ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
1.
В Итильский поход выступили с первым снегом. Вперед в полном составе с семьями и скотом двинулся улус Сагыша, верного помощника Калчу. Его целью было разбить кочевья на левом берегу Итиль-реки напротив хазарского Ирбеня, с тем, чтобы направлять купцов под охраной к Дарполю. Тремя днями позже из столицы выступило двухтысячное словенское войско. Шли с разбивкой на четыре хоругви с тем, чтобы в Ватажных Ямах ночевало не больше одной хоругви, где, впрочем, тоже на пятьсот ратников юрт и «корзин» не хватало, зато имелась огражденная стоянка для купеческих караванов и не надо было тратить сил на установку походного фоссата. Спешить особо не спешили, устойчивый лед на Итиль-реке мог появиться не раньше, чем через две недели.
Князь с воеводами ехали в головной хоругви. Главным их развлечением было наблюдать, как по мерзлой земле скользят двадцать санок, каждую из которых тащили по четыре собаки. Это и являлось главной придумкой чудо-мастера – санки способные безопасно везти по тонкому льду до десяти пудов оружия и припасов. Увы, собаки не привычные бегать в упряжке слушались из рук вон плохо, больше норовили вырваться и сбежать, чем налегать на постромки.
– Привыкнут, и все будет хорошо, – оправдывал их неумение Ратай, ехавший рядом с князем.
Воеводы откровенно посмеивались над ним:
– Ты их еще кусать тудэйцев хорошо научи, чтобы нам ничего делать не пришлось!
– А если у них заяц перед носом выскочит, что станешь делать?!
– Или за сучкой с течкой все погонятся!
Князь воевод не осякал – пусть забавляются. Сам был занят другим: придумывал, что делать, если из зимнего нападения на тудэйцев ничего не выйдет.
На стоянках он приказывал заготавливать в береговых зарослях двухсаженные жерди. На вопрос: зачем, усмехался:
– Кто первым догадается, получит дирхем.
– Это для тех, кто провалится под лед, чтобы утонуть не могли, – на пробу предположил Корней.
– Тепло, но не горячо.
– Это чтобы впереди себя большой щит по льду толкать, – заметил еще кто-то.
– Холодно.
– Для заборов-рогаток.
– Совсем не то.
Но Ратай не был бы Вторым После Князя, если бы на третий день не сообразил:
– Хочешь мостки по льду прокладывать?
– Получай заслуженную награду, – протянул князь оружейнику монету.
Холодные ветры со снегом и дождем порядком отравляли походное настроение. Но выручали напросившиеся в поход мамки и четыре ватаги «юниц» нового набора, закутанные в одеяла и войлочные полости по самые глаза, они стоически переносили трудности пути, лишая мужчин возможности жаловаться. Да и то сказать, двойной запас теплой одежды и котлы с горячей мясной похлебкой делали холод вполне сносным. Даже ночевка по тюргешскому обычаю в войлочных мешках обшитых кожей на снегу болезненных последствий не оставляла. Чтобы показать пример, Рыбья Кровь сам тоже укладывался спать на земле. Правда среди ночи все же просыпался и шел погреться под теплый бочок Ырас, ночевавшей в его колеснице. Но кто такое поставит князю в вину?
Хуже всех переносил поход Буним, князь сжалился, позволил ему ночевать в ямном доме вместе с самыми простуженными воинами.
Зато по прибытию в Заслон все войско ожидали натопленные бани и ночлег под крышами.
Гарнизон городища встретил походное войско со всем радушием, на которое был способен – еще бы, конец однообразному обустройству и впереди нечто боевое и молодецкое. За истекшие месяцы тудэйцы лишь дважды делали попытки проникнуть на полуостров, чтобы как-то поквитаться с дарпольцами, но оба раза сторожевые псы поднимали тревогу и тудэйские вылазки благополучно отбивались. Вестей со Змеиного доставить было некому – «Милида» уже месяц как была вытащена на берег в восточной бухте Заслона. Но мало кто сомневался, что его двухсотенному гарнизону с шестнадцатью камнеметами и двумя Большими пращницами может что-то угрожать, разве что все фелуки Хазарии пойдут на его приступ. Беспокоились больше за Сосед-Вежу.
Одновременно с войском в Заслон прибыл большой купеческий караван из Ирбеня, привезший помимо товаров, молодых рабынь и последние новости западных земель: Хазария собирается заново отвоевать у арабов Дербент, Романия воюет в Таврии, чтобы расширить фему Таврику на весь полуостров, Словения раскололась на две половины, полянское и уличское княжества отказались платить полюдье словенскому кагану.
– А мои княжичи как? – спрашивал Рыбья Кровь у старшины словенских охранников каравана.
– Пока с Яика приходят вести о победах их отца, князья Смуга и Тур никому не прикосновенны, – заверил тот Дарника.
Такой ответ хоть и обнадеживал, но одновременно вызывал и тревогу: при первом поражении Князьтархана словенские князья сполна отыграются на его сыновьях. Не пора ли их перевести сюда, на Яик, отдать Смуге лесной Север, а Туру все Итильское левобережье, размышлял Рыбья Кровь. Мысль об Итильском левобережье пришла ему не случайно. Соглашаясь полтора года назад на поход против кутигур, он мечтал о том, как раз и навсегда покончит с вторжениями степняков с востока, просто по хорошей цене скупая у них шерсть и кожи. За прошедшее время он в этом не шибко преуспел, что служило поводом для шуток за его спиной собственных воевод. Ну, а почему тогда ему самому не стать таким кочевым хищником, у которого весь правобережный Итиль будет задорого покупать сукно, войлок и кожи? Так что, если не получится с тудэйцами, надо срочно посылать в Дарполь за повозками с сукном и кожами и двигаться к Ирбеню.
Дав всему войску немного отдохнуть, князь с тремя хоругвями двинулся вверх по реке, туда, где необъятная дельта сужалась до двух речных рукавов, и где очередной ям превращался в опорное городище Озерцо.
Надежды Ратая потихоньку стали сбываться: к прибытию в Озерцо собаки в упряжках потихоньку освоили то, что от них требовалось, и уже послушно везли на санках одного, а то и двух ратников.
В Озерце князя поджидал гонец от Сагыша, сообщивший, что его улус достиг Ирбеня и, как Князьтархан указывал, расположил свои кочевья вдоль реки на двадцать верст так, чтобы все с реки и правого берега видели развевающее над ними Рыбное знамя Яицкого князя. Еще Сагыш спрашивал, можно ли после установления ледостава сделать пробные набеги на правый берег. Требование было весьма щекотливым, ведь полностью без набегов пребывание там кутигур утрачивало всякий смысл. И назад с гонцовой ватагой Дарник послал опытного сотского-словенина, который должен был правильно направлять эти набеги и при необходимости вести переговоры с хазарской стороной.
Озерский воевода подробно рассказал князю о тудэйских вылазках. Оказалось, что они вовсе не боятся выходить в открытую степь и дважды за последнее время по ночам пытались подойти к Озерцу со стороны пастбищ, ранили троих пастухов, подстрелили с десяток коней и захватили пару дюжин овец. Их наскоки порядком озадачили князя: как по тонкому непрочному льду сумели они переправиться со своих островов? Оказалось, что у камышовых людей есть специальные маленькие лодочки на одного человека, сшитые из тюленьих шкур и при помощи весел-лопаток и весел-крючьев этот человек спокойно может передвигаться по любому льду и полыньям. Перебравшись на таких челнах на коренной берег, лазутчики закрепляли на каком-либо могучем пне конец длинной веревки, по которой потом ромейской лебедкой подтягивали большой плот с двумя десятками воинов. Ратай пришел в полный восторг от сей придумки и стал требовать, чтобы ему непременно добыли хоть один такой плот и тюленью лодочку.
Дожидаясь крепких морозов, ратники занимались непривычным делом: плели по ратайским образцам из веток снегоступы, связывали из жердей мостки, опробывали собачьи упряжки нагруженные припасами. На некоторые из санок Ратай с помощью подпорок установил большие пехотные щиты на случай, если придется приближаться к отстреливающимся из луков тудэйцам.
Пять дней на замерзшем озерце-старице ратники по очереди упражнялись в ходьбе на снегоступах и прокладыванию сплетенных из веток и жердей мостков. Поглядев на их действия, Дарник распорядился сделать связки по четыре человека, с тем, чтобы если провалится кто-то один, трое остальных могли по привязанной к нему веревке легко вытащить бедолагу. Заодно велел вместо щитов навались на санки войлочных полостей и одеял, а на шести собачьих упряжках поставить малые железные печки с горящими углями, с тем, чтобы можно было тут же, на острове быстро разжечь костер и дать обогреться тем, кто провалится под лед. Чтобы приободрить заметно робеющих воинов, Рыбья Кровь на себе показал, как все может быть: прыгнул в специально вырубленную полынью и даже без помощи веревки сам выбрался из нее, вылезая на лед не передом, а спиной, опыт по этой части он приобрел еще в родной Бежети. Следом даже без костра разделся, обтерся полотенцем и влез в сухую одежду.
Со смотровой вышки Озерца были определены по дымам места нахождения двух ближних жилых островов и четырех-пяти дальних. До ближайшего из них было не более двух верст. Туда и решили нанести первый удар.
И вот дождавшись середины по-настоящему морозной ночи, первые четыре сотни двинулись в путь. Как воеводы не отговаривали князя от участия в нападении, он их не послушался:
– Я всех в это дело втравил и не мне отсиживаться позади?!
Пожалел лишь панически боявшегося ледяной воды Афобия и героически рвавшуюся вместе с князем Ырас:
– Сиди в колеснице и грей мне ложе. Будешь лечить меня лучше горячей печки.
Связал себя с тремя липовцами, тем такое хождение по льду в снегоступах было вполне привычным делом. Из оружия взял с собой клевец, два метательных ножа, а вместо страховочной жерди лепестковое копье, из доспехов: легкий шлем, безрукавку из бычьей кожи на войлочной подкладке и один стальной наручь в замену локтевого щита. Еще надел теплый шерстяной плащ, который сбрасывался одним движением плеч.
Разумеется, оголтело рисковать князь не собирался, поэтому вперед пропустил длинную цепочку из полусотни ратников, взглядом и жестом подбадривая их. Первыми пошли на лед десять собачьих упряжек, за ними сорок ратников с мостками в руках. Затем двинулись еще десять упряжек, за которыми зашагал во главе сорока пешцев и Дарник. Снегоступы были величиной с локтевой щит, ноги на них крепились посередине, отчего идти приходилось в сильную раскоряку. Но ничего, все так шли, и чувство опасности не давало никому потешаться над собственной неуклюжестью.
До ближайшего острова было саженей сто. Дошли без помех. Небольшая передышка и дальше. Князь остался на острове проследить, как перейдут по выложенным мосткам вторая и третья сотни и прямо по льду волоком перетянут большие мешки с харчами и одеялами.
Нарушая его распоряжение, на первый остров перебрался Ратай с лебедкой, слишком загорелся по тудэйскому примеру перетягивать по льду веревками собственные большие плоты-волокуши с грузами (когда только успел). Предъявленные чуть позже Дарнику два «плота» представляли собой каркас из жердей обтянутый кожей, на который действительно можно было нагрузить вчетверо больше, чем на собачьи санки.
