6.
Рушан с беспокойством спрашивал все снова и снова:
– Неужели князь Дарник собирается напасть на Гурган?
– Ты же видел сам – гурганцы сами напали на нас, – отвечал ему на хазарском языке Рыбья Кровь. – Нам просто надо успеть первыми к гурганскому эмиру, чтобы легче было перед ним оправдаться.
– Но твои воины говорят только о предстоящем сражении, – не верил купец.
– На то они и воины, чтобы говорить о сражениях. Ты же видел, как я остановил их в рыбацком селище.
– Его все равно разграбили.
– Потому что не было у кого все это купить. Ты все видел и будешь лучшим судьей перед эмиром. Можешь прямо сейчас прикинуть, какую сумму за захваченные съестные припасы и одеяла нам следует заплатить.
Полдня подумав, Рушан назвал сумму в семьсот дирхемов. Дарник с удовольствием с ним поспорил и снизил сумму до пятисот дирхемов. Еще они обсудили сколько может стоить триста рулонов сукна и четыреста макрийских лисьих и соболиных шкур взятых на биремы для продажи, и князь пообещал, что захваченные гурганцы будут переданы эмиру без всякого выкупа. После этого Рушан чуть успокоился и даже внес некоторые исправления на хазарской карте. По его описанию Гурган располагался у входа в большой залив, отделенный от моря узкой и длинной косой, заросшей лесом. Сам залив полусоленый, но по его берегам есть ручьи и родники с хорошей водой.
К ночи того же дня флотилия достигла основания этой косы. Дарник выслал к берегу вплавь ватагу дозорных с надутыми воздухом бурдюками. Вернувшись, они сообщили, что да, версты через две они вышли через лес к заливу, где на воде даже ряби нет. Признаков селищ они вокруг не обнаружили.
С восходом солнца гребцы взялись за весла и, сменяясь каждый час, уже к полудню достигли входа в Гурганский залив, посреди которого имелся небольшой островок. Первонально направились было к нему, но потом князь передумал и велел сворачивать в сам залив, а оттуда уже к косе.
Входя в залив, на восточной стороне увидели белый город с внушительной стеной и множеством каменных домов на пологом склоне.
– Это и есть Гурган, – объявил Рушан.
К косе по тихой воде причалили как-то совсем по-домашнему. Внезапно разразившийся теплый ливень с молниями и ветерком привел всех в радостное настроение – хорошего дождя не видели почти два месяца. Ратники, кроме сторожевой сотни, живо скинули доспехи и одежду и как мальчишки голышом бегали по песку и всласть купались.
После такого взбодрения и костры разжигать и фоссат выставлять было одно удовольствие. При отсутствии повозок стены возводили из мешков с песком. Помимо основного стана были выставлены еще три малых (на одну ватагу) сторожевых фоссата: у входа в залив, на противоположном морском берегу и еще один дальше на восток по берегу залива.
– И что теперь дальше? – спрашивали воеводы.
– Дальше – отдыхаем! – шутил Дарник. – Наша стрела на их стороне, чем ответят, то и ладно будет.
Вместе с Рушаном он проведал пленных гурганцев. Успокоил их насчет возвращения домой и каждому вручил по дирхему, а трем кормщикам и по два дирхема. Воеводы удивлялись:
– За что им такое жалованье?
– За приятное сражение, за что же еще? – князю это было очевидно.
Не обнаружив от чужаков враждебных действий, несколько рыбачьих лодок приблизились к вытянутым на песчаный берег биремам. Рыбаков звали сойти на берег, те не соглашались. Тогда князь написал послание эмиру на ромейском языке, одному из пленных кормщиков свиток закрепили на голове и послали к лодкам вплавь, не забыли и к шее привязать кошель с двумя дирхемами. Кормщика подняли на одну из лодок, после чего она направилась в сторону города.
Корней, тем не менее, выглядел крайне озабоченно:
– На этих лодках они спокойно могут подплыть ночью и поджечь наши биремы.
– Ратай бы тебе на это сказал: построй десять плотов и выставь их со сторожами у бирем со стороны залива, – заметил ему на это Дарник.
– Ох уж этот проказник Ратай! Везде меня найдет! – под смех воевод воскликнул Корней, отдавая распоряжение о срочном строительстве плотов.
Всех, конечно, интересовало, что же такое князь написал эмиру.
– Да просил сильно меня с вами не наказывать, – снова повеселил соратников Рыбья Кровь.
Утром дозорные с северного и восточного сторожевого фоссата доложили князю о проходе в город остатков гурганской флотилии.
– Может стоит им на хвост сесть и тоже в город войти? – на всякий случай предложил Корней Дарнику.
– Будем надеяться, что эмир уже успел выслушать нашего пленника.
– А чего ты решил, что наш пленник стал ему говорить о нас хорошо?
– Если эмир умен, то он все в любом случае поймет как надо, а если не умен – то горе Гургану.
Полдня в дарпольском стане прошли в напряженном ожидании. Затем, когда полуденное пекло немного спало, показалась большая лодка с переговорщиками. Рыбья Кровь принял их в своем княжеском шатре, где были расставлены стол, лари и седалища с подушками. Гурганцам было предложено виноградное вино, от которого они отказались и квас, который они с любопытством попробовали.
Переговорщики на взгляд воевод вели себя странно: расспрашивали князя о Дарполе, какие там живут племена и народы, какой веры и обычаев придерживаются, насколько склонны к вину, имеют ли ограничения в пище, сколько по числу у них христиан, магометан и иудеев, скромны ли их женщины. Князь на все вопросы отвечал невозмутимо и по возможности точно. О пленниках гости опоминули лишь однажды и Дарник подтвердил, что да, присылайте фелуки и забирайте их: по одному апельсину за каждого пленника. Перед уходом переговорщиков он написал эмиру второе послание, запечатал их своей печатью и передал гурганцам.
Ближе к вечеру прибыли три фелуки привезли две корзины с апельсинами и забрали с собой своих моряков.
Воевод буквально разрывало неуемное любопытство:
– Что же такое ты, князь, написал эмиру??? И во второй раз тоже???
– В первый раз я написал, что хотел бы принять магометанскую веру, но для того, чтобы сделать окончательный выбор, мне надо совершить путешествие в Дамаск и встретиться там с халифом, – на голубом глазу признался Дарник. – Во втором написал, что для того, чтобы магометанскую веру оценил и принял не только я один, а вся моя земля, я должен совершить это путешествие со своими воинами.
Воеводы очумело смотрели на своего князя.
– С какими воинами? – наконец решился на вопрос ромейский сотский.
– Со всеми вами, других воинов у меня здесь нет.
– И как, положим в котомки полпуда сухарей и зашагаем по персидской дороге? – Корней, как и все, с трудом это мог представить.
– В трюмах у нас пятнадцать повозок и двадцать колесниц, купим коней и пойдем по дороге обычной военной колонной, – разъяснил Дарник.
Воевод словно прорвало, все заговорили одновременно.
– Да как такое вообще возможно?
– На первой же ночевке нас окружат и в темноте не помогут никакие камнеметы!
– Какая могучая страна позволит, чтобы по ее земле двигалось чужое войско?
– Скажут сдать все оружие!
– Назад мы точно не вернемся!
– Успокойтесь, успокойтесь! – князю невыносим был их ор. – Никто еще никуда не идет! Нам просто надо выиграть время. Чтобы к нам все немного привыкли, начали торговать, разрешили здесь оставить свое торговое подворье.
– А если они возьмут и согласятся с твоей прогулкой в Дамаск? – предположил Корней.
– Если сразу согласятся – это и будет для нас ловушкой. Никакой эмир сам нам такое разрешение не даст, сперва пошлет к халифу за согласием. По словам Рушана, самому быстрому гонцу до Дамаска отсюда надо скакать десять дней. Значит, три полных недели у нас точно есть. А если согласятся, то и пойдем. Кто не захочет посмотреть южные страны, тот может вернуться в Дарполь, насильно я никого с собой брать не буду.
– Все хорошо, но скажи, пожалуйста, почему дамаскому халифу должно быть какое-то дело до маленького Яицкого княжества? – не отставал Речной воевода.
– А молва? – усмехаясь, отвечал ему и всем Рыбья Кровь. – Вы недооцениваете силу молвы. И тридцати лет не прошло, как пять сотен иудейских менял сумели принудить принять свою веру сильнейший Хазарский каганат. Неужели дамасские халифы не грызут себе локти, что не их вера торжествует на Итиле? Не забудьте, что они с хазарами беспрерывно воюют уже лет пятьдесят, никак не меньше. Неужели им не захочется иметь сильного магометанского союзника на Яике? Тем более, что они наверняка уже знают о всех наших победах.
Воеводы молча слушали.
– Ну и уничтожат они обманом нашу хоругвь со мной во главе, и что? На весь подлунный мир станет известно, что к ним пришли доверчивые чужеземцы, чтобы разобраться, что есть истина, а что нет, а они их просто перебили? Будь в Дамаске дикие кочевники – никакого с них спросу, но магометанской вере уже сто лет, там выросло пять поколений воинов, убежденных в своей высшей небесной миссии и эмиров, наладивших великолепное управление своих бескрайних владений.
Понятно, с каким нетерпением воеводы после такого объяснения ожидали нового приезда переговорщиков. И этот приезд никого не разочаровал. Если в первый приезд переговорщиков было лишь двое, во второй – пятеро, то в третий раз прибыла большая фелука, с которой на берег сошло целых восемь разодетых переговорщиков – похоже, посмотреть на дерзких северян пожаловали главные городские вельможи. Они начали с того, что пригласили Дарника с ближними воеводами перебраться в Гурган, где им уже отведено лучшее посольское подворье, мол, там будет гораздо удобней, чем в палатках на сыром песке. Князь вежливо поблагодарил за такое щедрое приглашение, но сослался на то, что не может оставить своих воинов без должного надзора и попросил выделить место, куда бы он мог переехать со своими биремами и тысячью воинов. Эта его просьба сильно смутила переговорщиков. Они оторопели еще больше, когда Дарник подал им уже готовый договор на ромейском языке о выделении под Яицкое торговое подворье того места, которое сейчас занимает их стан:
– Здесь мы не будем никому мешать, а приезжать в Гурган обязуемся уже без оружия. Если же вас смущает, что нас здесь слишком много, то завтра я собираюсь отправить две биремы на север.
– С какой целью будут отправлены эти биремы? – последовал осторожный вопрос.
– Они привезут подарки для великого халифа и повозки для путешествия в Дамаск.
Воеводы навострили уши – будет ли возражение? Возражения не было. Более того, в следующий раз переговорщики привезли разрешение на возведение на косе Яицкого подворья. Потом и вовсе сообщили, что да, в Дамаск отправлен запрос насчет словенского «похода за верой».
Одновременно князь обстоятельно переговорил и с Рушаном, объяснял ему, что путь в Дарполь вдоль восточного берега будет втрое короче, чем путь вдоль западного берега, то есть за весну, лето, осень на Яик из Гургана можно обернуться не один, а три раза. А меха из Макрии получше, чем из Булгарии, янтаря и речного жемчуга, правда, нет, зато есть самоцветы с Рипейских гор. И пошлины хазарам за торговлю платить не понадобится.
– Да что там! Ты же сам видел в Дарполе Кятское подворье. Можешь сам опередить всех других купцов и открыть у нас Гургантское подворье.
– Западное побережье более освоенное, там всегда можно найти и еду, и питье, –возражал Рушан. – На востоке одна выжженная пустыня.
– Ты же видел Секрет-Вежу и Макарс, там купцам будет и еда и питье.
– До Макарса отсюда на биреме шесть-восемь дней пути, на фелуке будет все двадцать.
– Так в чем же дело? Подговори других купцов, я дам две биремы и построим вместе еще одно или два опорных селища до Макарса.
– А кому они будут принадлежать?
– Конечно Гургану. Но без пошлин для моих купцов. Если гурганские купцы не начнут плавать в Дарполь, то самому мне эти опорные селища вовсе не нужны.
И Рушан загорелся. Провел переговоры с нужными людьми в Гургане. И когда «Калчу» с «Милидой» отплыли в Макарс, у них на борту был с десяток бывалых купеческих работников, дабы оценить возможности восточного пути по Хазарскому морю – ведь до этого в Хемод купцы добирались кружным западным путем.
В Заливе, так теперь называлось их городище, развернулось привычное большое строительство. К удивлению дарпольцев гурганские визири его только поощряли. Загадка вскоре разрешилась просто, Рушан сообщил, что эмир больше всего боится, как бы предпримчивые гости в один прекрасный день не сели на свои биремы и не уплыли к себе на север, поставив его в глупое и чреватое наказанием положение перед Дамаском.
Оставшиеся три биремы беспрепятственно шныряли по западной части залива, добывая на безлюдных, большей частью болотистых берегах лес и гальку, нашли даже каменоломню, откуда принялись перевозить к себе большие известковые глыбы. Из подходящего леса соорудили для «Хазарии» новую мачту и возводили привычные для себя бревенчатые избы. Рядом со станом расчистили ристалище, где стали устраивать боевые игрища на радость рыбакам и знатным гурганцам, которые вместе с рыбаками подплывали близко к берегу, чтобы полюбоваться на военные забавы северян.
Рушан окончательно перешел на княжескую службу, его стараниями было нанято пять лодок, на которых дарпольцы уже сами ездили в Гурган людей посмотреть и себя показать. Понемногу, чтобы держать высокие цены, продавал на городском торжище дарпольские меха и сукно, а взамен то, что требовалось для долговременного проживания, включая мелкий скот и с десяток лошадей. На выделенные князем две тысячи дирхемов было куплено сорок рабынь, в основном тех же словенок. На шестьсот здоровых мужчин это было совсем ничего, поэтому приходилось вводить особые законы.
– Повального скотства не будет! – грозно объявил Рыбья Кровь, как только в Залив были привезены первых десять рабынь. – И веселых юрт тоже. По нашему городищу будут судить обо всем Дарполе, поэтому держите себя в руках, как бы тяжело это не было. Бросайте жребий и становитесь недельным мужем для своей наложницы. Потом передаете ее другому недельному мужу. Так конечно не очень разгуляешься, зато хоть чуть-чуть вспомните нормальную семейную жизнь. За насилие над наложницами будет виселица.
Настороженность постепенно уходила и у гостей и у гурганцев. Особый перелом произошел, когда Дарник отправил эмиру послание с просьбой прислать учителей арабского языка, мол, как иначе читать ваши священные книги. Учителя тотчас и прибыли: двое учить с хазарского, двое с ромейского и пятый со словенского. А князю пришло приглашение посетить дворец эмира. Воеводы обеспокоились:
– А что если они тебя захватят в плен, а то и казнят?!
– Справите по мне хорошую тризну, делов-то! – беспечно ухмылялся Дарник.
– Если казнят, то да, справим. А если захватят как заложника, что делать?
– Сразу нападать! Быть заложником еще большее бесчестие, чем быть убитым. Начнут меня у вас на глазах рвать – не останавливайтесь, а рвите их сами.
– А если выкуп за тебя захотят?
– У вас что, камнеметов нет?! Я же сказал: не раздумывайте, нападайте и рвите!
Таким было княжеское повеление воеводам и ратникам перед отъездом в Гурган.
Едва рассвело, большая гребная фелука появилась возле пристани Залива, специально уже построенной для бирем. С Дарником помимо десяти гридей в праздничных вышитых рубахах и вооруженных короткими пехотными мечами в свиту были взяты Рушан и сотский Ерухим, знающий персидский язык.
Пристань Гургана была сложена из больших тесаных камней, имелись даже причальные столбы для веревочных концов, что прежде князь видел только в Романии.
На берегу дарпольцев встречала разодетая встречающая свита и не менее тридцати стражников с копьями и круглыми щитами. Но их задачей было скорее сдерживать набежавшую толпу зевак, чем что-то еще.
