(Рассказ)
Раскалённое добела солнце плавило призрачно-зыбкую небесную марь. Оно жгло покрытый жухло скрученной листвой притихший лес и полупустынную, полого распростёртую к почти пересохшей реке сизую степь. Изредка к реке и обратно лениво брели одетые лишь в лёгкие растительно-волокнистые накидки или в одни набедренные повязки люди. Зачерпнув воды, в сделанные из кожи или древесной коры сосуды, они возвращались к круто выпирающей над лесом скале, в которой чернел вход, обжитой ими, первобытными людьми, пещеры.
Почти все дикие животные, включая мамонтов, кабанов и медведей, на которых велась охота, давно ушли от засухи, в пугающую людей неизвестностью даль. Туда, где знойное солнце смиряется дождями и живительной прохладой. Племя же, надеясь на возврат прежней, умеренной погоды, подошло вплотную к жизни впроголодь. Довольствовались лишь сбором в лесу и степи того, что ещё годилось в пищу: иссушёнными жарой ягодами, недозрелыми орехами, листьями, тощим зерном диких злаков, сморщенными кореньями да луковицами растений. И вдруг ранней, багрянно разомлевшейся по Востоку зарёй, сон людей встревожил пронзительный вопль, ворвавшегося в пещеру человека:
- Топ-топ! – вытаращив из под лохматых, огненно рыжих волос неистовые в радости глаза, зычно оповещал он. – Ого-го-го, топ-топ!...
Вскочившие же с примитивных, расстеленных вдоль грубых стен, постелей родичи кричащего, опознав в нём дежурящего у ямы-ловушки сторожа и моментально поняв его, все враз заорали, заполошились, с не меньшей радостной неистовостью:
- Топ-то-о-оп!... Ого-го-го! – разноголосо завопила слабо освещаемая тлеющими костерками пещера, а мужчины, расхватав копья, с зазубренными каменными наконечниками, дубины, костяные и кремнёвые ножи, бросились за побежавшим к яме-ловушке бдительным сторожем.
За ними кинулись, не менее возбуждённые женщины и даже дети. Одна, самая воинственная, по имени «Охохо», левой рукой прижимала к груди кудрявого, в заячьей распашонке, хныкающего с просонья ребёнка, а другой угрожающе размахивала, выточенной из крупной медвежьей кости палицей.
Прибежав, все убедились: в замаскированной на ведущей к реке старой тропе яме, действительно, ревя на всю округу, сидел, провалившись по собственные необъятные уши, этот самый «топ-топ ого-го-го». В переводе он бы значился как огромный, мохнатый, с изогнутыми мутно-жёлтыми бивнями мамонт. Окружённый дико орущей толпой, понаслышке знакомых ему двуногих тварей, зверь то ли от смущения, то ли от страха примолк. Лишь маленькие, угольно-чёрные глазки поблёскивали жалостливой влагой, а своей тяжёлой тушей он, беспомощно ворочаясь, пытался как-бы разрушить, оттеснить шелестящие струящимся измельчённым суглинком стенки ямы.
- Топ-топ, уа-уа! – огласила вдруг громко и удивлённо та самая, с кудрявым ребёнком-малышом особа и показывающая теперь своей костяной палицей на живот несчастного зверя.
Из сгустков светло-бурой шерсти на животе просматривались коричнево-розовые соски. Это означало, что «топ-топ", не огромный самец-мамонт, а кормящая мать-мамонтиха, и, стало быть, у неё где-то остался сосунок-мамонтёнок. Может - с отцом, может, - под присмотром других мамонтих, как это у них нередко бывает.
Между тем, муж этой самой Охохо, сухой, горбоносый и загорелый до черноты Карр, уже метнул в жертву своё острое, тяжёлое копьё. И тут же на жутко заревевшую снова мать-мамонтиху обрушился шквал камней, копий, каменных топоров, поленьев… Одно из поленьев слегка задело стоящую у самого края ямы Охохо. Рефлексивно отпрянув, она ослабила правую руку. Выскользнувший же из под руки ребёнок полетел вниз, угодив на самый шерстистый живот мамонтихи. Замерев на месте, женщина по-звериному взвыла. Толпа наоборот, мгновенно смолкла. Застыла. Вот-вот мамонтиха опустит на плачущего от ужаса малыша свою массивную переднюю ступню, и от того лепёшка, в распашонке, получится. Ан нет! Стихнув, следом за своими мучителями, мамонтиха-мать, осторожно обвив концом хобота малыша, приподняла того и бережно поднесла в самые протянутые к яме руки мамаши-растеряши. Крепко прижав малыша к груди, одуревшая от страха и радости Охохо рванула, сверкая босыми пятками, по направлению к пещере. А здесь, у ямы, тут же, под азартные крики неблагодарной толпы, на мамонтиху снова обрушился град всё тех же орудий то ли охоты, то ли жестокого убийства беззащитного животного.
* * *
Вечером в пещере был праздник. Ведь день ушёл на то, чтоб освежевать, разделать, разделить между всеми добычу. В окровавленной огромной яме-ловушке не осталось даже клочка шерсти или косточки. Всё было оприходовано голодными, соскучившимися по мясу людьми. Муж Охохо, горбоносый, чёрный от загара и, в общем, похожий на голодного ворона Карр, тоже было жадно потянулся к лежащей на каменной плите, положенной ему мясной доли. Однако жена, мягко взяв «милого» за руку, подвела его к их обжитому месту в пещере, где, рядом с их лежбищем из медвежьих шкур, стояла выдолбленная из ствола дерева зыбка, с сидящим в ней улыбающимся малышом. Возможно, как раз у этой семьи в тот вечер и был первый в человеческой истории добровольный вегетарианский ужин: из ягод, орехов и варёных в каменной посудине зёрен дикого овса – будущей каши овсянки.
8. 11. 2021 г.