Провалы под лед начались уже при переправе на третий остров. Осмелев, некоторые ратники стали снимать снегоступы и тут же поплатились за это, около десятка из них оказались в воде. Но обошлось: жерди в руках не дали уйти под лед, а привязанные к поясу веревки живо вытащили купальщиков на твердый лед. Железные печки уже пылали на всех трех островках, помогая обогреться и готовя горячую похлебку для внутреннего согрева.
Жилой остров в череде островов оказался пятым. Его достигли, когда уже стало светать. Никакого сопротивления оказано не было. Разбуженные собачьим лаем тудэйцы спешно покинули свое неказистое селище, оставив всю скотину, имущество, несколько больных стариков и пяток малых детей. Старики были допрошены, после чего по приказу князя их закололи и спустили в проруби под лед, детей сказано беречь и перевозить в Озерцо. Дома тудэйцев не жгли, просто встав в них на постой.
Не останавливаясь, двинулись еще дальше к следующему жилому острову. Там передовую дарникскую сотню поджидали с полсотни молодцов с луками и копьеметалками. Терять даже несколько ратников не хотелось, поэтому Рыбья Кровь велел двигаться в обход – занять два нежилых островка сбоку и со спины и разжечь там большие костры. Как он и ожидал, едва вокруг появились дымы от жарко горевшего тростника, тудейцы покинули свое селище, отступив в последнем оставшемся свободном направлении. Этот второй жилой остров тоже был взят со всем оставленным имуществом, правда, часть коз и овец были тудэйцами уведены, зато все коровы и свиньи сполна достались дарпольцам. Для Ратая это явилось новым заданием: в связанном виде доставить сие поголовье плотами-волокушами на коренной берег.
Теперь главным делом стало сохранить захваченное. Проложенные между островками мостки создавали сносную тропу, по которой можно было безопасно перемещаться уже без снегоступов, но ее ночной порой также легко было и разрушить. Приходилось заботиться и обо всех соединенных ею островках. На каждом в возводимых шалашах, крытых войлочными полостями, находились по две-четыре ватаги ратников и, зная воинственность камышовых людей можно было ожидать ночного нападения на любой из них. Хорошо, что почти все островки были покрыты невысоким кривоватым лесом. Вспомнив о лесных завалах в родных местах, через которые не мог пробраться ни конный, ни пеший воин, Дарник приказал по окружности каждого островка рубить деревья так, чтобы они вершиной падали к воде, а часть собак из упряжек была переведена на более привычную сторожевую службу, дабы ночью никто чужой не мог незаметно приблизиться к островным гарнизонам.
Когда первый страх перед провалом под лед прошел, необычные боевые действия пришлись дарпольцам по вкусу, особенно от того, что можно было с бывалым видом обучать новоприбывших по «веточной тропе» ратников, что и как тем следует делать. Выходя в поход с четырьмя хоругвями, князь сильно беспокоился, что ему не удастся всем двум тысячам воинам найти подходящее применение. Сейчас это беспокойство исчезло, он даже послан гонца в Заслон за четвертой оставленной там хоругвью. По ее прибытию стал даже отправлять «ветеранов» на недельный отдых в Озерцо, стараясь пропустить через новый военный опыт, как можно больше ратников. Разрешил ступить на лед и «юницам», к их полному удовлетворению от собственной отваги.
Движение вглубь реки, между тем, продолжалось. На хазарской карте указывалось, что где-то здесь широкий треугольник большой дельты переходит в дельту узкую, которая потом тянется на триста верст до самого Ирбеня. И было бы просто замечательно своими островными крепостицами перерезать ее здесь, располовинить, так сказать, тудэйские земли и заодно проложить более короткий путь в столицу Хазарии, без долгого объезда через Ирбень.
На каждом захваченном жилом острове дарпольцы сооружали небольшую сторожевую вышку, чтобы видеть вдаль выше шапки деревьев. И дозорный, влезший на такую вышку на третьем острове сообщил, что видит конников. Это могло означать лишь правый коренной берег Итиль-реки. Удвоив усилия, передовая сотня двинулась дальше на юго-запад и наткнулась на большое тудэйское городище, которое решились защищать все его жители. Издали хорошо было видно до трех сотен вооруженных луками, копьями, вилами и косами мужчин и женщин, что спешно рубили по краю острова завал из деревьев и кустов. Протоки в пятьдесят саженей отделяла их остров от остальных островов, что делало прямой приступ весьма кровозатратным.
Впрочем, нападать Рыбья Кровь не спешил – для этого у него имелся Ратай, пускай сооружает Большие пращницы и берется за неторопливое и последовательное разрушение тудэйского городища. Не беда, что под рукой нет хороших камней, зато вокруг сколько угодно напиленных чурбанов, которые со страшной силой могут обрушиться на хлипкие дома тудэйцев. Несколько отрядов тем временем заняли боковые не жилые острова.
Действия двух пращниц в течение трех часов хватило, чтобы из городища был послан белобородый переговорщик с вопросом, чего хочет грозный Князьтархан Дарник.
– Ничего. Вы только все должны покинуть свой остров, оставив в целости весь свой скот, припасы и имущество, – отвечал старцу по-хазарски князь, с любопытством глядя на обувку посланца. Вместо неуклюжих снегоступов к подошвам войлочных сапожек тудэйца были прикреплены тонкие дощечки, лишь вдвое увеличивая площадь его ступней, но и этого было достаточно, чтобы он уверенно и быстро вышагивал по льду.
– Если мы все оставим тебе, то мы погибнем от холода и голода.
– У вас есть свой князь, который должен о вас позаботиться. Если вы не уверены, что он даст вам кров и еду, то тогда переходите в мои владения, где каждый получит кров и еду. Целый год будете жить и работать в моем княжестве, а потом сами решите, оставаться со мной, или вернетесь назад на свои острова. Непокорные люди работают очень плохо, поэтому силой удерживать вас никто не будет.
– Но мы умеем только ловить рыбу и выращивать свои сады.
– Мне нужны хорошие работники, поэтому я найду занятие, которое вам подойдет.
– А что будет с нашими женщинами?
– Замужних женщин никто из моих воинов тронуть не посмеет, на незамужних они возможно захотят жениться, но только с разрешения родителей невесты, – заверил переговорщика Рыбья Кровь.
– И никому руки рубить не будешь? – все еще сомневался старец.
– Я рублю руки только тем, кто сопротивляется.
Чуть подумав, переговорщик попросил Дарника дать клятву при своих воинах и воеводах, что не причинит вреда уходящим из селища жителям.
– Клянусь всеми моими победами и походами, что ни я, ни мои воины не причинят вреда тем, кто уйдет с острова без имущества, – пообещал князь.
Старец удалился, а Рыбья Кровь послал по отрядам строгий приказ уходящих тудэйцев не трогать. Вскоре от жилого острова отделилась группа стариков и старух человек в двадцать, которые держа в руках вилы и косы осторожно прошествовали речным рукавом мимо двух островков, с которых на них пялились дарпольцы.
Едва скрылись старики, из селища выступил полусотенный отряд людей семейных: вооруженные копьями, острогами и топорами мужи тонкой цепочкой охватывали идущих в середине жен и детей. За вторым отрядом последовал еще более многочисленный третий отряд. И не успел он еще миновать дарпольские «ворота», как им вслед потянулся последняя, самая большая группа жителей.
– Неужели так никому ни одной руки не отрубим? – мрачно шутил за спиной князя Корней. – Или ты всех тудэйцев уже совсем простил?
– Хорошую месть вынашивают как ребенка девять месяцев, немного потерпи и все увидишь, – в тон ему отвечал Дарник.
В захваченном городище добыча оказалась неожиданно богатой. В описи составленной дотошными писарями присутствовали даже шелковые ткани с серебряными блюдами, не говоря уже о большом количестве самого разного скота. Особый праздник был для Ратая: полсотни тудэйских снегоступов, две ромейских лебедки с железными шестернями, полдюжины тюленьих лодочек, три весельных струга и аж пятнадцать больших плотов с постройками – передвижные летние жилища камышовых людей. А самое главное, что противоположная сторона острова выходила ни много ни мало на главное русло Итиль-реки, за которой лежала уже Хазария. Сам остров протянулся узкой полоской вдоль реки на добрую версту, тут было достаточно места и для пастбищ и для огородов. А полсотни свайных домов убедительно намекали, что лучшего места для собственного городища и не придумать. Самое замечательное, что воеводы сами указали князю на это.
– Тут даже колесницы с камнеметами можно посылать из края в край, – высказался хорунжий Потепа.
– И свое собственное торжище можно открыть, – поддержал Корней.
– Ну тогда бери и воеводствуй, – предложил Дарник Потепе.
– Оставишь мне пару ватаг юниц, так запросто, – согласился хорунжий.
Корней сходу и название крепостице придумал: Потеповка.
Так, зубоскаля, они определили стратегию всего зимнего похода: вгрызаться в острова и никому не уступать ни пяди захваченной земли. Разногласия были лишь по количеству войска. Для полной надежности на линии Потеповка-Озерцо необходимы были не меньше тысячи воинов, но расчет показывал, что припасов едва хватит на одну хоругвь и то при постоянном снабжении из Заслона. Но Потепа не унывал:
– Здесь нужно иметь два кулака: три сотни ратников в Потеповке и две сотни в Озерце, промежуточные малые гарнизоны можно до весны убрать. Потом ты мне пришлешь десять лодий и еще людей, и летом мы закрепим уже всю линию.
Князю оставалось только согласиться. Его подсказка касалась малого:
– Чтобы не было праздного времени занимайтесь углежогством. Уголь и Заслону и Дарполю всегда будет нужен в любом количестве. И помни о половодье, возводи насыпи.
В Потеповке были также собраны все захваченные плоты с челнами и стругами и обратным ходом были переправлены все коровы со свиньями, козами и овцами. Возражений от новых зимовщиков почти не было: сколько той зимы вообще осталось, да и восемьдесят юниц с двумя десятками мамок вполне могли взбодрить две с половиной сотни островитян.
Дарник тоже был рад подобному обустройству Потеповки, которое позволяло ему вполне достойно завершить зимний поход и вернуться в столицу. Да и повод имелся вполне уважительный. Гонец привез сообщение о возвращении к Дарполю трех улусов Черной Орды, которые сполна выплатили залог за своих сыновей и изъявили готовность к переходу под руку яицкого Князьтархана.
– Так и наши пять улусов Калчу должны тоже определиться, ведь ты давал им на раздумья год, который, между прочим, и закончился, – напомнил князю Корней. – Те же тюргеши не сегодня-завтра тоже могут нагрянуть.
И все равно покидать потеповскую хоругвь было крайне совестно. С повышенным усердием весь световой день носился Дарник по Потеповке, указывая, где возводить гнезда для камнеметов и Больших пращниц, следил, как переправляют на остров пять колесниц с десятью лошадьми, смотрел за возведением кузницы, причала для лодий, первого Длинного дома на сваях. Корней, понимая настроение князя, подначивал:
– Ведь скучаешь же по своему Курятнику. Так и скажи, и все тебя поймут.