Навстречу дарпольцам выступил осанистый визирь, назвавшийся Техелом, и предложил гостям свои услуги по показу города и торжища. Рыбья Кровь почти ни о чем не спрашивал, за него все нужные вопросы задавал Афобий, внимательно перехватывая взгляд князя. Покупать почти ничего не покупали, так, самую мелочь: сладости, фрукты, горячие лепешки. Удивились дешевизне перца, корицы и гвоздики. Техел же говорил, что если торговаться, то можно купить еще более задешево. Из северных товаров лучше всего шли меха, янтарь, речной жемчуг. Воск, мед и пенька тоже были в почете, а вот сукно и войлок почти не спрашивали.
Больше всего Дарника, естественно, интересовало, как выглядит городская стена изнутри. Напрямую спрашивать считал зазорным, но к одной из башен с воротами все-таки попросил подвести, так как эти ворота назывались Ханьскими.
– Неужели отсюда дорога ведет прямо в империю Тан? – не мог сдержать он своего любопытства. – И сколько дней пути?
– Гонцы преодолевают этот путь за полтора месяца, караваны – за три-четыре месяца, – был ответ.
Не преминули заглянуть и на невольничий базар. Торговля здесь шла самая бойкая: под навесами и в тени деревьев находилось примерно сотни полторы рабов и сотни три покупателей. Впрочем, больше торговались, чем покупали. Как ни странно женщин, даже молодых почти не брали, в основном, приценялись к мальчикам и крепким мужчинам.
Техел объяснил это тем, что женскую работу в городских домах выполняют в основном собственные жены, а наложниц для гаремов торговцы содержат отдельно и показывают только известным богатым покупателям. Остальных женщин разбирают обычно сельские жители, кому нужны работницы на полях. Самые же не востребованные невольницы через какое-то время продаются в «Дома отдохновения».
Действительно продаваемые женщины особой красотой, молодостью и изяществом похвастать не могли. За них требовали от тридцати до семидесяти дирхемов. Цена же спрятанных наложниц начиналась обычно со ста арабских сребков.
Солнце было уже в зените, торговые лавки одна за другой закрывались на полуденный отдых, и дарпольцев повели во дворец эмира. За спиной князя гриди тихо, по-словенски сетовали, что, может, их хоть у эмира кто-то догадается накормить. Дарнику это и самому хотелось узнать.
Увы, никаких особых яств во дворце эмира Газвана ибн Лейс они не получили, все те же сладости, фрукты, лишь с добавлением риса с изюмом. Сначала вообще казалось, что не будет даже этого. В предбаннике приемного зала вышла небольшая заминка с тем, что нужно сдать свои мечи и поклониться эмиру, стоя на коленях. На что Рыбья Кровь ответил, что становиться на колени для словен страшное оскорбление и лучше им вообще не встречаться с эмиром, или пусть тот сам выйдет из дворца, чтобы и ему не было неуважения. На том и договорились. В большом внутреннем дворике места сполна хватило и на княжескую свиту с мечами и на эмирскую охрану со щитами и копьями.
Сам эмир оказался темноликим сорокалетним дородным мужчиной с умными глазами и небольшой черной бородкой, одетым в цветистую одежду, сандалии и с головным платком, закрывающим всю голову кроме лица.
Хозяин и гости приветствовали друг друга только поклонами: более глубокий у князя и гридей и лишь слегка обозначенный у эмира. К удивлению Дарника, на его приветствие по-хазарски эмир ответил приветствием на ромейском языке. Положительно ромейский язык был главным языком всех властителей того времени.
Отказавшись от услуг толмачей, эмир с князем в сопровождении всего лишь одного телохранителя с бешеными черными глазами отошли в дальний конец двора, где имелся журчащий фонтан и под каменным навесом с вьющимися растениями было более прохладно. Жестом эмир указал на подковообразное возвышение, устланное пестрыми коврами и сам полуприлег на него на мягких подушках. Дарник был в некотором затруднении, как усаживаться ему, наконец, сел с прямой спиной, делая вид, что это ему привычней всего, хорошо еще, что можно было ноги не поджимать под себя, а опустить вниз.
– Князь Дарник очень смел раз после своего нападения на фелуки великого халифа посмел сам явиться в наш город, – неожиданно холодно произнес эмир.
Гость и бровью не повел.
– Я просто хотел на деле показать, какого сильного союзника в моем лице ты, эмир, можешь получить. Разве став могущественным эмиром, ты приказал казнить тех мальчишек, с которыми дрался в детстве? Думаю, многие из них стали твоими самыми верными подданными. Пять моих бирем никак не могут угрожать покою магометанского халифа. Зато теперь в твоих руках ключи от всего Хазарского моря. Великий халиф Мухаммад ибн Марван должен высоко оценить твою прозорливость.
Сказав это, Дарник понял, что попал, в глазах эмира что-то словно мигнуло. Жестом он пригласил гостя угощаться стоящими на резном столике фруктами и сладостями.
– Осталось только узнать, зачем тебе нужно союзничество с халифом и Гурганом? Насколько я знаю, ты даже не человек Писания, а самый упрямый идолопоклонник.
– Ну вот и настало время для меня с этим как-то определиться, – с обезоруживающей простотой принялся разглагольствовать князь. – Мое княжество уже не может жить без настоящей веры. А союзник мне нужен, потому что я нахожусь на самом выгодном перекрестке торговых путей. И вечно побеждать там всех невозможно. А лучшая и надежная помощь от союзника может прийти только по морю.
Тонкая улыбка промелькнула на лице эмира, мол, кто может так серьезно уповать на своих союзников.
– Это не обязательно должна быть военная помощь, – откликнулся на нее Дарник.
– А какая еще?
– Зерно, оружие, дирхемы.
В чем-то сильно убеждать Газвана не входило в намерение князя. Сказанного и так достаточно, чтобы эмиру на досуге было о чем поразмышлять.
– Могу ли я еще что-то обсудить с великим эмиром? – решил переменить разговор Дарник.
Эмир благосклонно кивнул.
– Я хотел бы обсудить положение дел в том случае, если халиф откажет мне в поездке в Дамаск. Очень хотелось бы, чтобы наше дарпольское подворье осталось в Гурганском заливе и после того, как биремы уплывут на север. Сегодня я видел в городе Хорезмское и Индийское подворье, ваши купцы свободно плавают в Хазарию и Булгарию, бывают и в Хемоде. Будет правильно, если и наши купцы будут приплывать в Гурган.
– Я думаю, больших препятствий к этому не будет, – согласился Газван.
Когда по его приказу гостям были вручены подарки: гридям и толмачу по маленькому бронзовому масляному светильнику, князю – Коран и кривой кинжал с рукояткой из слоновой кости, Дарник поздравил себя с тем, что предусмотрел и такой поворот событий. Каждый из гридей положил на поднос перед эмиром по крупному янтарю, а сам князь высыпал туда целый кошель с двадцатью мелкими рубинами, сапфирами и изумрудами, чем порядком впечатлил Газвана и его приближенных.
Второй вызов во дворец князь получил уже через неделю. На этот раз эмир разгневан был не понарошку, а на полной серьезности – до ста беглых рабов-словен всеми правдами и неправдами, кто вплавь, кто в обход по берегу добрались до дарпольского стана, желая вырваться на свободу из гурганской неволи.
– Увы, великий эмир, я заложник своей славы, – оправдывался перед Газваном Дарник. – Десять лет я не давал вывозить невольников из Словении, поэтому мои воины взбунтуются, если я прикажу наших беглых соплеменников возвращать их хозяевам. Прикажи выставить стражу вокруг нашего стана, пусть они ловят беглецов. Но если рабы все же доберутся до нашего подворья, то назад мы их выдать уже никак не можем.
– А если я сейчас посажу тебя в темницу? – пригрозил эмир.
– Будет лучше, если я сам поговорю с владельцами беглых рабов и договорюсь с ними о выплате нужного выкупа.
Немного подумав, Газван согласился. Раз уж заговорили о темнице, то Рыбья Кровь воспользовался случаем и предложил, чтобы ему отдали половину подлежащих казни преступников: зачем их просто так гурганцам кормить?
– Я знаю, у вас в городе только и говорят о том, что яицкий князь заставляет своих врагов поедать друг друга. Отрубать на площади головы хорошо, но однообразно. Зато когда мои воины в цепях проведут на пристань этих преступников и для них и для гурганцев это будет хуже, чем топор палача. Можно еще пустить слух, что многие преступники у нас сходят с ума от ужаса перед тем, как их начнут по частям жарить и есть.
– А это на самом деле так? – с интересом спросил эмир. – Можно попробовать.
Три дня спустя по главной улице Гургана десять ратников в красных масках провели на цепях от тюрьмы к пристани четверых преступников, на которых взбудораженная зрелищем толпа смотрела как на жертв особой людоедской казни.
Да и сами «жертвы» лишь дней через десять смогли прийти в себя и поверить, что их есть никто не собирается, и с усердием втянуться в очистку выгребных ям.
Еще веселее вышло с выкупом беглых рабов. Лишь половина хозяев рискнула приплыть в Залив за деньгами. Да и они были подвергнуты тщательному допросу князя, а рабов заставили показывать все следы от побоев. Часть причин побоев Дарник признал справедливыми, а часть чрезмерными. Соответственно и общую цену выкупа снизил. Да и ту, с которой согласился, разделил надвое: половину хозяевам заплатили дирхемами, а половину – долговыми расписками, мол, скоро из Дарполя придут княжеские торговые лодии, с них эти долги и будут оплачены.
Но как князь не ловчил, выложить больше тысячи дирхемов все же пришлось. Еще и за разграбленное рыбачье селище заплатили пятьсот дирхемов. Их в присутствии Рушана Дарник передал Техелу, не слишком интересуясь, оставит эти деньги визирь себе или, в самом деле, отправит в селище.
7.
Последний день лета выдался на редкость жарким и душным. В полуденное время все живое в Заливе пряталось в тень: куры, собаки, козы. Не отставали от неразумных тварей и люди. Лагерные караульные и те стояли под небольшими специально для них установленными навесами.
Дарник лежал на топчане с книгой в руках. Два противоположных края шатра были приоткрыты, давая доступ легкому сквозняку. Со своего места князю был виден навес, под которым Ырас учила Дьянгу словенскому языку. Эта учеба велась лишь в сторону простого понимания – вдовица по-прежнему внятно говорить не могла. Платок закрывал нижнюю часть лица Дьянги, рядом находилась деревянная миска, на случай если ее снова вырвет – на днях Ырас сообщила, что «любимая наложница» князя беременна.
У этой новости была лишь одна приятная сторона: в войске и Дарполе прекратят называть вдовицу колдуньей намертво очаровавшей князя – колдуньи беременными не бывают. Сначала Дарник даже обрадовался всему этому, как возможности занять Дьянгу будущим ребенком. Но потом его мысли на этот счет приняли другой оборот. Он представил себе, каково будет этому ребенку в десять-двенадцать лет смотреть на такую мать. Что почувствует и подумает он, осознав себя сыном или дочерью великого князя и изуродованной немой матери? Была, правда, надежда, что ни князь, ни мать, ни дитя десять лет никак не протянут, а ну как протянут?
Мысль о том, что он сам рано или поздно вздрогнет от уродства и немоты Дьянги и ему порой приходила в голову, но долго там не задерживалась. Он и так умом понимал, что у вдовица нет ничего такого, что он больше всего ценил в женщинах: веселости, интересной умной беседы, какого-либо особого умения и яркой к чему-нибудь устремленности. Даже любовные соития с ней продолжали быть неполными и ущербными. И тем не менее, каждый вечер он с нетерпением ждал того мгновения, когда может лечь в постель и после соития тесно прижаться к ее обнаженной спине, повторяя собой все изгибы ее тела.
Ему вдруг вспомнилось, как Лидия рассказывала апокрифическое предание, что в древности мужчина и женщина были одним существом, которое потом разделилось на мужскую и женскую половину и с тех пор эти половины обречены всю жизнь искать свою потерянную часть. Тогда этот дележ пополам хоть с одной женщиной показался ему крайне неприятным и несправедливым. Он всю жизнь стремится к чему-то великому и сильному, завоевывает города и страны, а приходит симпатичненькая мордашка и хочет называться его половиной?! Разве в слиянии с Дьянгой по своему объему, силе и разуму он может составлять половину? Нет, не меньше чем три четверти, стало быть, Дьянга и всякая другая женщина тянут не более чем на одну четверть.
Мысль показалась ему весьма забавной, какие все-таки молодцы магометане, мало того, что именно четырех жен предусмотрели для мужчины, так и самого мужчину соблазнили и успокоили этим, чтобы глядя после своего гарема на стороннюю женщину его с души воротило бы! А заодно еще и работать женского угодника как следует подстегнули в их расслабляющих южных землях, чтобы он из кожи вон лез, дабы прокормить и одеть своих четырех «гурий»!
Князь громко захлопнул книгу. Ырас услышала, повернула голову, потом встала и направилась к шатру. При входе чуть приостановилась, чтобы понять, на правильном ли она пути. А какой может быть неправильный путь, если Дьянге достаются все ночи, а ей лишь дневные игрища. Она опустила полу шатра со стороны «любимой наложницы», скинула рубаху и шаровары и скользнула к Дарнику на топчан. Вот уж с кем ему всегда было весело и приятно! Только никуда не спешить, медленно и верно подбираться к обоюдному сладостному изнеможению!..
– Где князь? Биремы пришли! – послышался голос гонца.
– Ну пришли и пришли! Чего голосить-то? – отозвался ленивый голос караульного.
– Так не две, а три биремы идут!
Ну вот, что с таким народом поделаешь? Не дадут князю полного удовольствия! Только одеваться и выходить из шатра!
Дарнику подвели коня, и он вместе с полудюжиной гридей и знаменосцем поскакал за гонцом к восточной сторожевой веже.
Три биремы гордо входили в Гурганский залив. Таможенная фелука вертелась перед носом «Калчу», но оттуда ее просто никто не замечал. При виде группы всадников под Рыбным знаменем со всех трех бирем послышались радостные крики и звон железа.
Князь внимательно рассматривал новую бирему. Она имела кое-какие отличия от двух своих сопутников. К носовой башенке добавилась башенка на корме, а между ними по центру палубы по всей длине шел узкий навесной мостик. Два рулевых наклонных весла превратились в весло отвесное идущее от верха кормовой башенки. Да еще на носу, перед башенкой установлена мощная баллиста на скрученных сухожилиях – все-таки ромейские оружейники преодолели сопротивление Ратая с его лучными камнеметами. По размеру новая бирема не отличалась от других, но выглядела заметно тяжелее. Новшеством было и присутствие на новичке большой группы юниц – неужели и их на весла усаживают?!
Восторженная встреча бирем стала еще восторженней, когда с «Макрии», как назвал Ратай шутки ради новое судно, скатили две бочки виноградного и три бочки ячменного вина. Князь пиршеству не препятствовал, на тысячу человек пяти бочек было только усы помочить. Уединившись с Корнеем, он выслушал от него все новости. Приятной среди них было лишь то, что из Секрет-Вежи в Макарс была налажена малая сухопутная гоньба из легкой колесницы и четырех конников охраны. А из Секрет-Вежи в Дарполь и обратно каждых пять дней отправлялось по лодии.
Неприятностей оказалось гораздо больше. Тудэйское племя присягнуло на верность хазарскому кагану и теперь в дельте свой порядок наводят итильские тудуны. Вот он результат «Озерского застолья»! Вторая неприятность была ничуть не легче: воспользовавшись отсутствием Князьтархана на Сагышский улус в верховьях дельты напала Большая Орда кутигур и тоже заставила себе принести клятву верности. Из-за чего торговый путь вдоль Ахтубы возле Ирбеня оказался полностью перерезан, по нему уже не идут ни купеческие караваны, ни ополченцы для дарпольской службы.
– А самую большую напасть ты, наверняка, приготовил напоследок, – заметил Дарник своему любимцу.
– Угадал, – вздохнул Корней и протянул князю три свитка в кожаных мешочках.
