математичка

 


                Математичка


        Она пришла в нашу школу в сентябре. Лет двадцати пяти, высокая, грудастая, коротко завитая.  Говорила странно: некоторые буквы не выговаривала. «Петров, фто ты делаешь!» - наклоняясь, с укором протягивала ладонь в сторону его последней парты. Рот круглый, припухлый, слегка обветрен по осени,  глаза – темно-зеленые, а кожа  белая, с голубоватым  отливом от избытка молока и крови.
         Педагог она была неопытный, вернее, мягкий,  не мстительный. И тут оболтулсы, жесточайшая подростковая особь,  смекнули , что она просто дура склерозная, и продолжали ее тиранить. Это не то, что Зинаида Васильевна, вторая математичка. Маленькая и кусачая, как клоп,  прихватывала больно, и то место долго потом чесалось.  Но уроках Зинаиды сидели объятые ужасом,  боясь вызова к доске, записи в дневнике.
        У  Валентины Васильевны же каждый занимался своим делом, пацаны на коленях мастерили рогатки, девочки шушукались, смеялись, и голос ее терялся в общем  пчелином жужжании. Видит Бог, таким учителям  приходится работать сверх своих сил, чтобы донести до ушей лодырей тему  урока.   
      В образе  новой училки  занимало лишь  одно. Высокая стоячая грудь. Она упруго выпирала из болотного цвета шерстяной кофты. Кофта  сужалась к поясу, стягивала и в талии, отчего Валентина Васильевна невольно закладывала  руку назад– не показалась  ли сорочка.   
     Стыдным недостатком для подростков (подросток поначалу понимает толк лишь в «буферах») считалось, что училка обладала весьма развитыми округлыми бедрами. При ее росте и длинных ногах это бросалось в глаза. И называлось отвратительным  словом «ж…»  Глядя училке вслед, пацаны смеялись между собой : «Вот это «ж…!» Но  она не слышала. И когда удалялась от  класса, пунцовая, готовая к новой схватке с хулиганами из другого класса, на ходу вытирая мел на руках платочком, - каблуки   ее туфель стучали по паркету особенно звонко, уверенно,  походка была стремительной, боевой.
       Закончился учебный год, бестолково, в хандре и лени пролетело поселковое лето. Мы перешли в 8-ой класс, и перед самым сентябрем должны были идти в школу -  « Узнавать». 28 августа в коридоре первого этажа вывешивалось объявление о новых , вернее  старых, сто лет жеваных, правилах , и расписания учебных смен.  Школа была огромная, ежегодно  в каждый первый класс (а их было четыре) поступало более сорока детишек,  мест не хватало.  Все это крапивное семя множилось  в оврагах поселка Калуга, часто в неблагополучных семьях, где каждый третий сидел. Милиционеры лишний раз не совали носа в  темные, влажные от ночного тумана овражные закоулки: лампочки на столбах нарочно били из рогаток мальчишки.
     В те годы обязательной была семилетка. Многие ребята уходили на заводы, в училища, кто просто - в свободное плавание; иные уже сидели за решеткой в тюрьмах для малолеток. К 9-ому классу оставалось сборные группы из трех классов, в каждом не более двадцати человек. Именно из этих повзрослевших ребят сплачивался дружный коллектив,  они стремились в вузы, учили уроки, и преподаватели вздыхали с облегчением.