Князь действительно скучал, причем не только по жене и наложницам, но именно по всему Курятнику, накопив немало слов и признаний, которые он мог высказать только своим незаменимым «курицам».
К окончательному отъезду его подтолкнула, впрочем, по-настоящему третья причина: прибытие тайного посольства ромеев. Скрытно от хазар они переправились по льду через Итиль много выше Ирбеня, попали прямо в руки сагышцев и с приличной охраной были препровождены в Озерцо к Князьтархану. Среди сотни ромеев немало оказалось старых знакомых во главе с комитом Макариосом, участвовавшими прошлой осенью в осаде Хемода, дарникцы их встретили как боевых товарищей.
Посол Сабинос, обладатель самых выбритых щек, как за глаза охарактеризовал его Корней, рассказал, что в Таврике мор скосил почти все поголовье овец. А положенное количество сукна и пергамента для отправки в Константинополь с Херсонеской фемы никто не снимал, вот и вспомнили старый договор о присылке сукна и пергамента с Яика.
Но Рыбья Кровь рано радовался сему успеху своих княжеских мастерских. В тот же вечер, когда они остались с послом с глазу на глаз, посол заговорил иначе:
– Разве можно прилюдно говорить о военных союзах. У тебя каждый четвертый – это хазарин, да еще полно толмачей-иудеев. А в Хазарии полно арабских соглядатаев.
Оказалось, что слухи о биремах на Хазарском море уже достигли столицы Романии и вызвали там большой интерес. И у Сабиноса было два задания: нанять Князьтархана для простого пиратского набега на Персию, или чтобы он там захватил какой-либо город, дабы сковать на несколько месяцев десяти-двадцатитысячное магометанское войско. За первое задание полагалось сорок тысяч золотых солидов, за второе – аж сто тысяч. В пересчете на более привычные дирхемы это была вообще заоблачная сумма, которая позволила бы князю не только расплатиться со всеми своими войсковыми долгами, но и на год вперед о новых доходах не заботиться.
Полному счастью Дарника мешало лишь сомнение, как будет доставлено ему это золото, за простое обещание он воевать не собирался. Посол заверил, что сорок тысяч у него с собой, а еще шестьдесят припрятаны на берегу Итиль-реки и в три недели могут быть доставлены в Дарполь.
Через два дня часть посольских стратиотов в сопровождение двух конных сотен дарпольцев тронулись в обратный путь выкапывать спрятанное золото, а днем позже вместе с остальным посольством выехал в столицу и князь с оставшейся половиной своего войска.
2.
По дороге выяснились дополнительные условия будущего военного союза с Романией: на окончательном договоре вместе с печатью и подписью князя должны были стоять подписи его главных архонтов, на случай если с князем что-то случится. Дарника это дополнение порядком позабавило.
– Думаешь, без меня они смогут сделать как надо? – со смехом спросил он у Сабиноса.
– А на это у нас есть свой архонт, который сделает все как надо. И в нашем договоре будет записано, что в случае твоей смерти всем твоим войском и флотилией в течение года будет распоряжаться именно он.
– Ты считаешь, что без меня мои воеводы станут его слушаться?
– Если они не будут слушаться, их имена будут преданы огласке, и это покроет их таким бесчестием, что они дальше Яик-реки своего носа не покажут. Да и хазары с магометанами не упустят случая их как следует наказать.
– А хазары за что?
– Хазары считают Яицкое княжество своей неотъемлемой частью и то, что здесь позволено тебе, никогда не будет позволено и прощено другому князю.
О подобном раскладе событий после своей смерти Дарник как-то прежде не думал. Слегка удивляло, что Сабинос ни слова не сказал о нарушении договора самим князем, но позже он понял почему – Новолипов находился совсем рядом с Херсонской фемой, а там одиннадцатилетний княжич Смуга был вполне доступным заложником за своего отца. Такое неприкрытое управление его волей вызывало в нем сильнейший гнев, но приходилось терпеть и делать веселое лицо, ведь на кону стотысячный золотой куш.
В качестве замены князя ромеи прочили комита Макариоса, и это несколько сглаживало ситуацию. После гибели мирарха Леонидаса Макариос возглавил у стен Хемода ромейскую миру и показал себя толковым и исполнительным воеводой без всякой ромейской спесивости, а раз, зная словенские порядки, соглашается на такое свое архонство, значит, уверен, что у него это получится.
– А с мирой кутигур тоже справишься? – подначивал Дарник комита, а теперь уже полноправного мирарха.
– Наверно, не страшнее хазар будут, – с улыбкой отвечал Макариос.
Он действительно вел себя вполне по-свойски, со знающим видом расспрашивал не только о своих бывших комитах с илархами, но и о Калчу и других кутигурских тарханах. О войне Дарполя с макрийцами ромеи услышали уже на Левобережье Итиля и тоже хотели знать все в подробностях. Особенно изумило их, что двести пленных макрийцев захотели вступить в дарпольское войско.
– Это для вас, ромеев, война – прежде всего всплеск ненависти и ожесточения, – с легкой улыбкой объяснял им Рыбья Кровь. – Я же своих воинов приучаю относиться к войне, как к большому состязанию в молодечестве и доблести, чтобы после боя можно было запросто выпить и посмеяться с побежденным противником. Ну почему бы ко мне, такому великодушному и приятному не пойти на службу.
– А ну как выведают, князь, все твои военные секреты и сбегут к себе домой?
– Так я самый простодушный воевода на свете, – еще пуще веселился он, – готов хоть вам, хоть хазарам, хоть кому рассказать про все мои секреты. Вот только потом, раз, и придумаю, что-нибудь еще. А вы все останетесь с носом.
– Если ты такой приятный и великодушный, то почему пленным тудейцам отрубаешь руку? – не удержался от язвительного замечания Сабинос.
Но такие штуки ни на фельс не могли поколебать благодушного настроения князя.
– Только из шкурного интереса, чтобы тудэйцы больше тратились на их прокорм.
Расспрашивали послы и о походах Дарника в Хорезм и в хазарскую столицу. Особенно их заинтересовал ответный визит на Яик кятского визиря.
– Да обычное соглядатайство, – все так же беспечно отвечал князь. – Хотел посмотреть, что у нас тут и как. Напросился на мое сражение с макрийцами, много потом мне цветистых похвал говорил. Думаю, понял, что не десятью тысячами, ни пятнадцатью нас не захватить. А какой глупец захочет погнать через пятисотверстную пустыню двадцать тысяч конницы? Уверен, что с Кятом мы будем только торговать.
– А как насчет тюргешей? – пытливо вопрошал Сабинос. – Тем-то через степь, да зимой гнать двадцать тысяч конницы не в диковинку?
– Из богатств у моего княжества пока только хорошее войско. Вряд ли тюргеши захотят нести большие потери. Скорее всего, попросят у меня клятву в верности и чтобы вместе идти на Хазарию.
– На Хазарию и Херсонес? – добавил главный посол.
– Полагаю, Херсонесу будет легко откупиться от меня с тюргешами. Обещаю много золота с вашей фемы не брать.
– Ты даже не скрываешь своей готовности на предательство своего главного союзника, – упрекнул не привычный к такого рода разговорам посол.
– Я лишь хорошо усваиваю уроки, которые мне дает Романия.
– Это какие же? – Послы озадаченно переглянулись между собой.
– Наверняка Романия десятки раз подписывала с магометанами мирные договоры, при этом втихаря нанимает меня или хазар напасть на них. Значит, польза в таких делах для вас важнее честного перемирия. И будет только справедливо, если и другие будут следовать вашему примеру. К тому же, я никогда не скрывал, что богатые страны всегда должны делиться с бедными. Макариос тебе может это подтвердить. Разве нет?
– Ты говорил, что своими закупками шерсти ты хочешь лишить степняков повода воевать, – вспомнил мирарх.
– Ну это и будет моя скрытая выплата им дани.
Ватажные ямы-вежи, в которых сменные лошади имелись уже для двух ватаг, привели ромеев в полный восторг: вот он секрет быстроты кутигурской, а теперь и дарпольской конницы. Обратили внимание и на непривычное разнообразие в яицком вооружение: кистени, клевцы, булавы, перначи, короткие мечи, копьеметалки, пращи-ложки, пращи на шесте, боевые цепы, кулачные скобы, самострелы, двуручные секиры, не говоря уже про камнеметные колесницы.
– И твои воины всем этим хорошо владеют? – не мог поверить Сабинос.
– Конечно, нет. Зато у воевод всегда есть повод сказать им, что они не достаточно обучены и должны обучаться еще и еще, – с оглядкой и шепотом, как самую свою большую тайну сообщил им Дарник.
На настойчивую просьбу главного посла показать камнеметные колесницы в действие, князь сначала ответил отказом, но потом, по подсказке Корнея, согласился в обмен на показ, где в посольском поезде хранится сорок тысяч солидов. Чуть помявшись Сабинос согласился.
На очередной стоянке установили мишени, выстроили в линию семь колесниц, достали песочные часы и трубач дал сигнал. Колесницы рванули вперед, промчались полста саженей, дружно развернулись, и камнеметчики сделали подряд три выстрела. На проезд, разворот и первый выстрел у них ушло по два переворота песочных часов, на два остальных выстрела по одному. Поехали смотреть мишени. «Яблоки» и «орехи» не оставили на них живого места.
– Наконец я понял, почему ты любишь только маленькое количество воинов и одерживаешь с ним победы, – сделал заключение Сабинос.
– Мы показали, теперь ты показывай, – нетерпеливо потребовал Корней.
Чтобы не вводить в грех рядовых дарпольцев, посольский отряд отъехал на версту в сторону и уже там открыл князю с воеводами свои тайники.
Золотые монеты извлекали буквально изо всего: из хлебных лепешек и бочонка с медом, из колбас и щитов стратиотов, из голенищ сапог и перьевых подушек.
– А каким образом вы добились, чтобы стратиоты сами не украли эти солиды, или не выдали эти тайники чужим людям? – удивлялся Дарник.
– Просто воины у нас не совсем простые. Это особые монахи, которым епископ Херсонеса назначил сие послушание. Им ради этого на время посольства разрешено не только носить, но и пользоваться оружием, – объяснил главный посол.
Немало занимало высоких гостей так же присутствие в войске мамок и юниц. Если с мамками было еще более-менее понятно – жены десятских и полусотских, то десяток юниц державшихся особняком вблизи князя вызывал острое любопытство.
– Каждой из них ты можешь приказать лечь к тебе в постель, и они лягут? – спросил, не выдержав, на третий день путешествия главный посол.
– Для этого их и держу, – с серьезным видом пошутил над ромеями Дарник.
– А бывает, что кто-нибудь из них изменит тебе с другими воеводами или воинами?
– Бывает. Тогда изменницу велю живьем закопать в землю, а воина повесить.
Афобий с Корнеем, едущие как обычно чуть позади, кисли от смеха, что не укрылось от чутких ушей Макариоса. И на следующее утро, расспросив Афобия, он упрекнул князя:
– А говорят, что ты вообще стараешься этих юниц, кроме Ырас стороной обходить?