На вопросительный взгляд князя, с какого начинать, два свитка забрал.
В оставшемся на ромейском языке было написано замысловатое послание, в котором говорилось о необходимости выплатить князю Дарнику тридцать тысяч дирхемов выкупа. Ничего толком не поняв, Рыбья Кровь протянул руку за вторым свитком.
Он был от княжича Смуги. Сын коротко и толково объяснял, что его на охоте захватили в полон тарначи и продали хазарскому тархану Улешу, а тот в свою очередь перепродал Смугу князю дигоров Карсаку. И теперь князь Карсак готов вернуть княжича отцу после выплаты выкупа в тридцать тысяч дирхемов. У четвертой строчки послания Смуги была поставлена неприметная точка, свидетельствующая о полном правдивости написанных слов, и еще одна точка стояла в середине третьей строки, призывая отца к вызволению из смертельной опасности.
Дарник еще раз пробежал глазами первое послание, теперь смысл его был ясен: давай серебро и забирай своего сына хоть к себе в Дарполь, хоть назад в Новолипов на его собственный княжеский стол.
Третий свиток был от Агапия. Наместник писал, что с посланиями от князя Карсака он ознакомился, но решил пока держать их втайне от других воевод и тиунов. Знает только княжеский казначей, который потихоньку стал собирать эти тридцать тысяч дирхемов, которых и в княжеской и в войсковой казне осталось не больше десяти тысяч. Полно дарпольских златников и сребков, но вряд ли их примут в качестве выкупа, вот и стараются как-то обратно выменивать дирхемы.
– Что еще? – обратился князь к Речному воеводе за дополнением.
– На словах гонец сказал, что можно серебро передавать или через Семендер, или через Ирбень.
– А почему не через Итиль или Змеиный остров? Ближе и безопасней.
– Так передали на словах. Наверно, если через Итиль, то тогда хазарский каган становится невольным соучастником князя Карсака.
Дарник чуть подумал.
– А далеко ли княжество князя Карсака от Семендера?
– Так я и думал, что ты это спросишь! – усмехнулся своей догадливости Корней. – Верст триста, да все по горам! А сейчас ты скажешь: «Давно я по горам не ездил»!
– Умный когда не надо! – не принял его шутку Рыбья Кровь.
Больше они в этот день об этом не говорили. Прошли на новую бирему смотреть что там и как. Кормщик «Макрии» давал все нужные объяснения, заметно было, как он гордится своим судном. Кормовая камора поразила своими размерами: полторы на две сажени. Тут не только было большое ложе, но и стол, за которым могли усесться десять человек, лари и сундуки для вещей и оружия, и три окошка-бойницы на три стороны. Рулевые весла были намертво закреплены скобами из белого металла на задней стороне кормы. Мостик на нос был хоть и не привычен, но весьма удобен, предполагалось, что в случае абордажного сражения с него можно метать топоры и сулицы, если противник ворвется на палубу. Носовая баллиста тоже была с секретом. Кормщик показал четырехлапую «кошку» на тонкой белой цепи, которой из баллисты можно было выстрелить на двадцать-тридцать саженей, а потом прочно закрепленной лебедкой подтягивать к «Макрии» зацепленную «кошкой» фелуку или лодию.
– А ты пробовал уже это делать? – спросил у него князь.
Кормщик чуть смутился:
– В море нет, в Затоне пробовали. Из десяти выстрелов три раза лодию зацепили. Главное, цепь прочная, ее простым топором не перерубить.
Агапий с Ратаем, снаряжая «Макрию» в плаванье, оказались на редкость предусмотрительными, помимо харчей, воды и вина, были не забыты зимняя одежда и одеяла, кузнечный горн и железные печки, товары на продажу, целая шкатулка самоцветов (мол, меняй их, князь, на дирхемы, если сочтешь нужным) и пять тысяч дирхемов для походных расходов. С удовольствием похвастал кормщик и двумя кожаными челнами, которые легко поднимал один человек. Просмоленная кожа была натянута на деревянный каркас, усиленный железными стержнями. Челны могли перевозить по два человека и в затопленном виде оставались на плаву.
– Это очень хорошо для береговой разведки, – пояснил кормщик.
– Я понял для чего, – улыбнулся князь. – Жаль, что только два челна, а не шесть. Один передашь на «Романию».
Что и говорить – всем была хороша новая бирема! Вот только привезенным товаром и шкатулке с самоцветами Дарник радовался ничуть не меньше. С ними уже можно было не только оставлять в Заливе зимовщиков, но даже купить для каждого из них по рабыне.
На вопрос кормщика, сгружать ли привезенные в разобранном виде повозки и колесницы, князь приказал пока с этим повременить. И сказав так, понял как ему3 дальше действовать. Поездка в Дамаск последнее время нравилась ему все меньше и меньше, он понимал, что съездить туда и не принять магометанскую веру уже никак не получится, а принимать не хотелось, особенно пугало обязательное обрезание крайней плоти – целое измывательство над собственным телом. Поэтому похищение старшего сына было наилучшим поводом отказаться от «похода за верой».
О полученных посланиях из Дарполя и о своем решении отправляться за княжичем в Хазарию он объявил воеводам на следующий день, уже все хорошо продумав.
– Здесь останется «Милида» и двести ратников, каждому из них будет куплена рабыня. Не знаю, как сложатся дела в Хазарии, поэтому не могу обещать, что до зимы я сюда вернусь. В Макарсе останется «Калчу». Зимы тут говорят почти нет, поэтому совсем брошенным Залив не будет.
– Боюсь, твоему отъезду эмир Анвар не слишком обрадуется, – заметил на это Корней. – Халиф наверное уже все глаза проглядел, ожидая тебя. Может лучше эмиру говорить о нападении на Дарполь Большой Орды? Ведь это почти так и есть. За сына выкуп и княжеский казначей может заплатить.
– А кто сказал, что я собираюсь платить выкуп. Я сыновей на невольничьем рынке не покупаю.
Воеводы только крякнули и тревожно переглянулись от такого заявления: уж не собирается ли князь нападать на подвластное хазарам племя дигоров в самом центре Хазарии?! Мрачный вид князя, однако, не располагал к разумным отговариваниям, оставалось только выслушивать распоряжения о подготовке к отплытию.
Особый разговор состоялся у Дарника с тридцатью учениками арабского языка.
– Мой отъезд на север эмир может расценить как коварный и предательский поступок. Я хочу предложить ему, чтобы он послал в Дарполь своих проповедников, но этого может показаться мало. Поэтому прошу вас постоять за честь Дарполя, пойти в Дамаск не с повозками и оружием, как мы собирались, а мирными послами-паломниками. Каждый, кто пойдет, получит чин сотского, а тот, кого вы выберете себе вожаком, нашьет себе нашивки хорунжего. Только учтите, ловчить и обманывать магометан ни в коем случае нельзя. Они это сразу почувствуют, и это для вас закончится плохо. Вы действительно должны стать правоверными магометанами и истово поверить в их Аллаха. Тем самым вы не только отстоите честное имя Дарполя, но и поможете ему обрести Гурган как верного и сильного союзника.
Из тридцати учеников двадцать пять согласились на «поход за верой» и с удовольствием стали нашивать на свои кафтаны знаки сотских, дабы предстать перед эмиром в ранге видных дарпольских воевод.
Три дня в Заливе кипела работа: спешно заготавливался уголь, доски, тесаные бревна, закупалось зерно, крупы, сладости, орехи, фрукты, овцы и козы, на невольничьем набирались рабыни не только для заливцев, но и для Макарса, укреплялся и сам стан, превращаясь в городище с крепостным валом, камнеметными гнездами, деревянными домами и пристанью.
Промашка вышла только с эмиром. Когда флотилия была подготовлена к плаванью, и Рыбья Кровь отправился в Гурган на встречу с Газваном, оказалось, что эмир отправился на дальнюю охоту и вернется не скоро. Пришлось князю ограничиться разговором с визирем Техелом и подробным письменным посланием эмиру.
– Да, – согласился Техел, – отогнать от твоей столицы Большую Орду очень важно и это хорошо, что ты отправляешь в Дамаск своих лучших воевод.
И все же отплывал из Залива Дарник с тяжелым сердцем. Уповать приходилось лишь на трезвый ум гурганцев – с шестью биремами дарпольцы были уже полными хозяевами Хазарского моря.
Свое княжеское знамя Дарник, разумеется, перенес на «Макрию». Как он и предполагал, ход у нее был чуть тяжелее, чем у других бирем. Но в этом имелось и свое преимущество, замешкавшись с маневрами, остальные биремы легко могли наверстать упущенное.
Княжескую камору плотным занавесом перегородили на две половины: днем укрывшись на одной стороне Ырас с Дьянгой, совсем не мешали трапезничать за столом князю с воеводами биремы, ночью же Ырас отправлялась спать на воеводскую скамью.
Плыли вдоль восточного берега только в дневное время, на ночь останавливаясь, развернувшись носами к ветру. На пятый день попали в бурю, но тут же нашли почти полностью закрытую песчаную бухту, где спокойно переждали ненастье. Пока пережидали, ратники сложили из камней курган на десяток саженей с деревянным крестом на макушке. Почитание христианство здесь было не при чем – крест просто лучше всего бросался издали в глаза. Заодно и площадку расчистили под будущее опорное городище, названное Песчаным.
Еще два дня пути с попутным ветром и вот он Макарс! В нем простояли лишь день, нельзя было позволить восемьсотголовому морскому воинству объедать скудные припасы пустынного городища. Да и оставшихся бочек с водой на всех не хватало. Поэтому разгрузились, ночь проспали на земле и, добрав три сотни ратников, снова за весла.
– Ты что решил воевать с Хазарией? – удивлялся перед отплытием Макариос.
– Вовсе нет. С чего ты взял? Просто пройдем по ее земле и накажем князя Карсака.
– Так, как ты наказал тудэйцев?
– Надеюсь придумать что-то другое.
– То-то хазары обрадуются, – с вполне словенской насмешливостью съязвил ромей.
– А не обрадуются, так заставим обрадоваться, – Рыбья Кровь как всегда ни в чем не видел для себя особых затруднений.
– А Гурган?
– Возле Гургана поставлено наше опорное городище и ждет, когда магометане его захватят. Ну не могу же я нападать на них без всякого повода?! Следующей весной Гурган будет наш. Пока собирай и чини брошенные повозки и колесницы и свози из береговых фоссатов часть ратников для переброски в Хазарию. Мне нужна еще одна хоругвь.
Судя по карте, Семендер располагался как раз напротив Макарса, поэтому плыли в три смены гребцов и днем и ночью и смогли уложить весь путь в трое суток. Правда, Семендер был непонятно где, да и «Романия» в последнюю ночь потерялась, но это было как бы и неважно. Пройдя вдоль плоского берега, за которым возвышались верстовые горы, с десяток верст, они увидели остроконечный мыс, за которым волны были чуть слабее и, не мудрствуя, причалили к берегу, только чудом не налетев на выпирающие из воды камни. Здесь же был и небольшой ручей. Чего лучше!
Перво-наперво, нарубили приречных кустов и бурьяна и на самой высокой береговой скале соорудили сигнальный костер: днем в него побольше сырой травы для дыма, ночью хворост посуше для яркого огня.
Затем уже выгрузка повозок и колесниц, установка палаток-бань (наконец-то как следует помыться), возведение ограды из мешков с землей, сбор двенадцати колесниц с установкой на них камнеметов, и собирание для Макарса сухих дров по всей округе – топливо после воды было на восточном берегу вторым наиважнейшим припасом. И «Калчу» с «Хазарией», оставив на берегу две три своих гребцов, легли на обратный путь в Макарс за новым пополнением ратников.
Корней, великий мастер по названиям, решил назвать новый фоссат-городище Бунимском: «А что, это хазарская земля, и их визирь немало для нас сделал!» Для Дарника, после названия головной биремы «Макрией» это было уже сущим пустяком.
Он был рад, что в Гургане как следует поскопидомничал и не все серебро спустил. И когда к их стану потянулись осмелевшие местные жители – мнение о дарпольцах по всей Хазарии уже сложилось весьма благоприятное, у них за звонкие дирхемы удалось купить не только лепешки, фрукты и куриц с овцами, но и три десятка лошадей, а седла с упряжью у дарпольцев и свои имелись в наличие. Выяснилось, что Семендер находится гораздо южнее, но Дарник туда особо и не рвался – пусть сами присылают своих тудунов и визирей. Просто разослал вдоль берега два дозора найти и направить к Бунимску заблудившуюся «Романию». Также несколько надежных таврических хазар и луров были под видом мирных путников отправлены вглубь Хазарии, выведать возможность прохода войска в Дигорское княжество.
Пожелание Дарника увидеть местного тудуна исполнилось уже на следующий день. Правда, сначала прибыл не сам тудун, а поднимая облако пыли с севера пожаловало целое конное войско, не менее двух тысяч всадников в сопровождении тысячи вьючных лошадей, что издали только увеличивало их мощь.
Дозорный на вышке из жердей вовремя заколотил в било, поэтому конников встретили, облачившись уже в доспехи с приготовленными камнеметами, луками, самострелами, пращами и копьеметалками. Что это были не местные пастухи, а опытные обстрелянные воины свидетельствовало то, как конники согласованно распределились вдоль ограды фоссата, соблюдая стосаженную безопасную прогалину. Стена из мешков с землей между повозок и колесниц не превышала двух аршинов и с коней легко можно было перепрыгнуть через нее и двенадцать камнеметов вряд ли могли помешать этому.
Конники и дарпольцы настороженно изучали друг друга. Чуть выждав, Дарник выслал на переговоры хорунжего Наку с княжеским знаменосцем. Сам не поехал – предводитель хазар мог оказаться слишком мелким воеводой. На середине прогалины Нака задержался, поджидая переговорщиков с противной стороны. Те скоро и появились: двое разодетых в разноцветные халаты ладных воинов. Коротко переговорив с мужем Оловы, конники разъехались в разные стороны: хазарские переговорщики двинулись к фоссату, а Нака со знаменосцем в качестве заложников к «союзному» войску.
Первые переговоры получились непродолжительными. Князь объяснил, что ему нужно передать два важных послания: одно – хазарскому кагану, другое – князю Карсаку. На вопрос, зачем они сюда прибыли, ответил, что будет об этом говорить лишь с их тудуном. После чего в его шатер, спустя какое-то время, прибыл уже сам тудун со своим помощником.
Тудун Гилел оказался крепким светловолосым иудеем, и чтобы он чувствовал себя более свободно, Рыбья Кровь позвал в шатер кроме двух хорунжих Ерухима. Его прием оправдался – тудун в присутствии сотского-иудея и в самом деле заговорил более свободно и благожелательно. Он, разумеется, знал и о пленении сына яицкого князя и о запрошенном выкупе. Чего он не мог понять, так это намерения Дарника идти на князя Карсака малой вооруженной силой. Дважды даже переспросил, не собирается ли князь просить у их кагана войсковой помощи.
– Пока нет, – отвечал ему Рыбья Кровь. – Прошу лишь доставить кагану Эркетену мое прошение разрешить пройти через хазарскую землю.
– А что будет делать князь, если такого разрешения дано не будет? – осторожно поинтересовался Гилел.
– Я не думаю, что великий каган нам откажет. Ведь он сам отец и понимает, что такое, когда сын в беде. Словенское войско дважды помогало хазарам. Сначала остановить кутигурское нашествие за Итиль, потом – усмирить тудэйцев.
– Ну а как быть с обстрелами твоими судами нашей столицы?
– Это было временное недоразумение, которое уже давно разрешилось.
В разгар их переговоров в шатер заглянул дозорный и сообщил, что к берегу подходит припоздавшая «Романия». И тудун стал свидетелем как шестидесятивесельное судно не спеша и важно причаливает и начинает разгружаться. Особенно сильно его впечатлило, как прямо на его глазах из колес и досок собрали четыре колесницы и тут стали прикреплять к ним камнеметы со стальными луками. Пока шла разгрузка, Рыбья Кровь в своем шатре написал на ромейском языке два послания: для Эркетена и для князя Карсака, после чего прочитал их вслух тудуну и тут же запечатал своей княжеской печатью.
