публиковать повесть в журнале, и она осталась «в столе» Платонова. В этом случае ее бы наверняка напечатали одновременно с «Чевенгуром», «Котлованом» и «Ювенильным морем» в годы перестройки. И есть у меня такое подозрение, что без «рекламной» резолюции Сталина и оргвыводов после ее публикации «Впрок» вряд ли бы нашел своего читателя среди «перестроечной» интеллигенции. С какой стороны на повесть не смотри, но это плохая литература.
Как известно, Андрей Платонов в первые годы своей писательской карьеры сочинял на русском языке, и лишь с «Чевенгура» стал творить на своем собственном, основанном на лексике и грамматике русского языка. При этом, каждое его большое произведение по своему языку все-таки несколько отличается от других. Например, «Котлован» довольно далеко ушел от «Чевенгура», а «Ювенильное море», в свою очередь, от «Котлована».
Неподготовленному читателю встреча с подобными текстами противопоказана. Чтобы их воспринимать адекватно, нужно понимать, что ты читаешь автора, который не является малограмотным человеком и не коверкает русскую речь в каких-то экспериментальных целях, а пишет под диктовку своей Музы. В случае Платонова мы имеем писателя, чья Муза сильно отличалась от своих товарок, водивших пером всех русских классических писателей.
Те из мужчин, кто хорошо изучил представительниц слабого пола, знает, что все женщины делятся на полностью сумасшедших и слегка тронутых (за редчайшими исключениями). Большинство наших классиков имели дело со слегка помешанными Музами, а Платонову в этом отношении не повезло… Хотя, как сказать. Ведь его «безумная» Муза «вдохновила» автора на безусловные шедевры литературы - «Чевенгур» и «Ювенильное море». «Платоновский язык» в этих произведениях подготовленным читателем воспринимается органично и не вызывает особого отторжения. С другой стороны, из печатной машинки Платонова вышли «Котлован» и «Впрок». Здесь Муза Платонова подвела, хоть и различным образом.
В «Котловане» язык настолько сильно отличается от русского, что эту повесть не столько читаешь, сколько переводишь. Похоже, здесь Муза Платонова полностью подавила писателя, и он записывал за ней в сомнамбулическом состоянии. С «Впроком», по-моему, другая беда. Здесь много настоящего Платонова и мало его Музы, что отразилось на невнятном содержании и неопределенной жанровой принадлежности произведения.
Литературоведами было сломано немало копий, чтобы определить, что за неведома зверушка получилась в случае «Впрока»: то ли очерк, то ли хроника, а может и повесть... По-моему, «Впрок» - это цикл своеобразных платоновских очерков (который вполне правомерно назвать хроникой путешествия), слегка закамуфлированный под повесть, приправленный отчетом о мелиорации земель, и местами содержащий натуральные доносы в вышестоящие инстанции. Но суть не в этом. Не столько жанровая неопределенность привела к творческой неудаче, сколько содержание произведения.
Из «Впрока» читатель узнает как некий «душевный бедняк» (по сути, сам автор, поскольку повествование вскоре после начала ведется от первого лица) путешествует по колхозам и артелям, рассказывая читателям о проблемах и достижениях колхозного строительства. Это хроника небольшого путешествия, написанная своеобразным «платоновским» языком. Но кому теоретически может быть интересен подобный рассказ автора о колхозах?… Для советского читателя начала 30-х годов было вполне достаточно газетных отчетов с колхозного фронта, написанных на русском языке. Зачем ему корявый платоновский сборник очерков? Еще хуже сложилась ситуация для этого произведения по прошествии времени. Кого сейчас могут привлечь отчеты о жизни колхозов?… Где эти люди?… Современному читателю здесь нечего ловить, кроме словесных оборотов автора.
Мало того, что тематика «Впрока» не может привлечь любителей художественной прозы. Литературоведы уверяют нас, что это сатира, что является откровенной неправдой. Действительно, талант у Платонова был сатирический и в «Чевенгуре» с «Ювенильным морем» это заметно невооруженным глазом, но проблема в том, что сам Платонов никогда не планировал писать сатиру на Советскую власть. Писатель был настоящим пролетарием, который свято верил в коммунизм, в чем резко расходился со своей «белогвардейской» Музой. Когда Муза брала верх над Платоновым и его мировоззрением, русская литература получала сатирические шедевры. Я отношу к таковым «Чевенгур» и «Ювенильное море», а некоторые критики высоко оценивают и «Котлован».