– В моем гареме и так четыре женщины, и для меня самый большой праздник, когда удается хоть на одну ночь уклониться от исполнения мужских обязанностей. Увы, гораздо чаще приходится навещать их всех в течение одного дня. Только на войне и могу отдохнуть от этого кошмара.
– А нам хоть на одну ночь ты можешь предложить этот кошмар? – вроде бы шутя, но весьма определенно попросили послы.
– Юницам слишком зазорно подчиняться мужской воле, они сами выбирают, кого ночью согревать. Наберитесь терпения, скоро уже Дарполь. Там вас в веселых юртах и обогреют и приласкают. Скажите: за счет князя и даже платить не придется.
В таких беседах время бежало быстро и вот уже показался впечатляющий своими стенами, обитыми белым нержавеющим металлом Хемод, а час спустя куда менее представительный Дарполь с его земляным валом и гребнем из мешков с песком. На обширном торжище полно было торговцев и покупателей, а на ристалище проходили обычные состязания гарнизонных ратников в пехотных сшибках стенка на стенку. Посланный заранее Дарником вперед Корней предупредил наместника, чтобы все на западной стороне шло своим чередом – ведь первое впечатление самое важное, поэтому пусть послы увидят не праздничную встречу, а кусочек Дарполя повседневного, уже не военного лагеря, а полноценного города.
И лишь, когда княжеско-посольская кавалькада, оставив далеко позади передовую хоругвь, приблизился к ипподрому, на сторожевой вышке зазвучало било, и из Хазарских ворот навстречу гостям повалила с приветственными криками толпа разодетых горожан. Тут уже не надо было ничего заранее заказывать – кто же не любит победителя-князя, да еще с послами, наверняка привезшими богатую казну. При этом Корней умудрился выкинуть особую штуку, послав вперед навстречу Князьтархану всех беременных женщин столицы, а таких оказалось не меньше двух сотен. Двумя ручейками они шли и шли, обтекая коня князя с двух сторон, и каждая, проходя мимо, обязательно дотрагивалась до колена или бедра Дарника, якобы на счастье будущему ребенку, смысл же в итоге получился немного иной.
– Это все твои наложницы? – изумленно спросил у князя Сабинос.
– Конечно, только воины мне и в этом деле сильно помогают.
Этот вопрос и ответ немедленно разлетелись по всему городу, вызвав нескончаемый смех и удовольствие. И ничего не поделаешь – из легкой шутки Речного воеводы возник еще один непременный ритуал встречи князя из славных походов.
Правда имелась шестерка женщин, которая сему новшеству не слишком обрадовалась. Взирая на приближение Дарника сначала с надвратной башни, а потом прикладываясь губами к его плечу уже возле хором, «курицы» были сама приятность и улыбчивость, зато сполна отыгрались, когда князь чуть позже попал в их язвительные словесные когти.
– Твой любимый Корней тебя выставил не воином, а каким-то колдуном-знахарем, – досадливо заметила стратигесса.
– Я бы на месте их мужей и полумужей как следует отколотила бы их за такое к тебе поклонение, – высказала Евла, поглаживая себя по выпирающему животу.
– А потом тебя запросто заставят еще крестить их младенцев, – предрекла Эсфирь.
– Противный Корней все напутал, первой тебя должна была коснуться я, а не чужие девки, – укорила Милида, тоже с трудом передвигая свое отяжелевшее тело.
– Теперь тебе и в кочевьях придется также благословлять всех беременных, – пригрозила Калчу.
– Я не слышала, чтобы хоть в одном словенском селище был такой обычай, – согласна с ними была и Олова.
Впрочем, до их бурчания Рыбья Кровь добрался как водится лишь к вечеру. Сначала провел послов по городу и по крепостному валу с его камнеметами и Большими пращницами. Съездили и в Затон посмотреть на зимующие там «Хазарию» с «Романией» и строящуюся пятую бирему. Все камнеметы с судов были сняты, но даже без них боевые суда имели грозный вид. Не поленились послы заглянуть и на вытащеные на берег лодии. По недосмотру на одной из них остался камнемет с отвесными луками. Послы только что не обнюхали его, тщательно осматривая.
– Это все он придумал, – указал на Ратая Дарник.
Съездили и к мосту, который, правда, на зиму был разведен и как следует закреплен на берегу Петли.
– Это тоже придумка нашего Ратая, – сказал князь, объясняя, как течение само разворачивает мост в нужное положение.
После того, как несколько конников провалилось под лед, по реке конно ездить было запрещено, но пешие дарпольцы свободно переправлялись на противоположный берег, некоторые даже тащили за собой санки с грузами. Послы пеше ходить по льду не рискнули, и отправились на подготовленное для них Посольское дворище.
Князя же срочно поджидал Ближний Круг совмещенный с Тарханским советом, чтобы определиться с новым венчанием на каганство с учетом трех улусов «чернецов», желающих вступить в Яицкую Орду. К крайнему изумлению Дарника почти все советники и тарханы высказывались против этого дела, то есть, пять малордынских «верных» тарханств пускай съезжаются и сколько угодно приподносят своему Князьтархану подарки, а вот «чернецов» лучше не принимать – выгода небольшая, а предать могут весьма легко. Даже Калчу предпочла помалкивать, не говоря ни «за», ни «против». И Дарник уже был готов согласиться с воеводами и тарханами, когда вдруг прозвучали слова «эта нищета». Выяснилось, что союзничество с макрийцами и сбор средств на выкуп детей не прошли «чернецам» даром, они лишились почти всех своих стад и имущества: «В колчанах стрелы только с костяными наконечниками и по одной лошади на две семьи».
– Так вот почему вы их не хотите к себе! Ничего не желаю слушать, сам с ними разберусь, без вашей корысти! – не на шутку рассердился Рыбья Кровь.
Со сбором «верных» улусов попросил тоже повременить до весны, когда стрижка овец не приведет к уменьшениям отар – главному подношению кутигур своему кагану.
Агапий смягчил настроение князя сообщением, что из Вохны движется большой обоз с макрийским зерном, льном и медом, да и вообще торговые пошлины принесли существенную прибавку в войсковую и княжескую казну.
В свою очередь и советникам не терпелось узнать у Дарника про ромейское посольство, много ли те привезли казны, и за что? Князь, как мог, уклонился от ответа, не желая связывать себя опрометчивыми признаниями и обещаниями. Спрашивали и про тудэйцев. Тут, разумеется, особой прибыли Дарполю никто не ждал, просто любопытствовали, доволен ли он своим зимним походом.
– Доволен и даже очень, – отвечал Дарник. – Теперь у нас надолго есть место, где каждый дарполец может добыть себе воинскую славу. Завтра же будет объявлено, что любой желающий может отправиться туда и заслужить там двойное жалованье.
Наместник регулярно снабжал князя своими посланиями, поэтому Дарник был хорошо осведомлен о текущих делах столицы. И после общего заседания еще долго беседовал с тиунами с глазу на глаз, не столько вынося решения, сколько получая от служивых людей задания на эти решения.
До своих хором он добрался уже в темноте. Княжеские горницы сияли от множества восковых и сальных свечей. «Курицы» смотрели с напряженным ожиданием, кроме света хоромы преобразились и со своей обстановкой – добавились резные лари, сиденья с подушками, ковры, шелковые ткани, серебряные кубки и блюда, мечи и секиры с золотой и серебряной инкрустацией, всевозможные безделушки из дорогих поделочных камней, бронзы и кости. «Ну как??!» – был безмолвный вопрос шестиголового «исчадия добра», как он про себя стал недавно называть Курятник.
– Все очень красиво и замечательно, – уступчиво похвалил князь. – Вот только этим богачеством вы лишили мое войско скромности. Окружая себя самыми простыми вещами, я тем самым не давал богатеть и тщеславиться моим воеводам. Теперь же, глядя на мои хоромы, все они тоже захотят жить в роскоши. А дорогое оружие точно нужно убрать. Я верю, что все вещи имеют свою память. Поэтому любое трофейное оружие это оружие проигравшего, и я его никогда при себе держать не должен.
– Но ты же хотел, чтобы все в Дарполе старались быть богатыми? – первой опомнилась Эсфирь.
– Да, тиуны, землевладельцы, мастера и купцы. Про богатых воинов и себя богатого я никогда не говорил.
– А твое собственное мнение на этот счет никого не интересует, – сердито заговорила стратигесса. – Будешь богатеть вровень со всем городом и войском. Через два года станешь жить в мраморном дворце и есть на золоте. А для твоих заумных бредней мы выроем тебе рядом с дворцом землянку и будешь рассуждать об этом там.
Первой захохотала Олова, за ней навзрыд засмеялись остальные «курицы», да так что по лестнице загремели сапоги караульных и в дверь всунулись их испуганные головы.
Рыбья Кровь и сам не удержался от смеха:
– Все, все, сдаюсь! Ваша взяла! Имею право на свою полную глупость!
Дальше их посиделки в тот вечер продолжались в не менее веселом и увлекательном ключе. По завершению, когда стали расходиться, Милида шепнула мужу:
– Ты должен проводить Лидию, но потом обязательно, чтобы вернулся.
Самое замечательное, что и стратигесса ничуть не удивилась, что он проводил ее до дома, и вела себя в его объятиях без обычной холодности. Получалось, что в его отсутствие «курицы» не только украсили хоромы, но и перевели его из разряда подростка, бегающего околицей по своим полюбовницам, в разряд солидного многоженца, которым можно и нужно управлять, дабы обезоружить любые злые языки.
Засыпал он, бережно обнимая Милиду за ее огромный живот.
3.
На весь следующий месяц жизнь в Дарполе под влиянием херсонеского посольства приобрела ярко выраженный ромейский оттенок. Вся ромейская община, ученики детской и воеводской школ, толмачи-иудеи, сами воеводы, продавцы на торжище – все заговорили или пытались говорить на чистом ромейском языке. Жены и наложницы ромеев стали у остальных женщин пользоваться особым почетом, только из-за того, что могли научить двум десяткам новых ромейских слов. У посольских людей за бешеную цену раскупалось все, что было изготовлено в Херсонесе: одежда, обувь, любые вещицы. Даже прически и острижка бород стали один к одному, как у херсонесцев. А на ипподроме специально для гостей были проведены состязания по бегу, прыжкам и метанию вдаль копий и дисков.
Вершиной сего поветрия стала трагедия «Царь Эдип», которую перед князем с воеводами и высокими гостями показали подростки из школы стратигессы. В Воеводский дом в тот день набилось больше ста человек, для тех, кто не поместился, показ пришлось повторить еще на следующий день.
Эту трагедию Лидия обнаружила в сундуке, подаренном князю Ислахом. Каким образом связка древних свитков из Романии оказалась в Хорезме, понять было затруднительно, впрочем, как и то, как ромейские свитки с религиозными и военными трактатами очутились тридцать лет назад в дарникской Бежети. Вот уж поистине кто-то развозит по миру шелк и золото, а кто-то за неменьшую ценность считает сундуки с людскими сочинениями.