Если послание к кагану было весьма учтивым и основательным, мол, позволь, великий каган, мирно пройти через твои земли и освободить моего сына, то в послании князю Карсаку тон был совсем иной: «За нанесенную обиду ты, князь, должен не только вернуть княжича Смугу в целости и сохранности, но и заплатить виру в десять тысяч дирхемов».
Присутствующие воеводы, слушая это, нисколько не удивлялись – вытаращенные глаза были лишь у тудуна. Он с изумлением оглянулся на Ерухима, сотский лишь пожал плечами – да, с нашим князем скучно не бывает.
– А знает ли Князьтархан, что народ Карсака может выставить до пяти тысяч конных воинов? – счел нужным заметить Гилел.
– Если чужое войско меньше чем в десять раз превосходят число моих ратников, то у нас это даже за сражение не считается, а как обычная боевая разминка, – еще раз повеселил воевод Рыбья Кровь.
Понял ли тудун, что это в равной степени относится и к хазарам было не совсем понятно, хотя, скорее всего, понял, глаза были достаточно умные.
На этом первые переговоры были закончены. Конники Гилела никуда не ушли, просто разбив свой стан в версте от стана дарпольцев. А их разъезды постоянно стали вертеться поблизости. Впрочем, для Дарника самым важным было, что до получения приказа из Итиля их мирное соседство полностью обеспечено.
Утром «Макрия» и «Романия» с ополовиненной командой отчалила от берега, но направились не на восток, а на север: к Змеиному острову и Заслону – там и ратников и припасов можно было получить гораздо больше, заодно сообщить в Дарполь, что Дамаска князю Дарнику оказалось мало, захотел еще и хазарского кагана как следует взбодрить.
Состояние ожидания для дарпольского войска мало чем отличалось от походного или боевого – работа по возведению очередной крепости прекращалась лишь с наступлением полной темноты. Не забывали и о бухте. Две сотни ратников непрерывно перетаскивали носилками и волокушами камни к двум только обозначенным мысам, превращая их в мысы вытянутые, а десятки ныряльщиков выбирали или дробили ломами особо опасные подводные камни. В помощь им были собраны две Больших пращницы, которые успешно забрасывали пятипудовые валуны по краям бухты.
Между станом и берегом Рыбья Кровь приказал построить из жердей и тонких бревен стену высотой в шесть саженей и раз за разом заставлял преодолевать ее ратников с длинными лестницами.
– Учимся захватывать крепости князя Карсака, – объяснил он заглянувшему в стан тудуну.
Хазары посмотреть на дарпольские боевые игрища тоже допускались, но только малым числом и без оружия. Недели не прошло, как нашлись удалые молодцы и среди гилельцев, желая посостязаться в стрельбе, метании сулиц и единоборствах. Следом пошли в ход и конные состязания.
Где дарникцы взяли коней? Ну конечно у тех же «союзников». Подученный князем Ерухим смог убедить Гилела продать дарникцам сотню лошадей, мол, все равно каган прикажет оказывать содействие яицкому князю, так лучше оказать ее с личной выгодой, чем потом совершенно бесплатно. Была устроена целая многоходовая сделка, когда пятьсот конников отправились восвояси по двум разным дорогам, а их вьючные и запасные лошадей двинулись следом, но до места не дошли. Из их придуманного падежа и образовалась проданная дарпольцам сотня вполне упитанных и крепких коней.
С разрешения тудуна были предприняты несколько поездок в горы за бревнами и сеном, заодно купили у горцев еще пару десятков лошадей с овечьей отарой и небольшим коровьим стадом. Так что налаживалась не только военная жизнь, но и жизнь мирная.
Особый оттенок лагерной жизни придавало присутствие ватаги юниц. Отказавшись остаться в Заливе и Макарсе – «только вместе с князем» – они в Бунимске превратились в настоящих княгинь и тарханш. С гордым и уверенным видом прохаживалась по всему стану, во главе с Ырас выбирались даже к морю, где всласть купались в одежде, а то и голышом на радость плескавшимся рядом голым ратникам. Но все заигрывания словами и заканчивались – по установившемуся порядку юницы сами вольны были выбрать себе дружка на ночь, чем они от души и пользовались, редко ограничиваясь постоянным полюбовником. Попытки ратников просчитать, кто именно из них окажется счастливчиком на ближайшую ночь обычно заканчивались ничем – выбрать могли как самого веселого и дерзкого, так и молчаливого и скромного.
Местные рыбаки и землепашцы, совсем осмелев от присутствия своего войска, тоже все чаще наведывались к стану пришельцев. Образовалось целое торжище, на котором можно было что-то купить или обменять. Увы, дарпольцам мало что можно было предложить для обмена, а собственные деньги почти ни у кого не сохранились. Войсковые же тиуны покупали лишь самое необходимое из пропитания: муку, овес, молоко, сыр, кур, овец и еще коней тайком от Гилела! Рыбу и самим в море ловить получалось.
8.
Обе флотилии вернулись в один день. Сперва дозорные доложили об идущих с севера на всех парусах «Макрии» и «Романии», а не успели те еще войти в бухту, как показались мачты идущих на веслах с востока «Русии», «Калчу» и «Хазарии». Особого интереса удостоились северные биремы, привезя помимо ратников и припасов полсотни юниц. Правда, называли их юницами больше по привычке, большинство из них были зрелыми вдовами, решившими поменять унылую степную жизнь на славные ратные походы, немало было и своих дарпольских жен, соскучивших по мужьям. Корней, как не смотрел, Эсфирь обнаружить среди них так и не сумел.
Дарпольские новости тоже были лучше прежних: Большая Орда ушла на север, тудэйцы ведут себя тихо, пропуская по Ахтубе торговые суда, еще до пятисот ополченцев приплыло в Заслон из Ирбеня на простых плотах. Янар отправил их дальше в Дарполь, но после прихода бирем послал за ними гонца, чтобы они возвращались в Заслон и готовились к переправе на помощь князю. В самой столице все спокойно, народ только волнуется из-за магометанской веры князя, но Янар уже послал туда сообщение, что Дарник не в Дамаске, а в Хазарии. Весть о требовании выкупа за княжича Смугу все же просочилась в Дарполе и Заслоне, и там начался общий сбор денег на выкуп. Кормщик «Макрии» привез с собой торбу с пятью тысячами дирхемов, то, что удалось собрать в Заслоне. Князь был глубоко тронут как порывом дарпольцев, так и помощью заслонцев. Из Макарса вести были не менее приятными: туда пришел первый торговый караван из Гургана из пяти фелук, купцы сообщили, что в Заливе все спокойно, также объявились малым числом местные «пустынники» желающие торговать верблюдами и овцами.
Прибытие второй очереди колонистов, как их теперь называли на ромейский манер, еще сильнее упрочило положение бунимчан. Теперь в распоряжение князя было помимо команд бирем восемь сотен ратников с двадцатью камнеметами, с которыми за выкопанным рвом и возводимым крепостным валом можно было отбиться от любого войска. Но для пешего похода требовалось гораздо большее количество воинов, поэтому, денек передохнув, четыре биремы отплыли в Заслон за новой хоругвью.
Оставшейся «Макрии» предстояло особое задание. «Макрийцы» слишком вкусно рассказывали, как им удалось дважды использовать свою баллисту, зацепив и подтянув «кошкой» вздумавшие удирать от них дербенские фелуки и теперь им было велено заниматься тем же самым вблизи Бунимска, благо, что через день вдали появлялись торговые суда, идущие на юг или на север. Южные приказано было не трогать, а северные останавливать и досматривать.
Не успели еще биремы скрыться в морской дали, как Гилел привез в Бунимск ответ кагана, который гласил: «Князь Карсак, выкупив княжича Смугу, ничем не оскорбил князя Дарника, а спас его сына. Поэтому князь Дарник должен заплатить выкуп, получить сына и удалиться с Хазарской земли». Рыбья Кровь такой ответ предвидел и отправил второе послание кагану с объяснением, что здесь, в походном лагере после долгого плаванья у яицкого князя таких денег не имеется, посылать за ними в Дарполь означает ждать еще два месяца, не могут ли визири кагана помочь раздобыть тридцать тысяч дирхемов у итильских ростовщиков.
– Ну ты и нахал, однако! – так отозвался о послании Корней на воеводском совете. – Ты что надеешься, что так и будет, или просто хочешь выиграть время?
– Время нужно не мне, а итильским тудунам и визирям, чтобы сообразить, что войско без денег рано или поздно для своего прокорма вынуждено будет заняться обыкновенным грабежом.
– И что будем делать дальше? – растерянно вопрошал сотский Ерухим.
– Пока что ждать прибытия остального войска, – отвечал Дарник.
– И что будет потом?
– Они упустили момент, когда нас легко можно было сковырнуть в море. Сейчас у нас неприступная земляная крепость с тысячным войском и пять бирем, что могут высадить еще две хоругви на всем хазарском побережье. Если бы итильские грамотеи-тудуны были чуть поумнее, они бы дали нам возможность разделиться на походное и крепостное войско и разбили бы нас по частям. Теперь же нам не остается ничего другого, как прорываться на Яик с боем.
– Значит, о походе на князя Карсака можно уже забыть? – решил уточнить Корней.
– Я так не сказал, – улыбаясь, заметил Дарник.
Отдельный разговор у князя состоялся с хорунжием Накой. Тот еще в первый день высадки на берег обмолвился, что до его родных мест отсюда не больше двухсот верст – о двуконь полтора дня пути. Теперь Дарник напомнил хорунжему об этом:
– А можешь ли ты съездить в свой аул на побывку и выполнить заодно одно поручение?
Всегда суровый лур весь просиял от такой возможности. Поручение заключалось в следующем: переговорить по пути с другими горскими селениями, рассказав там о необходимости спасти сына Яицкого князя, и заручиться их поддержкой и помощью при переходе дарпольского войска в земли дагорского племени. Выслушав Дарника Нака помрачнел:
– В наших краях похищение людей не является большим преступлением, вряд ли кто сильно осудит князя Карсака.
– Если бы князь Карсак сам похитил моего сына, я бы на него тоже не сердился, – возразил Дарник. – Но он поступил не как молодец, а как последний работорговец и ему за это нет прощения. Причем работорговец, который уверен, что ему ничего не угрожает, то есть дважды трус и негодяй.
– То же верно, – согласился хорунжий.
– А еще я хочу, чтобы ты захватил с собой ватагу луров из тех, которые могут красиво рассказать про свою молодецкую службу в степях и на море и каждый сосватал бы сюда по три-четыре новых ополченца.
Нака чуть призадумался.
– А если мы сюда и жен с собой приведем?
– Ну это будет совсем замечательно! – обрадовался князь.
– Но с пустыми переметными сумами это вряд ли удастся.
Делать нечего – пришлось войсковому казначею расставаться с двадцатью отрезами гурганского шелка, двустами дирхемами, двадцатью драгоценными камнями и двадцатью предметами из наградного оружия. Грабеж коснулся и войсковых щеголей, своими рубахами, кафтанами и сапожками им пришлось меняться с лурскими «женихами», дабы те сподручней могли пустить пыль в глаза своим родичам. Сверх того сам Нака был снабжен дополнительными княжьими дарами.
Помимо земляных работ и боевых упражнений были в Бунимске и свои развлечения. Главным из них стала охота «Макрии» на купеческие фелуки. В качестве зрительских мест наилучшим образом подошла учебная стена для осадного войска. Облепив ее верх, ратники с азартом следили за морской погоней. Кому не хватило мест на стене, занимали места на береговом земляном валу. Дарник принял участие в этих охотах лишь в самом начале, хотел посмотреть носовую баллисту в действии. Она вполне оправдала расточаемые ей похвалы. Правда, хорошо зацепить спасающуюся бегством фелуку удалось лишь с третьего выстрела: первый просто прошел мимо, второй отщепил от борта кусок дерева, зато на третий раз «кошка» настолько глубоко вошла в судовое ребро, что ее потом пришлось вырубать долотом. Лебедка тоже сработала как надо, медленно, но верно подтянув фелуку к биреме. Досмотр был быстрым и деловым. На сундуки и ящики не отвлекались, смотрели лишь на живой товар: восьмерых женщин (пять словенок и три булгарки), семерых парней-словен и троих маленьких девочек-булгарок.
– Завидую вам – новые страны увидите! – судьба мужчин как всегда мало заботила Дарника. А вот женщин он забрал у персов полностью. Предложил им на выбор: за каждую или сейчас по пятнадцать дирхемов, или по тридцать позже в Заслоне или Дарполе по княжескому договору, за девочек и вовсе без торга отдал по пять дирхемов. Купцы, разумеется, предпочли получить по пятнадцать монет сейчас.
Таким образом, был установлен порядок для всех будущих досмотров. Сам князь больше этим ребячеством не занимался, передоверив грабеж Корнею с его подручными.
Затянувшееся соседство двух войск играло дарпольцам только на руку. Если они с местными жителями аккуратно расплачивались за все полновесным серебром и медью, то собственное хазарское войско такими пустяками себя не утруждало, брали что им нужно под видом военных поборов. И вот уже помимо съестных продуктов местные исподтишка начали снабжать пришельцев запрещенными товарами: конями, железом, одеялами, зимней одеждой и сапогами с теплыми портянками.
Во время объездов ближайших мест Дарник отметил для себя верстах в пяти среди невысоких предгорий небольшой лесистый распадок. В распадке был свой хороший ручей, а замыкающие его с трех сторон холмы имели обрывистые склоны, позволяющие спускаться вниз лишь по нескольким извилистым тропам. Здесь жители ближнего селища выпасали своих коров, не слишком опасаясь ни воров, ни волков. И однажды в предрассветные часы из южных ворот Бунимска, которые были подальше от хазарского стана под предводительством князя выехал отряд из ста конников, десяти колесниц и десяти повозок. Копыта лошадей и колеса повозок были обернуты толстой материей, дабы уменьшить их шум. Пройдя с версту еще дальше на юг и сделав порядочный крюк, отряд вышел к распадку, куда жители селища только что загнали большое стадо коров. Пастухов никто не трогал, просто выход из распадка быстро перегородили колесницами и повозками, а промежутки между ними стали заполнять рогатками из тут же вырубленных жердей. Обычно в полдень к коровам приходили женщины из селища на дневную дойку. Но на этот раз в присутствии чужаков они не рискнули пройти к стаду, так что коров доили сами дарпольцы. Травы в распадке хватало не только на коров, но и на лошадей дарпольцев. К полудню с полусотней воинов прискакал к распадку крайне озабоченый происшествием Гилел.
– Что это за захват такой?
– Я же говорил, что у меня с собой денег нет, а кормить ратников надо, – объяснил Рыбья Кровь. – Я готов каждую из коров купить за десять дирхемов, в долг, конечно.
Тудун хмуро смотрел на возводимое ограждение.
– А это зачем?
– Просто хочу построить зимнее селище для своих воинов. На берегу слишком голо и ветрено. Здесь хороший лес и нет ветра.
– Как же вы будете здесь зимовать?
– Мои воины очень неприхотливы, сделаем землянки и перезимуем.
Чтобы на что-то решиться, Гилелу надо было получить согласие из Итиля. Ну, а пока хазары лишь с неудовольствием наблюдали, как между Распадком и Бунимском по три раза в день челноками снуют дарпольские разъезды, сопровождая по три-четыре груженых повозок. В береговое городище везли лес, сено, купленные у жителей аула баранину, творог и сыр, а в Распадок свежую и вяленую рыбу, железо для кузницы, сукно и войлок. Дело было даже не в этом взаимном снабжении, а в самом независимом перемещении чужих вооруженных людей, тем более что возле Распадка проходил главный путь из Семендера в Итиль. Пересекаясь с хазарскими обозами, ратники вели себя предельно учтиво, насколько могут быть учтивыми своевольные бывалые воины, подчиняющиеся только князю, что всякий раз оставляло у путников тревожный осадок.