         28 августа часов в десять утра я подошел к школе. Надеялся, что там уже гогочат однокашники. Травят свежие анекдоты,  обсуждают внешность повзрослевших девчат.  Но что это?  Одиноко стоит на углу лишь одна Любка Жмудикова, худая,  длинноногая, в обычной своей позе: ладонью подпирает локоть у живота, а подпертой ладонью прикрывает рот. Ноги  ее сильно загорелые, все лето она ходила в других платьях, а тут надела черный выходной сарафан, из которого сильно выросла, и теперь ляжки ее между коленями и полами сарафана отливают разительной белизной, аж светятся. 
         Я прошел мимо, направился в северное крыло школы. В коридоре  сумеречно, никого. Нашел объявление на стенде. На ватман  приклеена небольшая фотокарточка  молодой женщины,  сверху выведена плакатным пером  фамилия, мне неизвестная. Я вглядываюсь в фотографию… и узнаю нашу Валентину Васильевну! Читаю о ее кончине, о панихиде, которая состоится завтра во дворе школы.
     В коридор так никто и не входил. Я стоял один. Не верилось. Не укладывалось в голове. Нужен был еще кто-нибудь из реальности – подтвердить, заверить, правильно ли я все разглядел и прочитал?
        Меня охватил тихий ужас.

         Погода была солнечная, сухая. У северного  крыла школы стоял гроб с покойной, крышка на табуретах, венки. В возвышении  на ступенях каменного крыльца довольно крупный мужчина, директор нашей школы Алексей Николаевич Тимофеев, закончил  траурную речь. Говорил еще кто-то. Муж  покойной, чернявый, сухощавый и невысокий, намного старше жены, лет тридцати пяти,  рыдал, грыз пальцы, его поддерживали под руки  с обеих сторон , он чуть не падал. От нескончаемых слез глаза его сузились, веки сморщились, он будто ослеп. Так бывает  от близких вспышек электросварки. Разве он думал, да и кто мог бы представить, что все так случится?  Он всего лишь отвез жену в больницу - удалить, маленький, как  хвост головастика, ничтожный отросток аппендикса!
 
       Подросткам казались рыдания вдовца унизительными. И когда ему дали слово, и он вымучил несколько слов, добавив при этом : «И вы не плачьте!» -  некоторые пацаны резко опустили головы, спрятали ухмылки.
       Настоящие  мужичины  не плачут у гроба жены?
      Да  они просто не любили!
      Когда от тебя оторвут лоскут мяса, уже твоего, приросшего, с треском сорвут половину души, оторвут и ее лицо, которое ты носил на своем лице, и глаза ее, и белую кожу, выключат свет и голос  ,тот  воркующий у  плеча в ночи, сюсюкающий, как у экзальтированной девочки-дитяти, ты спросишь: за что?!
  Ты никогда не забудешь ее колдовскую силу ,  преданность ,  в знак благодарности за которую  Бог дает тебе новых сил, когда уже вместо истраченного  семени  ты будешь способен одарить ее чресла только  капельками собственной крови…
             Ты ли не будешь рыдать?

            Старшеклассники подняли и  понесли венки, крышку гроба  и сам гроб с телом,  проводили до железных въездных  ворот, где ждал катафалк. Погрузили. Машина тронулась.  Ее повезли в Чувашию. 
         
         Почему она вспомнилась  именно сегодня, 28 августа? Это не совпадение с трагическим днем и не знак свыше. Просто, в конце августа я всегда грущу: конец свободы. «Не хочу учится!» осталось  во мне до старости: я каждый год вот так не хочу в школу , и  каждый год перед сентябрем невольно приходит на память бедная Валентина Васильевна. С каждым годом, седым волосом, утончившимся  вкусом, когда с презреньем отлетает прочь суета и бездарность, я кустодиевским чувством понимаю, насколько была хороша и оригинальна для той эпохи математичка – эта чувашская красавица финно-угорских кровей.
--------------------------------------------------
        .
    Сейчас о ней никто не помнит, родителей давно нет, мужа тоже, даже дети, которых она учила, в большинстве умерли.
      Где она? И что она теперь? 
      На берегу Волги   плещутся волны. Равнодушные. За спиной нависает высокая стена обрывов. Среди красной земли зигзагом проходит черта  голубой глины. Этой глине миллионы лет! Мне жутко. Это глина тоже когда-то  кем-то была? Стадами, полками, существами, чувствующими страх, боль и горе.  Неужели все так? Жестоко,  просто, и вечно?  И никто никогда уже  ни о ком не вспомнит?.

 28 августа 21 г



=