По настоянию стратигессы Рыбья Кровь дважды еще летом прочел эту трагедию, но совсем не обнаружил того высокого смысла, который Лидия находила во всем этом обмене высокопарными словами. Не ждал ничего хорошего и от зрительного показа трагедии, тем более от словенских мальчишек-сорванцов, которые правильно произнося заученные слова, мало понимая их смысл. Однако результат вышел неожиданным. Собравшиеся ромеи слушали тонкие мальчишечьи голоса, затаив дыхание. Что это было: воспоминание о прежней херсонеской жизни, гордость за знаменитый древний миф, или, в самом деле, увлеченность самим показом-пересказом? А как в конце все они восторженно хлопали и кричали одобрительное.
– Вот уж никогда бы не подумал, что попаду у вас здесь в театр! – с чувством произнес, выходя из Воеводского дома, Сабинос.
Позже в узком кругу с воеводами, послами и «курицами» все насели на князя, чтобы он тоже высказался по увиденному. Он и высказался:
– Думаю, эта трагедия написана скорее женщиной, чем мужчиной. Только женщина может так въедливо обращаться к давно прошедшим событиям. Мужчина, что винит себя и кается за прежние дела, на мой взгляд, вообще не мужчина. Ему положено идти только вперед, не слишком оглядываясь на свои просчеты. А уж выкалывать самому себе глаза!.. Наверно это все-таки была комедия, а не обещанная трагедия?
Сабинос с Макариосом помалкивали в силу своего посольского положения, Корней с Ратаем никак не могли подобрать подходящих шуток, поэтому Лидии самой пришлось вступиться за великое сочинение.
– А тебе не кажется, что ты не можешь понять всего, что увидел и услышал просто в силу недостаточного развития собственного образования?!
– Ну для меня оно вполне достаточное, просто, наверно, уложено в моей голове немного иначе, чем в твоей, – с улыбкой признал Дарник. – Да и в чем вообще вина этого Эдипа, ведь все это ему предсказано, так что он сам, можно сказать, и ни в чем не виноват. Знаете, какое место в вашем Священном Писании мне нравится больше всего? О том, что в Иудее были отдельные города, где мог укрыться от наказания самый страшный преступник. Разве для всех людей и стран это не был бы самый лучший выход?
– Значит, ты считаешь, что человек не должен сам раскаиваться за свои преступления? – продолжала допытываться стратигесса.
– Ну да, стряхнуть чужую кровь со своих рук и двигаться по жизни дальше.
Все присутствующие словене весело рассмеялись – так им понравился ответ князя. Остальным пришлось, как всегда смириться с их дикостью и бесцеремонностью.
Главный же посол, оказавшийся заядлым театралом, выразил ко всему этому свое отношение иначе. Узнав, что у Лидии больше нет под рукой никаких трагедий и комедий, он сам основательно засел в Посольском доме за воссоздание по памяти трагедии про дочь царя Эдипа Антигону. И две недели спустя на суд просвещенной дарпольской публики была представлена новая трагедия в исполнении учеников детской школы.
На этот раз мнение Дарника в кругу «театралов» резко поменялось:
– Вот это совсем другое дело! Молодец девчонка! Делай что должно – и будь что будет! Это по-нашему.
Развлекая с «курицами» и воеводами заморских гостей, князь не забывал и о делах, главным среди которых были «чернецы». Их положение оказалось еще хуже, чем следовало из слов тарханов «верных» улусов. Под конец зимы там начался настоящий голод и мор. Но не брать же на прокормление десять тысяч чужих ртов. И на встрече с тарханами «чернецов» Рыбья Кровь определил условия их мирного соседства с Дарполем: по сто безлошадных юнцов с улуса в яицкое войско и по сто девиц, можно без приданного, в жены дарпольцам. За каждого из этих юнцов и девиц родичи могли набрать в княжеских лавках любых товаров на двадцать дирхемов.
– А что потом? – угрюмо спрашивали тарханы и старейшины «чернецов».
– Через три года служба юнцов закончится, и они вернутся домой. А девицы будут радовать родителей своей приятной и сытой замужней жизнью в нашем княжестве.
– К нам всегда будут относиться с пренебрежением?
– Если ваши улусы согласятся перенести свои кочевья на Левобережье Яика, никто не посмеет относиться к вам с пренебрежением.
На Левобережье хоть уже и стояли Кятский и Хемодский посады, но для кутигур переселиться туда по-прежнему означало подставляться под набеги тюргешей. Однако восстановление чести и достоинства вынудило их все же согласиться на этот переезд.
Больше всего недовольны решением Дарника были «верные» кутигуры:
– Спасая их, ты, князь, допускаешь следующее повторение их предательства.
Ворчали и воеводы:
– Это выглядит, как скрытая выплата «чернецам» дани.
Но Рыбья Кровь не желал никого слушать. Более того, с первого же месяца стал выплачивать прибывшим юнцам небольшое жалованье: «На сладости». Так как заниматься одними пешими боевыми учениями скучно, решено было приставить юнцов на полдня к какому-либо делу. Но какую найти работу вольным степнякам, чтобы они не чувствовали себя униженными? Выход нашел Ратай:
– Пускай возьмутся за изготовление оружия. Ведь это не обязательно ковка мечей и секир. Могут выстругивать щиты, делать повозки, даже возводить каменную крепость.
Сказано – сделано. Скоро на Левобережье вовсю закипела работа новоявленных плотников вдогонку за боевыми учениями. Безлошадное положение лишало юнцов претензий на конную службу, но уже через месяц они уже молодцевато вышагивали в тяжелых доспехах по 5-10 верст, а пращами пользовались, как исконным своим оружием.
Со свадьбами на девицах получилось менее слаженно. Женихам приходилось самим как-то добывать отдельную юрту, «корзину» или камору в Длинном доме, что было совсем не просто. Многим из них Дарник тоже вынужден был в долг выдавать необходимое количество войлока, сукна, ковров, одеял и подушек.
Это вообще стало для него настоящим ужасом: беспрерывно давать разрешения на выдачу всевозможных хозяйских мелочей, включая даже съестные припасы, и знать, что по всему городу ходят слухи, как здорово князь со своими тиунами на всем этом наживается. Успокаивал себя лишь мыслями и подготовкой к новому летнему походу.
С Итиля, тем временем, с некоторой задержкой прибыл «золотой обоз», как его назвал Корней, еще один торговый обоз пришел из Макрии, привезя к общему удивлению, кроме нужных товаров и обещанные двадцать три тысячи дирхемов. И Рыбья Кровь дал отмашку для нового большого дела: чеканки собственных денег. Давно уже были заготовлены нужные клейма, собрано весовое золото, серебро и медь, а самое главное в княжеской казне часть ромейских солидов обменено у хемодцев и иудейских менял на пятьдесят тысяч серебряных дирхемов – все хорошо понимали, что успешно чеканить монеты можно лишь в том случае, если в казне достаточно других разновидностей денег, чтобы не давать новым монетам быстро дешеветь.
Теперь казна была полна как никогда, и очередное жалованье дарпольцы получали уже в сребриках и медных векшах. Всего монет чеканили шести видов: простой и двойной златник, простой и двойной сребрик, медные векша и полувекша. Княжеский боковой лик имелся лишь на златниках, сребрики или просто сребки ограничились изображением рыбы, а на векшах и вовсе одна буква «Д». С обратной стороны на всех монетах отчеканены были перекрещенные мечи – знак воинственности Яицкого княжества.
Многие дарпольцы, правда, получив в хоругвях горсть серебра и меди, тут же направлялись к княжескому казначею, дабы обменять их на привычные дирхемы и фельсы и, о чудо! – сполна получали равную сумму. По совету хемодцев и менял с количеством новых монет и с полной выплатой долгов по войсковому жалованью не спешили, давали возможность ратникам привыкнуть к обращению с живыми, не «записанными» деньгами и чтобы они научились не слишком быстро тратили полученное.
В честь этого события стараниями стритагессы был устроен праздничный пир в Воеводском доме, на котором священник Георгос, прибывший с посольством, освятил новые монеты. Впрочем, как вскоре выяснилось, это было не только освящение денег. Когда Дарник, стоя с воеводами, скучающее выслушивал монотонное богослужение длиннобородого священника с черными мерцающими глазами, вдруг один словенин-полусотский кинулся на земляной пол и стал судорожно корчиться, издавая собачий лай. Следом за ним упал один из сотских-луров, издавая шипение и тонкий свист. Обоих вытащили из большой трапезной немного охолониться на морозном воздухе и преспокойно приступили к самому пиршеству.
Лишь на следующий день в постели с Лидией Дарник узнал, что заодно с освящением злата-серебра, Георгос прочел молитва по изгнанию бесов.
– А что эти бесы могли сделать с этими воеводами?
– Да все что угодно.
– Ведь они даже не хорунжие и не тиуны. Разве что зарезать меня или отравить? – недоумевал князь.
– Вообще-то это изгнание бесов было направлено специально на тебя, – призналась стратигесса, пристально глядя на него.
– На меня?! – Дарник не мог сдержать смеха. – Изгнать из меня бесов?! Да зачем же изгонять? Я бы с удовольствием их еще себе прикупил!
– Не богохульствуй! Не богохульствуй! – Лидия принялась кулаками колотить ему в грудь, князю с трудом удалось ее утихомирить.
– Ну почему ты такой противный! Почему ни во что верить не желаешь!! – бессильно продолжала взывать высокородная наложница.
– Как же так: сначала вы даете мне деньги на войну, а только потом интересуетесь, есть во мне бесы или нет? – продолжал удивляться Дарник.
– В Дарполе нет ни одного человека, который бы сомневался в том, что ты настоящий колдун.
Как ни старались ромеи скрыть тайну этого богослужения, слух о его истинном назначении все же распространился по городу, сыграв князю только на руку: раз бесов в нем нет, стало быть, все с ним правильно и верно.
Посольство уезжало восвояси в первый весенний день, увозя с собой на тридцати повозках изрядное количество сукна и пергамента – надо же было как-то перед хазарами прикрыть главную цель посольства. Сабонис собирался даже торговую пошлину платить не монетами, а тем же сукном и пергаментом. Два десятка стратиотов выразили желание остаться в Дарполе, а к «золотому обозу» присоединилось около сотни дарпольцев, захотевших съездить в родные места на побывку. Князь отпускал их с легким сердцем: во-первых, выплатил им лишь половину положенного жалованья (которое за год службы было и так заоблачно), во-вторых, не сомневался, что сам их вид и рассказы о Яицкой Орде подвигнут на приезд в Дарполь не только ополченцев, но и ремесленников со смердами, а в-третьих, полтора десятка «отпускников» везли с собой нужные послания княжичам и должны были стать дарпольскими глазами и ушами, как в Хазарии, так и в Словенском каганате.
Перед отъездом Сабонис попытался переманить на херсонесскую службу Ратая, обещая ему пятьсот серебряных милиарисиев за переезд и по пятьдесят милиарисиев жалованья в месяц. Когда Второй После Князя отказался: «У вас там скучно», главный посол обратился к Дарнику, посулив тысячу милиарисиев, чтобы он на год направил Ратая в Херсонес «узнать о новых изобретениях». Дабы немного угомонить оружейника, который принялся везде хвастать, как высоко его ценят заморские гости, князь «немного пошутил», приказав Ратая с его женой-хемодкой связать и поместить на повозку в посольском поезде. И лишь через пять верст их развязали и вернули в столицу к общему веселью всех дарпольцев, исключая лишь самих виновников веселья.