Разумеется, подобное равновесие долго продолжаться не могло и через две недели после отправки кагану второго послания к Бунимску прибыло еще одно двухтысячное войско во главе с Бунимом и старшиной итильских ростовщиков длиннобородым Ароном.
Буним с Дарником встретились в княжеском шатре как старые друзья. Чувствовалось, что приязнь визиря достаточно искренняя – именно успех в тудэйских делах помог Буниму укрепить свое положение при дворе кагана. Все было по высшему разряду: и приветствия, и угощение, и здравицы, и обмен подарками. Узнав, что береговое городище названо в его честь, Буним сперва почувствовал себя весьма польщенным, но вскоре его довольство сменилось испугом:
– В Итиле это могут расценить, как награду за те услуги, которые я тебе оказал.
– Ничего не могу поделать, это название уже нанесено на все дарпольские карты, – весело посочувствовал ему Дарник. – А на свои карты вы можете нанести его под названием ближайшего рыбацкого селища.
Арон с неудовольствием слушал их словенскую речь, плохо ее понимая. Цель его приезда была проста: гильдия итильских ростовщиков согласна была предоставить князю тридцать тысяч дирхемов на один год под рост в одну треть. В качестве залога Дарник должен был предоставить Змеиный остров и Потеповку.
– Слишком большой рост, – воспротивился Рыбья Кровь, перейдя на хазарский язык. – В Константинополе, на который мы все равняемся, ростовщики берут не больше одной десятой или даже одной двенадцатой части.
– Где Константинополь, а где мы, – глубокомысленно вздохнул Арон.
– Я думал, каган Эркетен будет более щедр по отношения ко мне. Мне с большим трудом удалось отклонить предложение эмира Гургана поразбойничать на хазарском берегу.
– Но ты уже и так разбойничаешь на нашем берегу, разве нет?
– Пока здесь не убит ни один воин: ни наш, ни ваш. Но в любой момент все может измениться.
– Ты угрожаешь нашему каганату? – удивленно поднял брови старшина.
– Вовсе нет. Я просто стараюсь показать, что со мной не надо разговаривать как с бесправным подчиненным. Победа вашего замечательного войска над нами будет стоить очень дорого, гораздо разумней и дешевле обойтись без крови.
Это были лишь первые переговоры в череде дальнейших споров и уступок. С дарпольской стороны в них принимал участи лишь Корней. Когда Буним несколько раз просил князя расширить состав переговорщиков, включив в него хотя бы Гилела, Дарник со смехом отвечал ему:
– Мне и двух иудеев-спорщиков достаточно. Если вас будет трое, я обязательно буду чувствовать себя проигравшим, а я очень не люблю это чувство.
Про сам выкуп уже почти не вспоминали, все сводилось к безусловной передаче Итилю Потеповки и Змеиного острова, да еще с обязательством не обкладывать пошлинами караваны из Итиля в Хорезм. За все это «щедрые» рахдониты обещали выплатить шестьдесят тысяч дирхемов: тридцать на сына и тридцать за беспошлинную переправу через Яик.
В разгар их споров в Бунимск прибыла четверка бирем, привезя с собой не только целую хоругвь ратников, но и тридцать тысяч дирхемов. Об этом быстро узнали Буним с Ароном и даже поспешили поздравить князя с благополучным разрешением выкупного затруднения.
– Это не княжеская казна, а войсковая, – остудил их радость Дарник. – Она только на жалованье воеводам и ратникам. Им нужны эти деньги, чтобы купить в Хазарии все то, чего не достает в Дарполе. Теперь мы можем останавливать купцов, что плывут в Итиль и Ирбень и покупать то, что ратники захотят. У меня, сами знаете, княжество не мирное, а разбойничье, податей и налогов взять неоткуда. Если я не заплачу ратникам их жалованье, они примутся грабить купцов и местные селища. Это ни для кого не будет хорошо.
Убедившись, что князь действительно намерен сам отправляться за сыном в Дигорскую землю, Буним с Ароном, оставив войско, выехали в Итиль. Тем временем в Бунимске шла усиленная подготовка к полевому походу: изготавливались новые повозки и колесницы, докупались кони, полный день обучалась хоругвь ополченцев из Заслона.
Всего в распоряжении князя было, включая команды бирем, неполных две тысячи воинов. Из них двенадцать сотен он намеревался двинуть в путь, по сотне оставить на биремах и три сотни для охраны Бунимска и Распадка. С каждым днем становилось все холодней, ветренней и дождливей. Зима в этих местах, по рассказам, хоть и была малоснежная, но случались и морозы. Да и в зимнее время Хазарское море слишком опасно для плаванья, недаром же в ромейском морском уложении говорилось, что кормщик-навклир, вышедший зимой в плаванье, заслуживает смертной казни.
Несмотря на громкие распоряжения Дарник с выступлением в поход медлил, и биремы тоже не отпускал, обсуждая с Корнеем и кормщиками бирем их возможное нападение с моря на один из хазарских городов, кроме того, хотел дождаться Бунима, Наку с его «женихами», флотилию из десятка лодий, что собирались прислать из Заслона или еще чего.
Это «еще чего» первым и пришло. Сначала к Бунимску отважно завернула с юга фелука из Гургана, посланный с нею гонец приподнес князю роскошный свиток на великолепном пергаменте с шелковыми шнурками, скрепленными арабскими печатями. Это было высочайшее разрешение халифа Мухаммада ибн Марвана на прибытие в Дамаск Князьтархана Дарника с его тысячным почетным войском. Причем, гонец плыл через Дербент и эмир Дербента снабдил его еще одним посланием, позволяющим яицкому князю идти в Дамаск через Дербенские ворота.
Следом не из Итиля, а прямиком от князя Карсака пришло второе послание, написанное рукой Смуги. Сын умолял отца выплатить выкуп и освободить его, говоря, что иначе его переведут в неприступные горные крепости. Точка на четвертой строке указывала, что так оно и есть на самом деле. Затем стали возвращаться лазутчики, посланные в дальнюю разведку. Они докладывали, где есть самый удобный путь и какие племена там могут встретиться, но предупреждали, что во многих местах дорога проходит узкими ущельями, где дигорам легко устроить большой камнепад, и камнеметы там окажутся совершенно бесполезны.
Смотр своему войску Рыбья Кровь провел особый. Однажды рано утром, когда половина хазарских коней еще находилась на выпасах, все четверо ворот дарпольского фоссата распахнулись, из них вырвалось наружу все тысячное войско в полном вооружении и устремилось к хазарскому стану. На каждой колеснице зацепилость для скорости по семь человек, на каждой лошади ехали по двое. Гилельцы и опомниться не успели, как рядом вся тысяча и выстроилась: восемьсот ратников – зрителями, двести – участниками большого учения. Тут же установили многочисленные мишени – и понеслась! Ватаги пеших лучников, самострельщиков, пращников и копьеметателей бегом сменяли друг друга, следом помчались конные лучники и метатели арканов, катафракты показали на увесистых куклах действие своих таранных пик с «пяткой», привязанной к корпусу лошади, а подытожили состязание десять камнеметных колесниц, которые «яблоками» и «орехами» разнесли в щепки все мишени.
Хазары, сами бывалые конники, смотрели на это зрелище глазами знатоков, и оно произвело на них неизгладимое впечатление. Конечно, заранее выложить свои наиболее сильные боевые приемы было рискованно, но желание устрашить возможных противников перевесило.
Еще через день, когда их уже перестали ждать, в Бунимск прибыл большой, в полторы сотни копий отряд луров. Почти все на конях, а кто не на конях так на высоких четырехколесных арбах, мало чем уступающих большим повозкам дарпольцев. Причем не только все «женихи», но и многие луры-новичков были с молодыми женами, которые застенчиво укрывались под матерчатым навесом арб. Добрую треть пополнения составляли зрелые тридцатилетние мужчины, их дополняли два десятка седобородых горцев и тринадцатилетних мальчишек с озорными глазами.
– Это что такое? – вопрошал Наку удивленный Дарник, указывая на арбы.
– Наши женщины не менее отважны, чем словенские мамки и кутигурские юницы, – отвечал хорунжий. – Тоже хотят увидеть заморские земли.
– А со стариками что?
– Никто из них по пятьдесят лет из своих аулов не выезжал, вот и решили…
Про мальчишек уже и спрашивать не приходилось.
Разумеется, отправляться с таким довеском в рискованный поход было слишком беспечно. Поэтому, как луры-мужья не противились, всех женатиков и мальчишек решено было оставить в Бунимске.
Тем временем вернувшиеся из Итиля Буним с Ароном объявили, что каган Эркетен подтвердил свой запрет на поход в княжество Кайсака.
– Очень хорошо, – ответил на это Рыбья Кровь. – На князя Кайсака не пойдем, пойдем на Дербент.
– Как на Дербент?! – в один голос воскликнули замечательные переговорщики. – Зачем на Дербент?!
– Халиф разрешил моему войску дружескую поездку в Дамаск. Надеюсь для нашего мирного похода на юг, спрашивать разрешения у кагана Эркетена не понадобится? – невозмутимо поинтересовался князь, предъявляя арабские послания.
Буним с Ароном не знали, что и делать, разве что послать в Итиль гонца о новом сумасшедствии яицкого князя.
Дальше чего-то ждать уже не имело смысла и дарпольское войско выступило в поход, направившись действительно не на запад, а на юг. Все повозки и колесницы двигались двумя колоннами рядом с ними вышагивали пешцы. Конники двигались с восточной стороны походного поезда, ведя своих коней в поводу, так что с западной стороны их почти и видно не было.
В Бунимске и Распадке, как и предполагалось, осталось три сотни воинов и пять бирем с малыми командами. Четырехтысячное войско Гилела тоже снялось с места и пошло следом за дарпольцами. Арон судьбу не испытывал, оставаясь со своим войском, зато Буним мотался с небольшой охраной по пять раз на дню между обоими войсками, пытаясь уговорить князя одуматься, при этом сознавая полную тщету своих уговоров. Непоколебимая уверенность Дарника в том, что для него нет ничего невозможного, способна была кого угодно привести в ужас и благоговение.
– Ты что действительно хочешь свой Дарполь в магометанскую веру обратить? – растерянно вопрошал визирь.
– Почему бы и нет? Изнутри посмотрю, как все там устроено и решу.
– А дальше что?
– Попрошусь воевать на Ромейское море. Надеюсь, не откажут.
– Против кого воевать? Против ромеев?
– Зачем же? Есть дальние западные страны: франки, латиняне, испанцы. Хочется и там повоевать.
Поняв, что так толку от князя не добьешься, Буним сменил подход.
– А как же Смуга? Ты сына на произвол судьбы оставишь?
– Почему на произвол судьбы? На кагана Эркетена оставлю. Князь Кайсак, как не крути союзник и данник вашего кагана, следовательно, ваш каган тоже за это отвечает.
– Ты хочешь сказать, что если со Смугой что-то случится, ты будешь мстить не Кайсаку, а Эркетену??! – поражен был в самое сердце визирь.
– Это ты решил, я об этом пока не думал, – уклонился от прямого ответа Дарник.
Даже не попрощавшись, испуганный Буним поскакал восвояси.
– Неужели они нас просто так и пропустят?! – удивлялся Корней.
– А почему нет?
– Ты действительно собираешься воевать в западных морях?
– Для начала попрошу эмира Дербента о пяти тысячах воинов для освобождения сына.
– Если эмир даст нам пять тысяч войска, мы такое здесь натворим! – восхитился Речной воевода.
А потом случилась первая стычка. Из трех видов пращей праща-ложка была наименее убойной, камень из нее летел не более чем на сто шагов и для одетого в хорошие доспехи воина равнялся удару простой палкой. Именно их было приказано использовать при излишнем приближении хазарской передовой сотни. Приказано, значит, будет использовано. Пять упредительных камней засвистели в сторону назойливых преследователей: два упали под ноги хазарским коням, два попали в коней, слегка их поранив, а третий – точнехонько угодил в висок снявшего шлем конника.
Среди хазар тотчас возник воинственный переполох, многие уже натягивали луки и разворачивали коней для конной атаки. Дарпольцы в долгу не остались. Вышагивающие у повозок пешцы мигом сдвинули в неприступную стену щиты, лучники за их спинами изготовились для стрельбы, а ближайшие две колесницы, тоже развернувшись, спешно крутили натяжные колеса и засыпали на ложе камнеметов железные «орехи» и каменные «яблоки». Лишь вмешательство Наки и Ерухима немного разрядило обстановку. Затем приехал князь, дабы ответить на гневные вопли хазарского сотского. Пятьдесят дирхемов виры за убитого, и десять дирхемов за раненых лошадей кое-как успокоили хазар.
Второе недоразумение возникло на следующий день, когда южная дорога оказалась зажата между двух обрывистых холмов. Сказать зажата было не совсем верно – между обоими обрывами расстояние было саженей в десять, достаточно, чтобы разминуться самым большим обозам. Однако посланные Гилелом вперед конники сумели перегородить ее двухсаженным валом из камней и земли и стояли наверху в полной готовности с луками и сулицами. С собой у дарпольцев была лишь одна Большая пращница на колесах, но и ее хватило, чтобы продемонстрировать превосходство боевой машины над военным отрядом, такой машины не имеющим. Дарник порядком опасался, что ее сила будет слишком смертоносной для защитников вала, поэтому просил застрельщиков не слишком усердствовать. К счастью доблестные хазарские молодцы все поняли правильно. Когда первые пять пудов камней приземлились с небольшим недалетом, они тут же покинули вершину вала и уже с безопасного расстояния взирали, как новые порции булыг с каждым ударом на пядь, а то и на локоть уменьшают высоту их вала. После десятого выстрела вперед выехала передовая сотня княжеской хоругви и преспокойно заняла гребень покинутого вала. Им на помощь пришли две сотни ратников с кирками и лопатами, довольно быстро проделав в валу брешь, достаточную для прохода походной повозки.
Снова как ни в чем не бывало появился Буним.
– В Семендере тебя ждет большое хазарское войско, оно не пустит тебя в Дербент!
Князь будто и не слышал.
– Каган Эркетен разрешает тебе идти на князя Кайсака.
Дарнику и это было нипочем.
– Княжича Смугу уже везут сюда.
А вот к этому можно было и прислушаться.
9.
Княжича Смугу привезли в Бунимск через три дня, и у Дарника было достаточно времени, чтобы разобраться в последовательности событий. Получалось, что из далекого горного княжества в Итиль его должны были отправить сразу после получения каганом Эркетеном первого княжеского послания, никак не позже. Стало быть, все остальные переговоры лишь простая проверка решительности яицкого Князьтархана. Ну, хорошо, проверили и что дальше? Видимо, необходимо снова готовиться к разговору о выкупе, просто так ему сына вряд ли отдадут.
Каково же было изумление Дарника, когда к фоссату в сопровождении небольшой кавалькады во главе с Бунимом подкатила крытая, украшеная медными бляхами четырехколесная арба и расторопный слуга подставил к ней двухступенчатую подставку, по которой на землю важно спустился сперва Арон, а затем стройный подросток в кафтане инкрустированном бисером. Дарник с трудом узнал в нем сына. За два прошедших года Смуга сильно вытянулся в рост, а детское лицо превратилось в маску высокомерного княжеского сына.
Рыбья Кровь и раньше не умел тепло встречаться с сыновьями, теперь же и вовсе не знал, что делать: обнимать или ограничиться приветственным кивком. Выход нашел сам Смуга.
– Здрав будь, великий князь! – И поклон, и медленное поднимание на отца глаз.
– И ты будь здрав, княжич! – Что еще можно было сказать под пристальными взглядами набежавших ратников и высоких гостей.