Во время создания «Впрока» Музе одержать верх над Платоновым не удалось. Его русский язык она изрядно подпортила, но это единственное, что она смогла сделать по-своему. Ей не удалось удавить коммуниста в соавторе, в результате и жанр произведения получился какой-то неопределенный (Муза Платонова писала только художественную прозу, а Платонов все подряд), и его направленность не очень ясна. Но она совершенно точно не сатирическая.
Когда я прочел «Впрок», то сразу почувствовал дух коммунистического доноса, которым буквально пропитана эта работа. В других произведениях Платонова я этого не замечал. По ходу дела «путешествующий» Платонов сообщает «наверх» о недоработках и преступлениях в колхозном строительстве. Стоит автору почувствовать «буржуазный дух» - он тут же сигнализирует об этом «компетентным органам». Особенно это явно проявилось в рассказе об артели героев гражданской войны. Члены этой артели заработали своим трудом на хорошую жизнь по тогдашним меркам и вполне понятно, почему они не хотят пускать к себе в артель разную голытьбу. Одобряющий сплошную коллективизацию пролетарий Платонов этим по-настоящему возмущен! По мнению автора, все должны работать и жить впроголодь! «Впрок» наглядно демонстрирует, что писатель был не просто истинно верующим коммунистом, но и глупцом.
Сталин тоже остался недоволен содержанием произведения, но явно по другой причине, чем я. Судя по его реакции, Сталин был явно ошарашен своеобразным языком писателя, поэтому в основании его резкой реакции на «повесть» лежит не собственно расхождение с Платоновым по поводу политики партии в деревне, а возмущение читателя, вызванное непониманием, что хотел сказать автор повести.
Те, кто знаком с другими произведениями Платонова, вряд ли будет удивлен «тарабарщиной» «Впрока». Она здесь совсем не мешает чтению как в «Котловане»: «Упоев глянул на говорящих своим активно-мыслящим лицом»; «Упоев, увидев Ленина, заскрипел зубами от радости и, не сдержавшись, закапал слезами вниз»; «Либо он обманывал меня, либо я был дурак новой жизни. Я постоял в неизвестности и отошел посмотреть на местный капитализм»; «Женская беднота заявляет свое страдание непосредственно песнями на улицах». Все в подобном тексте понятно и без перевода.
Проблема в том, что к «платоновскому языку» Сталин был явно не подготовлен. Более раннего «Чевенгура» он явно не читал, хотя этот роман в рукописи гулял по издательствам и даже попал к Максиму Горькому, который был весьма близок со Сталиным. Учитывая, что вождь народов был любителем русской классической литературы («реализма»), то вполне понятно, что всякий шаг в сторону от нее рассматривался им как преступление против русской словесности. Я думаю, что когда неподготовленный к восприятию платоновских текстов Сталин ознакомился с фирменной словесной эквилибристикой писателя, он наверняка подумал, что Платонов издевается над читателями. И что хуже всего - он издевается над крайне болезненной для Сталина темой колхозного строительства! В этом случае любое лишнее слово или сомнительное по синтаксису выражение могло рассматриваться как поклеп на Советскую власть и лично товарища Сталина! А «лишних слов» и разнообразных словесных загогулин в текстах Платонова всегда было хоть отбавляй. И трактовать их можно было как угодно.
К примеру, в самом конце «Впрока» автор рассказывает о некоем Пашке, который «заметил, будучи отсталым хищником, что для значения в Советском государстве надо стать худшим на вид человеком». Иными словами – чем ты беднее, тем лучше коммунисты будут к тебе относиться. Что это: клевета на Советскую власть или политически нейтральное наблюдение? Как хочешь – так и думай. Все зависит от того, кто это прочтет. Сталин прочел и вполне логично воспринял повесть как издевательскую вылазку врага, чем и обеспечил «Впроку» место в русской литературе.