Вместо же чудо-мастера Сабонис повез с собой вторую часть «Жизнеописания словенского князя», которую передала ему Лидия в надежде, что ее продолжение будет иметь не меньший успех, чем первая часть «Жизнеописания» Отца Паисия. Перед отправкой связки свитков она попыталась дать их прочесть Дарнику, но он, к ее разочарованию и даже обиде, отказался:
– Почитаю, когда твои свитки пришлют уже в виде книги.
– А вдруг там будет то, что тебе не понравится. Еще можно успеть исправить.
– Не лишай меня возможности посмеяться потом над твоими несуразностями.
За поддержкой стратигесса обратилась к Эсфири и Корнею. Те, прочитав, придрались лишь к самым мелочам, в остальном уверив Лидию, что все в порядке.
С отъездом посольства в Дарполе на несколько дней установилось некоторое затишье, за которым вдруг вспыхнул целый месяц «войны верований», как это впоследствии назвали. Все: христиане, тэнгрийцы, маздейцы, иудеи, магометане, поклонники Перуна, Леса и Рек захотели вдруг иметь в Дарполе свои капища и молитвенные дома. Более того, пошла самая яростная охота на князя с требованием выбрать в качестве основного то или другое верование. Все понимали, что только в этом случае у их веры будет несомненное первенство.
Рыбья Кровь как мог отбивался:
– Я просто не понимаю, что такое есть Бог. Ну не хватает у меня ума понять это.
– Мы тебе объясним! – с готовностью отвечали рьяные проповедники и в самом деле начинали ему что-то важное объяснять.
– Вы мне обещаете за праведную жизнь лишь глупые райские сады, а я больше всего на свете люблю лесные и степные дали.
– Ничего, в Раю ты про свои дали забудешь и тебе будет хорошо, – говорили ему.
Наседали и ближние советники, желая услышать о его сокровенном веровании.
– Ты потому такой, что у вас, словен, всегда было много богов: от кровавого Перуна, до Солнцебога, разных Леших и Водяных, – пускался в рассуждения Агапий. – Всегда хотел спросить: почему так? Чем ты сам объясняешь словенское многобожество, причем в каждом селище свое отдельное?
– Мне еще в детстве это объяснил ромей Тимолай, – охотно отвечал князь. – Что кроме воинов и торговцев есть еще горячие головы, кто с готовностью покидает родные края – это проповедники. Если им что-то такое открывается во сне или бреду, они тут же начинают это проповедовать. Но так как среди родичей прослыть самым умным и прозорливым никогда не получается, то они отправляются в дальний путь и пытаются нести свою веру чужакам. За это их, случается, убивают, но бывает, что с их приходом происходит какое-то чудо, или, согласившись на мучительную смерть во имя своей веры, они сами превращаются в такое чудо, и тогда окружающие признают их учение за что-то истиное и нужное. А так как в лесной части Словении все очень сильно отделены друг от друга, то и получается, что в соседних селищах поклоняются разным богам.
Корней гнул свое:
– Наверно, мы действительно жили до сих пор по законам разбойной ватаги. Раз сам вожак ни во что не верит, то и остальные душегубы невольно подстраиваются под него и тоже, хотя бы вслух, ни во что не верят.
– Ну а теперь, когда ты богатый и почти знатный, самое время выбрать что-то определенное, – делал вывод Ратай. – Твое войско и Дарполь требуют именно этого.
Похожие суждения высказывали и другие воеводы. Всем вдруг захотелось дознаться, чья вера самая главная и самая лучшая. Началось со споров и уличных проповедей, потом дошло и до драк со смертоубийством, благо, что вялотекущие военные действия проходили лишь возле далекого Озерца, а трем тысячам воинов, обретших хорошее ратное крещение, заняться в столице особо было нечем.
Общее настроение передалось и Курятнику.
– Сильная единая вера только укрепит твое княжество, – уверяла Лидия.
– Хазария тоже была степным сбродом, пока не приняла иудейскую веру, – доказывала Эсфирь.
– Магометане из-за сильной веры уже пол-мира завоевали, – с умным видом рассуждала Евла.
– Твоя удачливость тебе рано или поздно изменит, и тогда опереться будет совсем не на что, – утверждала Олова.
– Кутигурам твоя вера тоже не безразлична. Все чаще спрашивают об этом, – добавляла свою толику Калчу.
– А мне так больше всех словенский Перун нравится, – хотела поддержать мужа Милида.
Рыбья Кровь крепился, ёрничал:
– Не могу брать ничего со стороны, проще придумать свою собственную веру.
– Тогда тебе придется сочинить отдельную тысячелетнюю историю, со всеми обычаями и чудесами. За основу все равно возьмешь иудейское сотворение мира, – уверена была Эсфирь.
Хорошо, что у князя всегда имелся проверенный способ отвертеться от досадных разговоров: сел на коня – и с проверкой на дальнюю вежу.
Из одной из таких поездок он и привез ответ на интересующий всех вопрос:
– Письменно опросим всех мужей княжества, за какую веру выскажется большинство, ту и примем.
Сказал – и надолго закрыл всем рты. Мол, давайте объезжайте с именными списками все тысячеверстное княжество и собирайте нужные подписи.
– Как, и кутигурские кочевья?!
– Их – в обязательном порядке!
От такого распоряжения завяли самые ярые краснобаи, знали, что кутигур (считая с «чернецами») больше, чем дарпольцев с хемодцами и кятцами вместе взятыми. Да и сделают они так, как им через Калчу прикажет Князьтархан. Так это все к весеннему половодью и пригасло. Одновременно развеялись и ожидания зимнего прихода тюргешей, которого все очень сильно опасались.
Если бы не эти небольшие волнения, то можно сказать, что вторая зимовка проходила в Дарполе гораздо более слаженно и благополучно. Хотя многие из пришлых ополченцев еще продолжали ютиться в юртах и «корзинах» в Петле и посадах, однако все они уже стали менее переполненными, были увешены и устланы коврами, а каждая железная печка обложена большими камнями, что позволяло сохранять тепло почти всю ночь. В Длинных же домах и бревенчатых избах уют и удобства было еще больше. Везде окошки с бычьими пузырями, сальные свечи и масляные светильники, сундуки и полки, лари и кровати на ножках. Зимней одежды и обуви на всех с запасом. У жен сотских и хорунжих по две-три шубейки, по нескольку платьев и головных уборов. Еще богаче выглядели наряды жен-хемодок. Серебряная и золотая посуда вся, правда, ушла на чеканку монет, но хороши были глиняные миски и деревянные ложки, расписанные цветной глазурью. Простые доспехи выдаваемые из казенных оружейниц даже у младших воевод сменились доспехами собственными с добавлением украшений. Большое распространение получила мелкая поденщина, когда свободные от караулов и боевых занятий ратники, сойдясь в небольшие артели возили на повозках камни и глину, заготавливали древесный уголь, закупали в кочевьях овец для войсковых поварен и княжеских прядилен, подряжались строить Длинные дома и избы, разделывали бревна на корабельной верфи. Заметно богатели кятские и хемодские ремесленники, и те, кто рискнул заняться более прибыльным делом. Увеличилось количество грамотеев. Повсюду можно было купить заморские фрукты и сладости, ячменное и виноградное вино.
Деятельно и напряженно шла подготовка к новым летним походам. Достраивалась пятая бирема, а вместо 12-весельных лодий, первый 20-весельный дракар. Большого приплода ожидали от косяков лошадей с породистыми арабскими жеребцами. Мастерские Ратая переделывали повозки и колесницы, делая их разборными, с тем, чтобы можно было по три повозки и колесницы укладывать друг на друга в трюмы бирем.
К воскресным развлечениям помимо торжища, скачек и боевых состязаний добавились собачьи и петушиные бои, ряды жонглеров и акробатов пополнились канатоходцами и фокусниками. А были еще загонная охота и подледная рыбья ловля, гостевание у друзей в ближних вежах и Воеводская школа, Книжный дом, где три писарских ватаги каждый месяц выдавали по шесть новых книг в количестве ста штук, которые раскупались как женские украшения, бесконечные оружейные придумки Ратая, торги невольницами, которые поставлялись из Ирбеня, а теперь еще и из Макрии. Если в первую зиму женами и наложницами разжилось около четверти дарпольцев, то теперь таких было уже три четверти. По княжескому примеру появилось немало двух- и трехженцев, как доказательство собственной мужской и денежной состоятельности. Еще больше ратников и воевод обзавелись походными наложницами. Что, в конце концов, вызвало ответную реакцию их дарпольских жен. Явившись к князю целой ходатайской группой, они потребовали, чтобы им тоже было предоставлено право на время долгого отсутствия мужа обзаводиться дружком. Дарник порядком был озадачен:
– Да как же я вам дам такое право?
– А как кутигурским юницам дал. Сказал, кого хотите выбирайте, они и выбрали.
– Так юницы у меня в ратниках. Они клятву на воинскую службу давали.
– Ну и мы дадим. Нам главное, чтобы наши мужья к нам драться потом не лезли.
Князь засмеялся:
– А если они к дружку драться полезут?
– Ты и его защитишь!
Ну что было с такими поделать?! После обсуждения с воеводами, в городе было объявлено: «Все, кто хочет, может письменно оформить расторжение прежнего брака и заключение временного, который потом может быть также письменно расторгнут по требованию мужа или жены».
Вынося такое решение, Дарник не подозревал, что скоро оно коснется его самого. Как-то Калчу с глазу на глаз рассказала ему о некой молодой вдове Дьянге, которая год назад, во время приезда Князьтархана в их кочевье провела с ним ночь в гостевой юрте и с тех пор словно сошла с ума, говорит только о нем и что ей теперь без него нет никакой жизни. Сколько он не пытался вспомнить эту вдову, ничего не получалось.
– Ну а мне что прикажешь с ней делать?
– Ее семья уговорила меня взять Дьянгу с собой. Сказали, что ты сам должен все с ней решить: либо взять в наложницы, либо сделать так, чтобы она про тебя забыла. Может быть, ты сначала посмотришь на нее, а потом уже будешь что-то решать?
– Зачем мне смотреть на сумасшедших? Я не настолько любопытен.
– Ну это я так сказала, что она сумасшедшая. Дьянга все говорит и делает, как нормальная женщина, просто у нее все мысли и чувства направлены только на тебя. Сейчас ее охраняют мои воины. Если ее отпустить, она обязательно попытается пробиться к тебе, и твои стражники убьют ее. Может быть, так для всех будет лучше всего.
– Ты хоть с ума не сходи! Отправь ее в другой улус, пусть там ее выдадут замуж. Тогда и успокоится, – рассудил он.
– Пока она ничего не совершила, наказывать ее нельзя. Я пообещала, что ты сам ей скажешь свое решение. Если ты дарпольским женщинам позволил выбирать себе временных дружков, то почему нельзя позволить такое и Дьянге.
Разумно на это ответить было невозможно.
– Я сказал, нет! Выкручивайся сама, как знаешь! – в сердцах бросил Дарник, не слишком задумываясь, как женщины могут выкручиваться в подобных делах.