Чуть заметный приглашающий жест, и князь с сыном и Ароном вошли в фоссат. У шатра Буним вопросительно взглянул на Корнея, тот широко ухмыльнулся и утвердительно кивнул: мол, мы с тобой тут не последние люди, нам туда тоже можно.
В шатер позвали еще шестого человека – войскового казначея, Рыбья Кровь не сомневался, что речь пойдет о выплате выкупа. К его большому удивлению речь о деньгах почти не шла. На прямой вопрос князя: кто заплатил? Арон так же прямо ответил: «Заплатил я». И все, словно за лепешку на торжище расплатился!
Дальше речь зашла о том, как скоро князь намерен возвращаться на Яик.
– Дня через три-четыре, – отвечал Дарник.
Все происходило так просто и обыденно, что как-то даже не осмысливалось. После небольшого угощения хазарские переговорщики и вовсе ушли, покинули шатер и Корней с казначеем, оставив отца наедине с сыном.
– Ну как тяжело быть пленным князем? – с улыбкой поинтересовался Дарник. Смуга уже вполне освоился в новой обстановке и смотрел на отца даже с неким особым прищуром, как смотрят подростки на взрослых, мол, я в твоем возрасте достигну еще больших высот.
– Сначала было тяжело, а потом уже и ничего.
– Связанным приходилось быть?
– Нет. Почти нет.
– А бежать не пробовал?
– Я все время вспоминал тебя в ромейском плену. Как ты вместо побега собирался заставить ромеев тебе служить.
– Ну и как? Получилось?
– У тебя ведь тоже тогда не получилось. А ведь это было на земле твоего княжества, – с вызовом сказал Смуга.
– Что дальше собираешься делать?
Вопрос застал сына чуть врасплох.
– Наверно, как ты решишь?
– А самому чего хочется? Новое княжество тебе подарить или на старое вернуть?
Смуга молчал, чувствуя подвох.
– Тебе оруженосец нужен или сам себя досмотришь?
– На первых два дня нужен, а там посмотрим.
– Молодец, хорошо ответил, – похвалил отец.
Позвал Афобия и приказал обеспечить Смугу палаткой и временным оруженосцем, чтобы перемещаться по фоссату более уверенно.
После ухода сына Рыбья Кровь крепко задумался. В том, что в бескорыстном возвращении княжича есть свой расчет, сомневаться не приходилось. Вот только в чем он? Неужели сами поняли, что платить за сына выкуп – не совместимо с его честью и гордостью? И выбрали самый верный на него способ воздействия – сделать своим должником?
Тревожило и само возвращение на Яик. Что он предъявит в Дарполе после девяти месяцев походных действий? Десяток разбросаных по морским берегам никому не нужных селищ и городищ? Сохранившихся почти в полном составе ратников? Своего сына? Растраченных двадцать тысяч дирхемов, а с товарами и самоцветами и все сорок? Кругом получалось, что это первый его поход, в котором он не обогащался, а только тратил. Можно конечно еще успеть накупить здесь, в Хазарии, полные биремы зерна и виноградного вина, но это будет лишь дополнительный расход. И неизвестно еще чего он может хазарам посулить.
Утром, выйдя из шатра, князь с досадой увидел, как все вокруг покрыто легким инеем. При подъеме солнца иней, разумеется, исчезнет, но намного теплей все равно не станет. Видно было, как ратники, кому не хватило палаток, спали на своих войлочных тюфячках, укутавшись с головой во все одежды и одеяла. Чуть позже воеводы подтвердили, что среди ратников появились простуженные больные.
Новый разговор со Смугой прояснил для Дарника желания сына.
– Я бы хотел судить своих воевод за то, что они меня не стали выкупать, – заявил княжич на повторный вопрос отца о намерениях.
– Ну так поезжай и суди, – не возражал князь.
– Ты же прекрасно знаешь, что сам я это не смогу сделать. Ты должен поехать в Новолипов вместе со мной.
– Думаешь, никак по-другому не получится?
– А как еще? Послать им приказ самим себя выпороть? – выдал шутку Смуга.
Его слова расставили для Дарника все по своим местам и когда в фоссат пожаловали Буним с Ароном, он уже знал что им сказать. Переговорщики предложили часть войска отправлять в Заслон биремами, а часть пешим порядком через Потеповку, тем более что хазарские купцы этим путем летом уже дважды отправлялись из Итиля в Заслон и Дарполь. И надо было видеть их изумление, когда князь объявил, что полностью покидать Бунимск не намерен:
– Этот фоссат главный ключ к обладанию восточным берегом моря, и никто в Дарполе меня не поймет, если я его потеряю.
– Ведь это само собой разумеется, что ты должен уйти с хазарской земли, – мягко, но настойчиво принялся возражать Буним. – Мы даже не осмелимся передать твой безумный вызов нашему кагану.
– А вы не вызов передавайте, а мое предложение за этот крошечный клочок земли платить каждый год по две тысячи дирхемов. Тут даже козы не пасутся, а так будете из ничего получать полновесное серебро.
– Если две тысячи за каждый месяц, то тогда об этом можно еще подумать, – решил поторговаться Арон.
– На восточном берегу моря мной заложено три больших городища. Снабжать их всем необходимым из Дарполя слишком далеко, зато отсюда – в самый раз. Я ни при каких обстоятельствах не могу лишиться этого опорного селища. Зато у меня есть, что предложить вашему кагану взамен.
Переговорщики замолкли и заинтригованно уставились на князя. Чтобы еще сильней разжечь их интерес, Дарник жестом указал Корнею покинуть шатер, что, впрочем, не помешало Речному воеводе снаружи слышать весь их разговор.
– Я хочу продать Хазарии свое Гребенское княжество.
– Как продать?! – изумился Буним.
– Обыкновенно. Земля, не способная защитить своего князя, нуждается в другом хозяине, который такого отношения к себе не позволит. Берите и владейте ею.
Переговорщики все еще не могли опомниться.
– Ты хочешь, чтобы мы пошли и завоевали ее? – уточнил Буним.
– Зачем завоевывать? Получите от меня договор и будете там править от моего имени – и все. Подробности договора мы можем оговорить особо.
– Сколько же ты хочешь за свое княжество? – пробно спросил Арон.
– Две цены: или пять лет по пятьдесят тысяч дирхемов, или сразу двести тысяч.
– Ты хочешь сказать, что продаешь княжество только на пять лет? – легко обнаружил уловку Буним.
– Я хочу сказать, что пять лет я вряд ли еще проживу, а через пять лет вы спокойно сможете утверждать, что я продал вам княжество на вечные времена. Но это при условии, что выплатите сразу двести тысяч. А если по пятьдесят, то все будут знать, что это всего лишь ежегодная дань.
– Но мы знаем, что такое твои словене, они обязательно сразу взбунтуются.
– Это если им сказать, что их всех продали с семьями и пожитками, – согласился Дарник. – Ну мы же им этого говорить не будем?
– Тогда как? – продолжал выяснять Буним.
– В договоре будет сказано, что я предоставил хазарским рахдонитам беспрепятственно ездить по Гребенской земле и мои подданные должны их снабжать едой и ночлегом, а также, что рахдониты будут собирать княжеские подати для отправки в Дарполь и принимать нужные меры для защиты княжества от внешних врагов… Или вы хотите еще чего?
Переговорщики переглянулись.
– Ты же понимаешь, что сами все это решить мы не можем. Пока что нам поручено подписать с тобой большой торговый договор.
Это и была расплата за щедрый подарок. Визирь просил немного-немало как беспошлинный проход по Яицкому княжеству хазарских торговых караванов и строительство по восточному пути десятка торговых дворищ.
– Харчи и фураж, конечно, бесплатно? – пошутил Дарник.
– Вовсе нет. Но плата должна быть самой малой, иначе такие караваны выйдут для нас золотыми.
С этим можно было вполне согласиться, и через два дня был составлен список с ценами на мясо, хлеб, крупы и молоко. Правда, особо низкие цены на вино и услуги «веселых юрт» князь со смехом отверг:
– Воздержание для купцов полезней безудержных удовольствий – иначе они никогда ни до Хорезма, ни до Индии не дойдут.
Отдельно назначил плату и за торговые подворья рахдонитов:
– С каждого проживающего там хазарина по два дирхема в месяц, чтобы не было желания слишком раздувать их количество. А для черной работы на подворьях можете нанимать местных жителей.
Еще один договор составили по Бунимску, плата за который была определена в три тысячи дирхемов за год. Взамен более высокой цены за землю Дарник внес в договор все те цены на мясо, хлеб, крупы и молоко из первого договора, а также право беспошлино торговать на Бунимском торжище любыми дарпольскими товарами.
– А не получится ли так, что твои биремы будут нарочно приплывать в Бунимск, чтобы снабдить нашими дешевыми товарами весь Дарполь? – резонно усомнился Арон.
– Я думаю, их дешевизна никак не окупит жалованья биремных гребцов.
– Ты же говорил, что хочешь снабжать свои городища на восточном берегу, значит, приплывать сюда они все равно будут. И очень часто, – уличил князя в лукавстве Буним.
– Вы не жалеете моих простолюдинов, я не буду жалеть ваших – только и всего, – отвечал им на это Рыбья Кровь.
Третий договор касался уже Гребенского княжества и был написан рукой Корнея. Там тоже все называлось торговыми условиями, дополнительно предоставляя рахдонитам право сбора половину всех податей, налогов и судебных поступлений для отправки их князю в Дарполь.
– Ты же говорил, что будет полное взимание всех поборов, – ворчал Буним.
– А тамошние воеводы и тиуны чем питаться будут? Тогда они точно разнесут все ваши рахдонитские подворья.
Для приличия указывалось, что во все города княжества князь назначает своих наместников, которые вершат суд и управление от его имени.
– Ведь правда все равно рано или поздно просочится, – попрекал Дарника Корней, еще раз переписывая договор для лучшей сохранности. – Сейчас ты для всей Словении главный герой, а будешь главным изменником. Каково это княжичу Туру в Липове отзовется?
– Вот и проверим, чего стоило все мое геройство. Если оно чего-то стоило, то никто в Новолипове в мое предательство не поверит, во всем обвинят лжецов-рахдонитов, если ничего не стоило, то и пусть все катится к лешему. Невмоготу мне уже во всем быть правым и честным. Иногда хочется побыть и самым низким. Аж душа болит, как хочется! Только боюсь, что когда в Новолипов придет шелк от ханьцев, пряности и благовония из Индии, хлопок и серебро из Персии, а в гавани будет не протолкнуться от ромейских торговых судов, все словенские князья будут произносить мое имя с еще большей завистью и почтением. И все посланные мне деньги будут рассматриваться как плата за защитную яицкую линию против тюргешей. А ведь так оно и есть на самом деле.
– Как ты умеешь все черное называть белым! – сдавался перед таким раскладом Речной воевода.
Одновременно с выехавшими в Итиль переговорщиками отплыла в Заслон и половина дарпольцев на пяти биремах и восьми пришедшим им на помощь лодиям. «Хазария» с «Калчу» из Заслона потом должны были вернуться: «Хазария» зимовать в Бунимске. А «Калчу» с припасами из Бунимска отправляться на зимовку в Макарс.
В самом Бунимске оставался гарнизон из пятисот мужчин и двухсот женщин. Всем ратникам сполна было выплачено их жалованье на три месяца вперед: женатым на обзаведение хозяйством, «женихам» на предстоящий у местных жителей выкуп жен. Войсковая казна разом опустела еще на восемнадцать тысяч дирхемов.
Во время всех этих сборов Дарник сына старался ничем не беспокоить: не расспрашивал о пережитом, не занимался нравоучениями, и это оказалось самым верным. Смуга сам начал задавать острые вопросы.
– А правда, что ты не хотел платить за меня выкуп и собирался уехать в Дамаск?
– Ну да, именно так, – с улыбкой отвечал князь.
– Мне сказали, что в Гургане ты отдал распоряжение, чтобы войско, если тебя захватят, не платило выкуп, а только мстило?
– Да, что-то такое припоминаю, – еще шире ухмылялся Дарник.
– Ты меня будешь держать при себе, или отошлешь на дальнюю крепость?
– Как ты сам захочешь.
– Почему я должен захотеть ехать в дальнюю крепость?
– Потому что, оставаясь со мной, ты обрекаешь себя быть весьма слабым моим наследником, а достигнув успеха в дальней крепости, ты въедешь в Дарполь наследником сильным.
На «Макрии» во время плаванья Смуга в княжеской каморе лишь трапезничал, на ночь отправляясь в трюм ночевать вместе с гребцами, что тоже у него особой радости не вызвало.
– Почему ты предпочитаешь двух узкоглазых кутигурок своему сыну?
– Если сам не поймешь, объясню, когда придем в Дарполь, – сердито отвечал отец.
Не менее приставучим был и Корней:
– А чтобы ты делал, если бы эмир Дербента тебе войска не дал, а просто отправил в Дамаск?
– В Дамаск и поехал бы, – от души развлекался князь.
– А если бы оттуда не вернулся, что бы в Дарполе стали делать с выкупом Смуги?
– Как решили, так бы и сделали.
– А Милида с мальчишками, наложницы – с ними как? Ты бы хоть какое распоряжение на такой случай оставил.
– Это было бы самым глупым и последним делом.
– Это почему же?! – злился Корней. С возрастом он все больше не выносил, когда не мог угадать самых простых княжеских решений.
– Вы мое распоряжение все равно не исполните, и я буду выглядеть в ваших глазах наивным и глупым.
Несмотря на холодные ноябрьские ветра и ледяную воду заливающие биремы, на Змеиный остров, а потом в Заслон все суда прибыли в полном составе, отделавшись лишь десятком смытых за борт моряков.
Весь Заслон с изумлением и восторгом приветствовал освобождение Смуги.
– Как это удалось?.. Неужели даже без выплаты выкупа?.. Каган Эркетен приказал – и похитители послушались?.. Или сам князь Кайсак попросил прощения?.. – вопросы обрушивались не только на Дарника, но и на морских воевод с ратниками.
– Ни у меня, ни у кагана Эркетена лишнего серебра не оказалось, поэтому все расплатились друг с другом чернильными записями, – отшучивался князь.
Была и еще одна приятная неожиданность, помимо присланных из Дарполя четырех сотен ратников и полутысячи конников Калчу, отдельным станом с палатками и повозочным кругом на полуострове расположилась хоругвь липовцев, посланная на Яик княжичем Туром, с собой хоругвь привезла тридцать тысяч дирхемов на выкуп Смуги.
Как выяснилось, всего в Гребенскую землю, узнав о похищении Смуги, прибыли три хоругви липовцев во главе с княжичем Туром и воеводой Бортем, родным дяди обоих княжичей. Они, обезглавив десяток новолиповских воевод, стали собирать дополнительное войско с целью захвата хазарского Калача. Калачский тудун сумел отговорить их от этого дела, сообщив, что князь Дарник уже ведет переговоры с итильскими ростовщиками о ссуде для выкупа Смуги. Не слишком доверяя этим сведеньям, липовцы обложили всех гребенцев большим побором и, собрав тридцать тысяч дирхемов, под охраной одной хоругви отправили в Дарполь.
– Чтобы тебе, князь не приходилось одалживаться у итильских обирал, – объяснил хорунжий липовцев Тригор.
– Что же теперь в обратный путь тронетесь? – на всякий случай спросил Дарник.
– Только если ты нас назад отошлешь. Хотя это будет и обидно, ведь мы знаем, ты берешь на службу всех, кто к тебе приходит.
Смотр, устроенный липовцам, тоже порадовал князя. Такого полного соответствия хоругви воинскому уставу ему самому никогда не удавалось достигнуть: 250 пехотинцев, 150 конников, 75 камнеметчиков при 25 колесницах, не считая нужного числа возниц, знаменосцев, трубачей, поваров и лекарей, да еще завидное единобразие и определенность в вооружении и знаках различия. Если у дарпольцев на одну ватагу приходилось по одной мамке, обычно полюбовницы полусотского, то у липовцев на ватагу было по две мамки, то есть к пятистам ратникам великолепный довесок из полусотни бойких, веселых молодых женщин, присутствие которых, как известно, поддерживает бодрость и отвагу ратников лучше любых приказов и наказаний – ватажных мамок они защищают яростней, чем знамена хоругви.