Перво-наперво Калчу сообщила о Дьянге Курятнику. Разумеется, все советницы сильно возмутились сей женской дерзостью и полностью одобрила княжеский отказ даже видеть нахалку. Но уже через пару дней любопытство победило, и «курицы» по очереди прогулялись на подворье Калчу, чтобы взглянуть на Дьянгу со стороны. Темнолицая, коренастая, медлительная – она меньше всего походила на героинь светских ромейских книг и не вызывала ревнивого чувства даже у Евлы. Затем Эсфирь, научившаяся за полтора года бегло говорить по-кутигурски, устроила вдове основательный допрос. Дьянга ничего не скрывала: да, князь во всех ее мыслях и чувствах, да, если одну ночь страстно любил ее, то почему не может любить еще и еще, да, другие мужчины вызывают у нее стойкое отвращение, да, после князя еще трое мужчин побывали на ее ложе, но это только укрепило ее в привязанности к князю.
Теперь разговоры о Дьянге среди «куриц» шли день за днем. Затем они взялись за князя.
– Почему ты не можешь сам поговорить с ней?
– Если сам найдешь ей мужа, то она тебя наверняка послушается.
– Неужели она так противна тебе, что ты и смотреть на нее не хочешь?
Рыбья Кровь терпеливо пытался их вразумить:
– Мне вас всех хватает выше темечка. Вы же знаете, что слишком горячая женская любовь не для меня, взамен я такой любви дать не могу и буду всегда чувствовать себя виноватым. Да и времени на это нет. Хотите, чтобы воеводы на меня пояс верности надели, чтобы я больше войском занимался?..
Добило же его новое сообщение Калчу в Курятнике о том, что в кочевьях имеются три беременных женщины, которые утверждают, что беременны от Князьтархана: как быть с ними?
Вот теперь Дарник разозлился по-настоящему. Выставил жену с Евлой за дверь и держал гневную речь уже только перед Калчу, Лидией, Эсфирью и Оловой.
– Объясните раз и навсегда этим безмозглым девкам, что да, я согласен их всех взять к себе в наложницы, но только на определенных условиях. Буду посещать их два-три раза в год, и за это они не смеют ни на миг оказываться с другим мужчиной наедине. В случае измены будут обезглавлены. Я так уже делал когда-то, буду делать и впредь.
– А как быть с детьми, если они действительно от тебя? – осведомилась Калчу.
– Когда детям исполнится по три года, всех их заберу в Дарполь, в особый княжеский приют. Матери смогут видеться с ними не больше двух дней в неделю.
– И девочек? – уточнила Эсфирь.
– И девочек.
После таких слов разговоры о внебрачных княжеских детях надолго прекратились. С претензией была лишь одна Евла:
– А моего второго ребенка ты у меня тоже в три года заберешь?
Было от чего уже прямо лезть на стену.
– Твоего заберу, как только он родится!!! – прорычал он.
По весне в Дарполе начались массовые роды, в день по пять-шесть чад. Не обошло сие счастье и княжеский гарем. Второго мальчика родила Милида и вторую дочь Евла. На этот раз имена им выбирал Дарник. Сына назвал Вышеславом, а дочь – Любославой, или просто Любашей – именами для настоящих наследных словенских князей.
4.
Как не готовился Дарполь к весеннему половодью, оно все равно принесло немало бед. Сильно пострадала Петля и Кятский посад, с его саманными домами. Зато все свайные постройки хорошо выдержали водный натиск. Забавно было видеть со сторожевой вышки, как хозяева перемещаются между своими жилищами на малых челнах и плотиках и загоняют на крышу коз и собак. Убытки потом возмещали, делая займы в княжеской и войсковой казне, что превратило в должников очень многих, но тоже стало еще одним знаком основательного городского управления. Зато вырытые обширные ямы вдали от реки на все лето наполнились водой, давая жизнь густой траве по своим берегам.
Как только река вернулась в свое русло, Рыбья Кровь выступил в долгожданный поход. Для серьезного вторжения в Персию ему необходимо было трехтысячное войско с шестьюдесятью повозками и таким же числом камнеметных и стрелковых колесниц, впрочем, тридцатью стрелковыми колесницами он мог и пожертвовать, но тридцать камнеметных колесниц ему нужны были непременно. Спустили на воду и опробовали пятую бирему, но даже все четыре имеющихся в Дарполе биремы могли загрузить в свой трюс в сложенном виде не больше двенадцати повозок и шестнадцати колесниц. Стало быть, им предстояло совершить через малонадежную тысячеверстную морскую гладь не меньше пяти ходок. При самых лучших погодных условиях на переброску к южному берегу Хазарского моря необходимо было, по крайней мере, восемь месяцев. Только и оставалось воскликнуть: «Сколь велики вы мои морские владения!»
Некоторые воеводы во главе с Макариосом предлагали другой выход: гнать повозки, колесницы и конницу вдоль восточного побережья, а припасы, в том числе пресную воду, подвозить им биремами с лодиями. От этого, правда, терялась неожиданность набега, но прибавлялся слух: «Словене идут!» и персидские эмиры должны были срочно собирать и готовить большое войско – за что, собственно, и плачены ромейские солиды. В конце концов, решили совместить оба этих замысла: пока войско идет берегом и две биремы снабжают их чем надо, сам Дарник с двумя остальными биремами сделает простой пиратский набег на Гурган.
В речных тугаях не успели распуститься еще все листья, как Дарполь опустел. В нем остались крепостная хоругвь, ремесленники и жены ратников. Двухтысячный конно-повозочный полк под управлением Макариоса (как же ему хотелось совершить то, что не удавалось даже Александру Македонскому) двинулся на восток, а флотилия из четырех бирем, шести лодий и одного дракара с тысячью гребцов-ратников, выбравшись из устья Яика, разделилась надвое: две биремы с пятью лодиями направились вдоль берега к Эмбе, а две биремы с лодией и дракаром повернули на юг в открытое море к Секрет-Веже.
Впрочем, как только северный берег превратился в узкую линию, Рыбья Кровь велел поворачивать своим биремам на запад.
– Заберем «Милиду» из Заслона с собой, – так он объяснил воеводам свой маневр.
Нетерпение переполняло князя, все время хотелось делать что-то сильное и ловкое. Целую смену отсидел с гребцами на веслах, даже через рукавицы до водяных волдырей натерев свои ладони, с деловым видом немало сделал кругов по всей биреме, якобы занимаясь ее осмотром, слазил и на мачту, с удовольствием пару часов посидел там на наблюдательной жердочке, подставляясь и солнцу и приятному ветерку, дважды закрывался в своей каморе, три на три аршина, с Ырас, чтобы утомить себя еще и любовными утехами.
Часто посматривал в сторону пятой биремы, вспоминая, сколько было среди «куриц» волнения из-за ее названия. После «Милиды» и «Калчу», каждая из советниц жаждала, чтобы и ее имя досталось грозному кораблю. Пришлось выкручиваться и объяснять, что «Романия» – это скрытое имя всех ромеек, а «Хазария» – имя Эсфири. Многие предлагали назвать бирему «Любашей», но Дарник в последний момент отказался – слишком рискованное дело, а ну как ребенок не доживет и до года, как треть других младенцев? Поэтому пятую бирему назвали «Русия», как персидские купцы называли Словенский каганат, так сказать в честь всех дарпольских женщин-словенок.
С веселым злорадством косился Дарник и на Дьянгу. Стараниями Калчу и Ырас влюбленная кутигурка была все же взята на «Романию» при условии полного овладения ратным ремеслом, дабы иметь право всегда находиться при Князьтархане. Едва вышли в море, как несчастную вдовицу стало сильно тошнить, и, найдя укромный уголок, она сидела возле борта биремы с головой накрывшись мешковиной. Ырас время от времени подносила ей какое-либо питье, но это помогало мало. Надо оставить ее в Заслоне, решил он, вот только не знал, следует ли ему там хотя бы разок допустить ее до себя, или все же уговорить безумную вернуться в родное кочевье без любовных игрищ.
Весь путь ветер был либо встречный, либо боковой, но общая воодушевленность походом и избыток сил были столь высоки, что на одних веслах, меняя гребцов каждый час, домчались до Заслона в два дня. Там уже дожидались отправки в Дарполь зимовщики со Змеиного острова. Наместник Заслона Янар «Милидой» и своими двумя лодиями благополучно произвел смену Змеинского гарнизона. По рассказам зимовщиков, их служба была тяжелой лишь из-за ледяных ветров. Сосед-Вежа тоже нисколько не пострадало. Поздней осенью возле их островов случилось два крушения персидских фелук и спасенные купцы зимовали вместе с дарпольцами, а теперь ожидали решения своей участи в Заслоне.
Дарник был великодушен: оплатил купцам товары доставшиеся зимовщикам и дал им повозки добираться под охраной в Дарполь, мол, там ваши единоплеменники заберут вас с собой в Персию. Зимовщики получили все обещанные фалеры с двойным жалованьем вдобавок. Многие из них рвались поучаствовать в набеге на тудэйцев. Нет, осадил их князь, сидите пока в Заслоне или в Дарполе, дайте отличиться другим ратникам.
Два дня отдыха с погрузкой на суда снопов сухого камыша, заготовленного заслонцами, и снова в путь, теперь уже тремя биремами в Озерцо. Занятый делами князь совсем забыл про Дьянгу, и когда снова поднялся на борт «Романии» обнаружил ее снова затаившуюся у борта, близ рулевого. Ырас разводила руками:
– Ни за что не хотела оставаться на берегу.
На реке качка была совсем иной, и вдовица почувствовала себя значительно лучше.
До Озерца добирались мирно, не подчеркивая своей силы, со стороны можно было подумать, что вверх по реке плывет купеческий караван. Впрочем, тудэйцев их вид не слишком обманул, и у самого городища флотилия подверглась яростному обстрелу горящими стрелами, да так, что на «Милиде» и «Романии» загорелись связки камыша, пришлось от опасного груза срочно избавляться. Князь тудэйским обстрелом остался доволен – теперь никто не сомневался в справедливости их карательного набега, или «наплыва», как шутили гребцы.
Озерцо выглядело как настоящая осажденная крепость. За три месяца на него было совершено больше десятка нападений. Еще сильней досталось Потеповке, она была в полной осаде, так что и сейчас к ней не могли пробиться две озерищинских лодии. Промежуточные острова постоянно переходили из рук в руки, так что превратились в полную пустошь. Но сигнальная вышка в Потеповке действовала и по ночам световые мигания с нее указывали, что гарнизон там держится.
Выслушав доклад воеводы Озерца, Дарник, не давая флотилии отдыха, сразу направил ее в сторону Потеповки. Биремы не лодии, обстрелы из луков и копьеметалок на них никак не отражались, а вот дружные залпы камнеметов сметали вокруг все живое на добрую сотню шагов. Худые и оборванные потеповцы встречали моряков как своих освободителей, да так оно было и на самом деле. Из двухсот человек в живых осталось чуть больше половины, много было раненых, все островные постройки разрушены и сожжены, завезенная скотина осталась целой, только та, что была укрыта в самом городище. Сам Потепа был ранен аккурат в тот бок, что и в Вохне.