А главное все липовцы выросли на десятилетних рассказах о славном князе Дарнике, который и в огне не горит, и в воде не тонет, а сейчас, смотрите, еще и хазарского кагана вон как взнуздал! Освобождение Смуги было воспринято ими даже с некоторым разочарованием – столь дальний путь проделан, а тут уже все замирилось! Морские походники, среди которых тоже было несколько липовцев, со смехом их утешали: мы тоже почти в сражениях не участвовали, а заставили себя опасаться две самых могучих империи.
Глядя на выучку, порядок и дисциплину царящие у липовцев Дарник снова невольно подумал о том, как его заветы действуют результативней его прямого управления. Единственную претензию он мог предъявить к круглому фоссату отменной хоругви – квадратный ромейский фоссат выставлять было сподручней и ловчее.
– Какой Тур, однако, молодец оказался! – с похвалой отзывался о младшем княжиче Корней. – Так вот он – готовый наместник над Гребенской землей!
– Я сам не умел усидеть на двух княжествах, не получится и у него, – возражал Дарник. Впрочем, его и без Корнея, грызло уже сильное смущение от тайного сговора с хазарами. Немного успокаивало лишь то, что, по словам хорунжего Тригора, Тур не собирался оставаться в Новолипове, хотел вернуться в свое лесное княжество, да и была надежда, что каган Эркетен с договором покупки Гребенского княжества не согласится. В общем, как будет так будет.
Привезенные для выкупа тридцать тысяч отсылать назад тоже конечно не стали, их решили потратить частью на жалованье самим липовцам, частью на ответный торговый караван в Новолипов. Прямо в Заслоне по богатым дворищам было выкуплено все то, что за два года приобрели у проезжих купцов их хозяева, а так как для себя покупается всегда самое лучшее, то и товары собраны были на редкость разнообразные и изысканные. Сопровождать двадцать повозок назначили полсотни луров и полсотни дарпольцев, вполне достаточная охрана от мелких степных разбойников. Большие же улусные дружины степняков трогать дарпольских купцов вряд ли решатся.
Отослав караван и определив флотилию на зимовку, Рыбья Кровь пешим порядком двинулся в Дарполь. «Калчу» и «Хазария» отправились в Бунимск, три других биремы остались зимовать в Заслоне. Большая часть их гребцов направилась на заслуженный отдых в столицу вместе с княжеским войском.
10.
В столице как всегда после долгих отлучек что-то опять изменилось. И дело было даже не в еще большей пестроте городского населения и возросшем достатке тиунов, воевод, лавочников и ремесленников. Сама жизнь приобрела размеренный упорядоченный характер, когда каждый дарполец (не новичок, конечно) знал, что с ним будет в ближайшую неделю или месяц, к кому идти в гости, а для кого готовить застолье в своем доме, мог не только искать себе покровителя, но и сам кому-то покровительствовать, находил, не особо утруждаясь, дополнительный источник заработка, не боялся и разоряться, уверенный, что, если не друзья, то князь поможет ему выбраться из нужды.
Но у этой сытой и спокойной жизни обнаружился и недостаток – лютое злословие. Чтобы доказать собственную значимость и остроумие, беспощадно вышучивалось всё и всех. Когда же предмет издевок хватался за нож (единственное допустимое оружие в городских стенах) или палку, неизменно следовала невинное: «Ты что, простых шуток не понимаешь?»
На одних из первых посиделок Курятника коснулось это и Дарника, когда речь зашла о всякого рода злопыхателях, которым не нравится любое княжеское распоряжение, особенно высмеивают, что Дарник так и не стребовал с князя Карсака свои десять тысяч. Советчиц интересовало, почему Дарник так к этому терпим и снисходителен. Лучшего предлога для высказывания любимой княжеской мысли было не придумать.
– Когда-то мой учитель Тимолай сказал то, что я запомнил на всю жизнь. Что вокруг нас одновременно живет сразу два народа: один народ сиюминутный, тот, что всем завидует, хочет беды для своих соседей, всячески наговаривает на них и все время уверен, что и соседи ему желают только плохого, и есть народ коренной, тот, каким те же самые люди станут через два-три года, когда с них осыпется вся эта шелуха и обо всем окружающем они начнут судить более здраво и разумно. Поэтому я знаю, что этот коренной народ всегда будет на моей стороне, оправдает и даже полюбит все мои мелкие промахи и даже станет говорить, что он всегда хорошо обо мне думал. Поэтому пока эти злопыхатели в глаза мне не скажут обидное, или пока, которая из вас не прибежит ко мне со слезами на их ядовитые слова, я могу позволить им делать их черное дело.
«Курицы» выслушали его в глубоком молчании и вопросительно стали переглядываться в ожидании, кто первый захочет поспорить с князем. Когда никто не решался говорить, слово брала обычно стратигесса. Не подвела она товарок и на этот раз:
– Мысль о двух народах может быть и верна, но тогда добавлю, что у нас в Романии есть еще и третий одновременный народ… – Лидия сделала выразительную паузу. – Это две-три тысячи старцев и иноков, которые живут в пустынях и пещерах и день и ночь молятся о благополучие ромейской страны и народа.
– Какой же это третий народ, обыкновенные монахи, – возразила Эсфирь.
– Обыкновенные в монастырях живут, а эти в пустынях, – убежденно продолжила стратигесса. – Только незримым присутствием великих молитвенников можно объяснить, почему Романия продолжает успешно столько столетий выживать в окружении бесчисленных врагов.
Ну сказала и сказала. «Курицы» знали, что лучше о вере с князем разговор не затевать, поэтому легко перешли на другое кудахтанье. Но Дарника слова Лидии задели. Ночью он долго лежал без сна, обдумывая их. Действительно ни в магометанстве, ни в иудействе, ни в маздаимстве, ни в тэнгрийстве ничего подобного с христианскими пещерами нет. Дело было даже не в пользе таких молитвенников для собственного княжества. Замечательный выход-лазейку в этом он нашел для себя самого.
С приездом Смуги ему теперь приходилось с тревогой задумываться о будущем – неужели он обречен еще много лет тащить эту лямку: заключать союзные договоры, добывать в казну деньги, готовить себе наследников, просчитывать, как будут отзываться среди подданных его действия. Спрятаться ото всего и от всех в какую-нибудь землянку или пещеру и при этом заслужить славу святого старца – ничего лучше этого и представить невозможно. Но вот когда случится это счастье? Проклятые женщины – он же еще много лет не сможет без них!
Среди приятных изменений было то, что впервые ему не приходилось задумываться о деньгах. Княжеские мастерские наконец прекратили бесплатно работать на войско и стали поставлять сукно, войлок, одежду, сапоги, шапки, ковры, книги, седла, колесницы, повозки, одеяла, подушки, деревянную и глиняную посуду, плуги, топоры, лопаты, кирки на продажу, что потихоньку стало наполнять княжескую казну. И дарпольские сребки держались один в один с дирхемами даже у иудейских менял.
«Устав воеводы» и опросные листки стратигессы за истекших полгода сделали свое дело – шло активное размежевание на чистых и нечистых, на тех, кто хотел возвысится, и тех, кому это было лень. У опросных листков оказалось еще одно побочное свойство: запись каждого дарпольца на словенском языке помогла одержать окончательную победу словенскому языку над другими языками – записанные словенскими буквицами ромейские и хазарские слова тут же становились словами словенскими.
Воеводская школа подготовила десятки грамотеев, которые не только умели читать и писать, но и покупали книги, что выходили из-под перьев переписчиков стратигессы. Пока князь с соратниками бороздили морские воды, воеводы и тиуны Дарполя общались с купцами и заезжими странниками, разглядывали на хазарских картах путь княжеской флотилии, спорили о достоинствах и недостатках разных верований, заказывали себе изысканную одежду и более дорогое оружие, учили боевым умениям пришлых ополченцев, и, в конце концов, превратились в «новую знать», которая уже свысока посматривала не только на любых новичков, но и на «морских ветеранов» прибывших с князем. Этому высокомению не могло помешать, даже двойное жалованье выплаченное всем походникам.
Еще одной напастью в связи с возросшей грамотностью стали бесчисленные письменные доносы, ожидавшие Дарника по приезду – то самое злопыхательство, от которого остерегали князя «курицы» только в письменном виде. Тут хорошо выручил Дарника Корней, объявив, что всегда по почерку можно определить автора доноса, и провел два показательных дознания, найдя по почерку жалобщиков, оказавшимися двумя полусотскими.
При дальнейшем дознании, выяснилась полная чепуха их жалоб. По княжьему приговору их просто лишили воеводских званий и жалованья, переведя в разряд рядовых ополченцев – мол, начинайте свою службу с самого начала. И потянулись оба горделивых полусотских на кормежку в ополченские поварни и весь Дарполь смотрел, как они тащат из поварни миски укутанные в полотенца с едой для своих жен. Урок для всей «новой знати» вышел самым поучительным.
Ну, а для более простых насильников и убийц по-прежнему существовали «Удачный полет» и «Белая вдова», если не находилось желающих заплатить за них 100 сребков виры, то они быстро оказывались в петле или с отрубленной головой. Рыбья Кровь охотно шел навстречу кровожадным пожеланиям горожан и раз в неделю обязательно устраивал им такое отсекновение глупых бедовых голов.
А казнить уже было за что. Указ о расторжении браков хорошо выглядел на пергаменте, но на деле, когда вернувшиеся ратники обнаружили, что их жены живут в их домах с другими мужьями, обернулось настоящей резней – мало нашлось добряков смиренно принимающих измену своих половин, да еще переселяться из отдельных камор в многоместные гридницы. В этом смысле подбросила соломы в костер и хоругвь липовцев – никто об их зимнем жилье не позаботился, прямо по живому пришлось их размещать во всех гостиных дворах, школах и даже поварнях.
Еще одной заморочкой для князя стали оруженосцы. Почти полное отсутствие людей для услужения (невольники работали на город), надоумило столичных воевод превращать в таких слуг своих оруженосцев с их женами, селили их прямо рядом с собой в Длинных домах и требовали, чтобы те во всем помогали по хозяйству. Ропот об этом оруженосцев князь слышал еще в Заслоне, но только на месте оценил размах происходящего. Распорядился без всяких церемоний:
– Войсковым казначеям изымать деньги из воеводского жалованья и выплачивать их помесячно «услужникам»: с сотского по три сребка оруженосцу и два – его жене, с хорунжего по шесть и четыре, с тысячского по девять и шесть сребков.
Не забыл и себя, положил Афобию двенадцать сребков, а его жене по восемь сребков, хотя те к княжеским хоромам касательства не имели.
– Это вам за Ырас и Дьянгой, – ответил он на возражения оруженосца.
Разумеется, воеводам такое изъятие из жалованья понравиться не могло, некоторые даже попытались своих оруженосцев отселить от себя, но князь своего указа исправлять не стал: хочешь – не хочешь, а плати! И недовольство прекратилось, наоборот, воеводы даже вошли во вкус от такого своего командирства, ведь теперь они могли это делать на полном основании.
– Смотрите, не переусердствуйте, – счел нужным предупредить их Рыбья Кровь. – Оруженосец не раб, в бою ему придется прикрывать вам спину, так что сами думайте.
По сравнению с двумя сребками в месяц, которые платили ратнику-второгодку и полной бесплатности ополченца, это была огромная сумма, но никто особо не возмущался, ибо находились уже такие ополченцы и второгодки, что ухитрялись зарабатывать больше любого полусотского, а то и сотского.
Прибытие княжича Смуги, сначала всех сильно взволновавшее, быстро вошло в привычную колею: ну, княжич, ну, наследник князя, ну, приятный отрок, прошедший несколько пленений и продаж, ну, много знает и ведет себя по-княжески… Но ему только двенадцать лет и трудно судить, что из него получится.
Рыбья Кровь испытывал к сыну двойственное чувство: и доволен был, что Смуга прошел нелегкое пленение, и злился от того, что пришлось столько всего предпринимать для его освобождения. Настораживало и отношение Смуги к Милиде и сводным братьям. Три года назад княжич с юной тервижкой были лучшими друзьями, сейчас же только вежливость и отстраненность, как со стороны Смуги, так и со стороны жены, ревнующей к своим сыновьям великовозрастного пасынка. С Ольданом и Вышеславом княжич чуть поиграл и тотчас отправился к новым друзьям-ровесникам из приюта. Живо вспомнились князю слова Евлы насчет наследников, убивающих друг друга. А самое главное непонятно было, что делать с княжичем дальше. Предлагал даже ему вернуться назад в Новолипов. Но тут сын оказался достоин своего родителя:
– К тем, кто предал меня, никогда не вернусь!
– Что же ты так и будешь бегать по Дарполю княжеским недорослем?
– Отдай мне детский приют. Я хочу расти и учиться с теми, кто потом станет моими тиунами и воеводами.
– Поставить тебя там верховодом? – не очень понимал отец.
– Нет. Просто сделай вид, что отдаешь меня в приют за что-то наказывая.
Князя приятно удивило такое лукавство, и он сделал, как просил сын: привел прямо в трапезную приюта и объявил, что на год Смуга лишается права жить и столоваться в княжеских хоромах, а пусть поживет пока здесь при школе и стал выделять сыну помесячно по десять сребков, хорошо понимая, что тому это первое дело.
Два с половиной года княжения в Новолипове принесли княжичу нужные навыки, так что он едва ли не с первого дня занял в приюте главенствующее положение: назначил себе телохранителей и писарей и завел с полусотней юных головорезов игру в «Наше будущее княжество». В боевых игрищах особо не блистал, зато аккуратно выдавал медные векши за заслуги всем победителям из своего княжьего содержания.
– Да он тебя еще переплюнет, – отзывался князю о Смуге Корней.
– Все правильно, – смеялся Дарник. – Лес для княжича Тура, Степь для княжича Смуги. Мне сирому – только пару бирем и острова Хазарского моря.
Отношения с женой у князя то ли под влиянием времени, то ли из-за осознания своего высокого положения в эту третью зиму обрели черты полной взрослости, если можно так выразиться. Дарник как и прежде ночевал исключительно в княжеских хоромах, хотя громкоголосый и беспокойный Вышеслав и отправлял иногда отца досыпать в думную горницу. Не отказался он и от дневных посещений Евлы и Лидии, что Милида принимала уже совершенно спокойно. Ее ревность теперь перенеслась исключительно на Ырас с Дьянгой, которых князь поселил в Длинном доме под присмотром Афобия.
Ревность жены имела все основания, Дарник действительно скучал по своим немногословным кутигуркам. Но то, что было хорошо на биреме или в походном шатре, совсем не получалось в Длинном доме. С Лидией или Евлой он мог совершенно спокойно раздеться и лечь в постель, а со своими боевыми наложницами почему-то нет. С Дьянгой это можно было объяснить ее беременность на последних месяцах, с Ырас вообще объяснения не имело. Он даже попытался вновь выдать юницу замуж с хорошим приданным, и она снова ему отказала, мол, сколько осталось той зимы, а на биреме я тебе точно сгожусь, да и Дьянга без меня никак ни с чем не управится.
Хорошо, что у великого князя в отличие от простых смертных всегда есть способ ускользнуть от любой суетности – придумать себе дело государственной важности. Например, созвать на пир к себе тарханов и старейшин кутигурских улусов. Они все скопом и явились: от четырех улусов Малой и трех улусов Черной Орды. Не хватило лишь Сагышского улуса, уведенного осенью на север Большой Ордой. Но и семи улусов получилось более чем предостаточно. Прошлогодние дары конями, овцами и коровами сменилось подношением мехами, серебром, драгоценными украшениями, а то и кошелями с монетами, что неплохо оживило княжескую казну и сокровищницу.
С особой веселостью на великом пиршестве вспоминали о тюргешах, мол, где эти хваленые победители Великой Степи. Ну, как водится, и накаркали. Едва тарханы со старейшинами разъехались по своим кочевьям как прибывший из Эмбы гонец сообщил:
– Идет тюргешское войско, от двух до трех тысяч, с легкими колесницами и вьючными лошадьми и верблюдами. Тысячский Гладила выехал с переговорами им навстречу.
Больше всего всполошились левобережные «чернецы», тут же запросились на правый берег Яика. Посоветовавшись с Калчу, Рыбья Кровь дал им разрешение перенести свои кочевья и ставки на тридцать верст выше по течению реки, мол, оттуда, если что, сможете перебраться на Правобережье.
Днем позже прискакал другой гонец, рассказавший об итогах переговоров. Среди тюргешей старый знакомец бек Удаган и двое наших посланцев к тюргешского гурхану. Спрашивали об оставшихся у нас тюргешах и очень обрадовались, узнав, что те тоже живы и здоровы. Прибыли на серьезные с тобой, князь, переговоры. Удаган вперед войска уже выехал к Дарполю.
В столице выдохнули чуть спокойнее и принялись гадать, против кого будет совместный с тюргешами поход: Хорезма или Хазарии?
Встреча с Удаганом произошла в Левом Фоссате, так называлась крепость на двести ратников, прикрывающая Кятский и Хемодский посады. Тюргешский бек, впрочем, даже бровью не повел, осматривая правильную квадратную ромейскую крепость с башнями и входными колодцами, но от словенской бани, о которой помнил еще с прошлого раза, не отказался. Дарник намеренно послал прислуживать ему в бане обоих дарпольских тюргешей, что после Ватажного боя выздоровели и несли ратную службу наравне с прочими макрийцами и тудэйцами, один из них поучаствовал в Речной битве с макрийцами, а второй прошел весь морской поход, так что им было что рассказать Удагану. Сам князь тем временем беседовал с дарпольскими посланниками, привезенным беком. Соглядатаи подробно рассказали и о тюргешском войске и о их столице Суябе. Больше всего Дарника заинтересовало Арал-море. Но ответ его разочаровал: море-то большое, вот только по его берегам не растет ничего крупнее кривых кустов.
Затем после торжественных приветствий и обмена подарками, Дарник с Удаганом, толмачем и Корнеем уединились в хоромах фоссатского воеводы. Удаган начал с шутки. Мол, два года назад ты, князь, предлагал боевое состязание тысяча на тысячу, сейчас я привел такую тысячу. Готовы ли твои воины померяться с ней силой и удалью?
– Почему нет? Всегда готовы, – с улыбкой откликнулся на вызов Дарник.
Бек рассказал, что в Суябе наслышаны о битвах и походах яицкого Князьтархана и Великий Гурхан Таблай захотел породниться с великим князем, поэтому прислал ему в жены свою дочь Болчой.
Вот уж удружили, так удружили!! Дарник со всей возможной учтивостью стал отказываться от столь высокой чести. Толмач тут же объяснил, что от этого отказываться невозможно и даже посоветовал сперва взглянуть на невесту, мол, ни один молодой мужчина не сможет отказаться от такой красавицы. Князя так и подмывало спросить: «А если бы у меня было ранение, не допускающее любовных соитий?» Но все же не спросил.
Через два дня прибыло само тюргешское войско, для которого уже приготовлены были юрты и палатки с железными печками и запасом древесного угля. Увы на все двенадцать сотен тюргешей всего этого не хватило, но они в особой претензии не были, спокойно, по походному устраивались на ночлег прямо на снегу, влезая в свои войлочные мешки. Вели себя почти спокойно, лишь огненно зыркая в сторону любой женщины. Дарнику пришлось втрое усилить охрану левобережных посадов.
Перебираться на правый берег пешком тюргешское посольство отказалось. Выход нашли, отправив их через реку в санях, что тащили лебедочные цепи, а их коней в поводу перевели по льду корнейские дозорные в снегоступах. В сам Дарполь тюргеши въезжали уже в седлах. Весь город, раскрыв рты смотрел только в сторону новой невесты князя. К их огорчению, лицо Болчой было прикрыто шелковой материей, тело толстыми одеждами, но даже они не могли полностью скрыть изящества пятнадцатилетней суженой.
Свое личико она открыла только в приемном зале Воеводских хором в присутствии лишь воевод, тарханов и «куриц». Тюргешский толмач был прав: поразиться было чему. Вроде бы такое же луноликое лицо, как у тех же кутигурок, но с удивительно красивыми чертами: миндалевидные таинственные глаза, изящный крупный рот, тонкая золотистая почти прозрачная кожа придававшая лицу особую прелесть.
Ночевало посольство в Посольском дворище, куда собраны были лучшие ковры, перины, подушки и одеяла.
А в княжеских хоромах шли нестихаемые споры, сначала с воеводами, потом с «курицами». Воевод прежде всего интересовало: а что дальше? Ведь не просто же так и невеста и тысяча лучших воинов. Кто-то высказал мысль о схватке тысяча на тысячу, все почему-то были уверены, что победят свои поединщики.
Дарник охладил их самонадеянность:
– В чистом поле наши конники тюргешам точно проиграют. Какой там удар катафракским клином? Они просто рассыпятся в разные стороны, затем окружат и всех расстреляют из луков. Без камнеметов и пешцев наши конники с ними никак не справятся.
Калчу дала разъяснение и воеводам и «курицам» насчет Болчой:
– Для тюргешей это самый надежный способ покорять степных правителей. Отказ от невесты – смертельная обида их гурхану, за которую тюргеши будут сражаться, как за свое родовое бесчестие. Особого значения будет Болчой первой или последней женой у своего мужа для них не имеет. Главное, что благодаря ей гурхан и князь породнятся. Даже убийство посла можно как-то замять, предательство же родственника смывается только кровью.
– Стало быть, если я попрошу гурхана о помощи, он тоже не может мне отказать? – заинтересовался Рыбья Кровь.
– Да. И эта тысяча после свадьбы обязана выполнить для тебя любое поручение. Если же ты этим не воспользуешься, то уже сам обязан с тысячью своих лучших воинов прийти гурхану на помощь, куда он скажет.
Такой расклад здорово восхитил Дарника.
– И князь тоже может их послать против кого угодно? – Корней опередил его собственный вопрос.
– При условии, что с этой тысячей пойдет, князь и твоя тысяча, – печально сказала Калчу. – Но в следующий раз гурхан пришлет тебе пять тысяч воинов и ты должен будешь присоединить своих пять тысяч уже по его воле.
– Теперь я понимаю, как можно было собрать и подчинить себе всю Великую Степь! – воскликнул Дарник.
В Курятнике обсуждали другое.
– Ты действительно должен жениться на этой желтой кукле? – Милида чуть ли не впервые напрямую проявила свою ревность.
– Он может жениться, но вовсе не становится ее мужем, – пояснила Калчу.
– А если она пожалуется на это своему отцу? – Евла испытывала не меньшую озабоченность.
– Это не будет иметь никакого значения. Единственное, когда гурхан пригласил тебя посетить свою столицу, ты обязан прибыть туда, только с его дочерью, – пояснила тарханша.
– Как ни старайся, а от постели ты, князь, не отвертишься, – почти со злорадством подытожила Эсфирь.
– А отвертеться можно очень просто, – вдруг сказала Лидия.
Все изумленно на нее уставились.
– Ведь князь может не сам жениться на Болчой, а выдать ее за Смугу.
– Верно! И тогда к гурхану поедет не князь, а Смуга, – обрадовалась Евла.
Теперь все взоры обратились на Калчу.
– Наверно, так и в самом деле можно сделать, – не уверенно произнесла она.
– Ему двенадцать лет, ей пятнадцать, – с улыбкой заметила Олова. – Захочет ли княжич жениться на такой старухе?
Дарник, а следом и «курицы» громко расхохотались.
Удаган на такую замену жениха откликнулся не сразу, полдня думал, а потом все же дал согласие, при условии, что дарпольское войско поведет сам Дарник.
Смугу князь уговаривал по-своему:
– Ты ведь понимаешь, что оставаясь здесь, в Дарполе, ты навсегда обречен оставаться в моей тени. С Болчой же у тебя есть отличный шанс отправиться в Суяб и стать там великим воителем.
– И ты отдашь мне все свое войско? – загорелся княжич.
– Половину. Но тебе и этого хватит за глаза. Я с одной тысячью готов был идти и к Дамаску и через всю Хазарию с боем прорываться. Тюргеши, как и я ценят людей только за их смелость и умение. А рядом будет Империя Тан, где богатств, порядка и достижений еще больше чем в Романии. Так что я, старый, еще волосы буду рвать от зависти к своему великому сыну.
Смуга понимал, что это всего лишь шутка, но это была весьма приятная и поощрительная шутка.
Уяснив дела свадебные, стали интересоваться делами военными: может ли князь использовать тюргешскую тысячу прямо сейчас? Удаган слегка удивился, но дал утвердительный ответ:
– Однако будет не очень хорошо, если ты целиком погубишь эту тысячу. Потому что потом она сильно понадобится тебе для другого похода.
Этой второй мишенью был поход на Хорезм.
– Но двумя тысячами его не завоевать, – возражал Рыбья Кровь.
– Так возьмешь столько, чтобы завоевать, – последовал невозмутимый ответ. – На каждого твоего молодца гурхан Таблай добавит своего батыра.
– А почему гурхан Таблай эмирам Хорезма своих дочек не послал, ведь если у него тридцать жен, то и дочерей должно быть много?
– Они их не приняли, и теперь обречены на гибель, с твоей помощью или без нее.
Такие расчеты возбуждали невероятное любопытство и служили лучшим вызовом пресыщенному победами князю. На Воеводском Круге он с согласия Удагана объявил поход на Большую Орду. Калчу с другими тарханами тут же стали его от этого всячески отговаривать. После долгих просьб, князь чуть смилостивился:
– Шлите им своих гонцов, пусть каждый улус пришлет мне по сто преступников на лошадях и с оружием тогда будет мир и доброе соседство.
И гонцы поскакали с устрашающей вестью о соединении дарпольской пехоты с камнеметами с непобедимыми тюргешскими конниками. Ну, а пока для зимних походников усердно шились войлочные мешки, готовились сани, ковались наконечники стрел. Недостатка в добровольцах не было, ибо князь объявил, что каждый походник будет передвинут на разряд выше: ополченцы станут бойниками, бойники – гридями.
В Курятнике Дарник повторял теперь одно и то же:
– Не хочу ни на Запад, ни на Юг, ни на Север, хочу на Восток. Там теперь решаются судьбы мира. Там сошлись в Великой битве магометане, ханьцы и тюргеши, там рождаются новые законы и новые империи. Воевал я в той Романии, первой на Западе и что? Крошечные победы, крошечное продвижение, зато много золота и серебра. Много золота и в Империи Тан, и в Суябе, и в Дамаске, но там и огромные победы, и переделка стран и народов. Это мое! Для меня! И по мне!
Состоялась свадьба княжича. Корней подобрал толкового паренька из приюта на три года старше Смуги, чтобы тот давал княжичу нужные советы, так что и на праздничном пиршестве и в свадебной опочивальне все прошло без каких-либо шероховатостей. Болчой была в высшей степени покладиста и невозмутима, и уже через неделю про высокородную чету все уже почти забыли. Им выделили отдельный Длинный дом, где с молодыми смогли разместиться служанки принцессы и телохранители юного княжича. Все свое время чета проводила либо в спальне, либо в катаниях верхом и на санях. Два подаренных Удаганом молодым ловчих беркута и вовсе лишили дарпольцев возможности лицезреть своего наследника престола.
Каждый день теперь на большом ристалище проходили боевые игрища, где тюргеши обучались взаимодействию с дарпольскими ратниками.
Не обошлось и без мелкого вмешательства высших сил. Князю приснился почти в готовом виде его поход на Восток, только в этом походе он ехал не верхом, а плыл почему-то на биреме. Поразмыслив над этой загадкой, он вызвал к себе своих корабелов.
– Вы построили уже шесть бирем и полтора десятка лодий. Не можете ли вы так рассчитать количество брусов и досок, чтобы можно было их перевезти к другому морю и собрать там одну бирему и дракар?
– Можем, – ответил старшина корабелов Никанор.
Удаган, наслушавшись рассказов про биремные плаванья тоже не возражал, чтобы ворваться в Хорезм с моря и с их главной реки.
В разгар этих приготовлений явилось посольство из Итиля во главе с Бунимом. Визирь привез в Дарполь главный ходовой товар: 70 молодых рабынь и оговоренные Гребенским договором 50 тысяч дирхемов. Рыбья Кровь испытал легкое замешательство, которое, впрочем, быстро прошло, когда он прочитал договор подписанный каганом Эркетеном. Договор был на двух языках: на иудейском и на ромейском. Иудейский князь проверять не стал, ему хватило и ромейского. Весь прежний порядок договора был переставлен, добавились еще два условия: суд над тяжелыми преступлениями вершить совместному рахдонитско-словенскому суду и почитать как словенские, так и иудейские праздники. Хорошо, что под рукой была копия, написанная Корнеем.
– Увы, такой договор я подписать не могу, – с облегчением заявил Дарник Буниму. – Он не соответствует тому, о чем мы с тобой договаривались. Да и обстоятельства за это время сильно изменились. Тюргешский гурхан теперь мой родственник и хорошо собирается платить за победы моих воинов.
В тот же день на запад в Новолипов через Ирбень был отправлен большой торговый караван, в котором со своей семьей ехал Гладила – ему предстояло стать наместником Гребенского княжества.
Буниму, чтобы не возвращаться совсем порожняком, пришлось в спешном порядке добавлять к своим пятьдесяти тысячам дирхемам пять тысяч, вырученных за рабынь и на всю сумму закупать дарпольских и хемодских товаров, вкидывая столь необходимое серебро в дарпольский монетный оборот.
Установленный большеордынцам месяц еще не закончился, как с севера стали прибывать заказанные преступные сотни. Из десяти улусов Большой Орды подчинились семь, остальные три улуса, как потом выяснилось, ушли дальше на север к булгарскому хану. Еще три сотни конников дали «чернецы». Хоть и на плохих лошадях и почти без оружия, но это все равно была полная тысяча, а вооружить ее и макрийских трофеев вполне хватило. Малую Орду Дарник решил не трогать – их луки должны были служить Дарполю.
Улаживая свои княжеские дела, он решил возвратить из ссылки дядю Милиды. Но опоздал, гонец из Эмбы сообщил, что Сигиберд месяц назад умер. Еще одна смерть случилась в конце зимы, во время родов, родив мертвую девочку, скончалась Дьянга. Ее похоронили со всеми почестями княжеской жены, «курицам» помешать не удалось.
И вот по весне, еще до вскрытия реки, из Дарполя выступило объединенное войско: тысяча тюргешей, две тысячи дарпольцев и тысяча кутигур. Шестьдесят больших повозок были гружены досками и брусами пригодными для строительства одной биремы и одной лодии. Предполагалось на Арал-море их собрать и вместе с сухопутным войском пройтись на всей Окуз-реке. Тюргеши находили это решение очень удачным.
На прощание Дарник дал наказ княжичу:
– С тринадцати до пятнадцати лет я каждый день говорил себе: жизнь хочу прожить интересную и не глупую, и это у меня получилось. Попробуй и ты.
Чуть позади князя рядом с Афобием ехала Ырас – это был ее полноправный поход. Прощаясь с женой, сыновьями и «курицами» Рыбья Кровь клятвенно обещал, что к следующему снегу непременно вернется домой. На самом деле все его мысли и желания были направлены совсем в другую сторону. Собственная воля уже порядком измучила и измотала его, хотелось узнать, как это жить и действовать в подчинении, по чужой указке.
– Чему ты улыбаешься? – ворчал едущий рядом Корней. – У кого есть союзник, у того есть хозяин.
– Как раз этому и радуюсь.
Конец