– Тебе на этом месте отдельную броню носить надо, – шутил князь, награждая хорунжего серебряной фалерой.
Уже со следующего дня под Потеповкой развернулись широкие военные действия. Окружающие островки подверглись вторичному еще более полному разорению и сожжению. Так как хазарский берег тут был ближе, чем озерцовский, то за камнями для камнеметов отправлялись туда. Вскоре сборщиков камней посетил небольшой отряд вооруженных хазар. Посылать переговорщика в Потеповку они наотрез отказались, Дарник интереса ради сам отправился к ним, объяснять кто они и зачем здесь. Больше всего хазарского сотского интересовало, будут ли «яицкие люди» останавливать торговые суда и требовать с них пошлину и вздохнул с облегчением, когда князь заверил, что ничего такого не будет, а вот покупать у хазар зерно и коров они готовы в любом количестве.
Превратив в пепелище с полдюжины соседских островков, флотилия развернула свои носы вниз по течению, и стала делать однодневные заплывы вглубь дельты. На сами острова почти не высаживались, старались поджечь их издали, пуская вперед бирем горящие плотики и забрасывая на острова камнеметами снопы подожженного тростника. Снова весь горизонт заволокло густым белым дымом. На воде обозначились бесчисленные змеиные извивы, поплыли дикие и домашние свиньи, коровы и козы. Улепетывали как могли и жилые плоты тудэйцев. При виде их биремы прибавляли ход и врезались в хлипкие суденышки своим тараном, легко разрушая скрепленные веревками тонкие бревна. Оказавшихся в воде тудэйцев забрасывали камнями из пращей-ложек, а баграми и «кошками» цепляя за одежду тех, кто представлял интерес как пленник: молодых женщин и подростков. От дыма и гари уже самим было трудно дышать, что уж говорить о камышовых людях, которым доставалось еще больше.
Слабые попытки тудэйцев стрелять из кустов и камышей по наглухо укрытым мокрыми кожаными полостями биремам, тут же пресекались ответными залпами «орехами» и «яблоками» из камнеметов. Не оказывали сопротивления даже островные селища. Не сумев справиться с могучими пришельцами обычным способом, камышовые люди прибегли к более гибкому военному приему. По речным протокам постоянно проплывало немало вымытых течением кусков дерна с травой, а то и с целым кустом. Прирожденные пловцы и ныряльщики, тудэйские парни приспособились прятаться в воде за этими дерновыми ошметками и сближаясь с биремой или лодией поражать из простого детского лука зазевавшегося бойника. После чего нырок в сторону и только стрелка и видели, а на воде лишь ивовая палка, изогнутая тетивой. Дарпольцы не остались в долгу, тотчас придумав пудовые камни на веревке. Точный бросок – и вместо дернового одеяльца лишь грязно-зеленое пятно нередко с красным кровяным оттенком.
Все бы ничего, если бы на третий или четвертый день такой охоты одна из этих детский стрел не угодила в Дьянгу. Дарник в тот момент как раз смотрел на влюбленную вдовицу, и она отвечала ему неуверенной улыбкой, когда, что-то мелькнуло, и голова девушки резко дернулась назад – стрела угодила ей в щеку.
Князь в два прыжка соскочил с носовой башенки и бросился к ней. Схватившись за лицо, Дьянга издавала тонкий писк боли, из глаз ее потоком катились слезы, а на губах проступала кровь. Опустившись на палубу, Дарник как ребенка обнял ее и стал говорить ободряющие слова. Через толпу обступивших их гребцов уже пробирался ромейский лекарь. Рядом находилась и Ырас.
– Надо стрелу достать, – сказал лекарь по-ромейски. Но от его попытки дотронуться, вдовица лишь испуганно прижалась к князю.
– Надо одним рывком, – лекарь понимал, что достать стрелу может только Дарник.
– Скажи ей, что сейчас будет больно, а потом станет легче, – попросил князь Ырас.
Та перевела. Дьянга продолжала горько с детским подвыванием плакать, но уже послушно опустила свои руки, целиком ему доверяясь. Наклонившись, Дарник несколько раз поцеловал ее в другую щеку, потом поцелуем закрыл ей рот, и резким движением вырвал стрелу. Раненная сильно дернулась, из разреза обильно потекла кровь, и маленькое женское тело в объятиях князя затряслось от бурных неудержимых рыданий. Он низко склонил голову, чтобы никто не увидел его собственных слез навернувшихся на глаза. Ырас передала от лекаря чистую тряпицу с голубоватой мазью и вдвоем с князем они наложили повязку Дъянге на голову, после чего Дарник подхватил раненую на руки и отнес в свою камору. Дождавшись, когда плач Дьянги чуть уляжется, он оставил ее на Ырас и лекаря и вернулся на свою башенку. Флотилия без помех продолжала свой дрейф по речным протокам, не требуя от князя никаких новых указаний и можно было вполне предаться совсем не ратным мыслям. Как же бесконечно было жаль несчастную кутигурку! Вспомнилось, как нечто подобное он испытывал, когда привез домой из Хемода заболевшую Милиду. Только к жене он всегда относился ласково и заботливо, а к Дьянге до сих пор выказывал лишь безразличие и издевку, отчего теперешняя жалость отзывалась в нем еще сильней.
Солнце уже сильно клонилось на запад, и Дарник отдал команду флотилии возвращаться в Потеповку. Свернули чуть в сторону, чтобы на обратном пути пожечь, пострелять по свежим островкам. Буквально через версту показался большой жилой остров. Ратники уже нетерпеливо потирали руки, когда от острова к головной «Романии» двинулись два небольших струга с безоружными переговорщиками.
– Сами к нам, князь в лапы плывут! – хищно осклабился, подходя за распоряжениями, кормщик. – Живыми брать будем?
– Живыми и целыми, – не принял его веселости Рыбья Кровь.
Была сброшена веревочная лесенка и двое пожилых переговорщика поднялись на палубу. Второй струг с пятью молодыми тудэйцами, готовыми в любой момент нырнуть в воду, остановился в десяти саженях от биремы.
Переговорщики держались скованно, не слишком уверенные в своей безопасности. Взглядами отыскивали и определяли самого главного на вражеском судне, что было не просто, потому что князь не носил ни особых доспехов, ни роскошной одежды.
– Можно ли говорить с каганом Дарником? – наконец спросил один из них по-хазарски.
– Я Дарник, – коротко произнес князь. По его знаку подали три малых бочонка, и он вместе с переговорщиками уселся на них.
– Чем мы заслужили твой гнев и расправу? Хотим говорить с тобой о вечном мире.
– А где мои послы, которые год назад хотели говорить с вами о вечном мире?
– Они не оказали должного почтения нашему князю, и горячие парни их убили.
– Разве горячие парни могут не спеша приготовить плоты и распять на них троих человек, сперва как следует их изуродовав?
– Их распяли, после того, как они были убиты, – поправил князя переговорщик.
– Надругательство над мертвыми то же самое что и над живыми. Разницы нет, – Дарник не собирался смягчать свое обвинение.
– Чем мы сможем искупить свою вину перед тобой, каган Дарник?
– Хорошим договором о вечном мире.
Лица тудэйцев чуть просветлели.
– Мы желаем этого всей душой.
Рыбья Кровь сделал знак кормщику и чтобы не терять времени, флотилия двинулась дальше к Потеповке, правда, уже не разбрасывая огонь и камни. А князь тем временем излагал переговорщикам свои условия будущего договора:
– Год назад я вам предлагал поделить со мной всю прибыль от прохода купеческих судов по Ахтубе. Сейчас вся эта прибыль будет моей. Проход через Итиль-реку из Озерца в Потеповку должен быть безопасным и открытым для моих посольских и торговых людей. Взамен я обязуюсь больше ваших островов не захватывать. И вашим купцам будет открыт беспошлинный вход на торжища моего княжества.
Переговорщики внимательно слушали.
– В сражениях с вашими воинами, я потерял двести ратников. Взамен мне нужны двести ваших преступников, они должны быть со своими харчами, по одной свинье или две козы на человека. Я думаю, эта дань будет вам даже выгодна – ведь всегда найдутся парни с плохими наклонностями, от которых лучше избавиться, чем пытаться их исправить.
– А что ты собираешься с ними делать? – осторожно поинтересовался второй переговорщик.
– Кто-то будет в военном обозе собирать кизяк и сено, кто-то в Дарполе копать землю и заготавливать дрова.
На этом первые переговоры были закончены. Тудэйцы обещали обо всем сообщить князю и старейшинам и просили до конца переговоров ничего не жечь и не уничтожать, на что Дарник легко согласился – перелищ вокруг было и без того предостаточно, самое время заняться земляными и строительными работами.
После ухода переговорщиков воеводы поинтересовались:
– А в чем, князь, будет твоя страшная кара за смерть наших распятых послов?
– Сто дирхемов тому, кто догадается, каким будет это мое наказание.
Озадачил так озадачил! Кому не хочется получить пару увесистых кошелей серебра? До сотни ратников все дни переговоров приходили к княжескому писарю, чтобы закрепить княжеской печатью записки со своими догадками о мести Князьтархана.
На следующих переговорах речь зашла об уже взятых в плен тудэйцах. Тут князь тоже был готов с ответом:
– По сорок дирхемов выкупа за каждую женщину и по двадцать за каждого юнца. Можете послать своих послов в Дарполь, они увидят, что тудэйцам там живется вполне неплохо. И тудэйским купцам будет к кому приезжать в гости. Поэтому можно никого и не выкупать.
В доказательство Рыбья Кровь предъявил переговорщикам двух тудэек, которые уже почти год были замужем за двумя лурами, и которых специально для такого показа привезли вместе с мужьями в Озерцо. Гладкие спокойные лица и нарядные полотняные платья соплеменниц произвели на переговорщиков должное впечатление.
Значительно осмелев, они попытались вести торг. Чтобы сделать им приятное, князь чуть уступил: согласился брать преступников без свиней и коз. И насчет пленных разрешил выкупать не всех и сразу, как вначале требовал, а поодиночке, но чтобы тудэйские купцы с выкупом непременно приезжали в Дарполь, мол, так и у нас и у вас появится больше доверия друг к другу. Чего он держался твердо, так это, чтобы тудэйский князь сам пожаловал подписывать договор в Озерцо и привел бы туда преступников.
– Будет ли он в безопасности? – был едва ли не самый главный вопрос переговоров. – Может ли князь дать своих заложников?
– Никаких заложников не получите! Ваш князь как придет в Озерцо целым и невредимым, так и уйдет оттуда целым и невредимым. В этом мое княжеское слово перед всеми моими воинами. – Дарник широким жестом указал на слушавших переговоры ратников.
После ухода переговорщиков воеводы снова не удержались от лукавого вопроса:
– А в чем же тогда, князь, твоя страшная кара, если их вождь останется жив и цел?
– Продолжайте угадывать. Или никому уже сто дирхемов получить не охота, – продолжал секретничать Дарник, ведь как рекомендовалось в «Искусстве войны» Сунь-Цзы, некоторые решения полководец должен скрывать даже от близких советников.
Пока шли переговоры, из Заслона был привезен еще один тудэец – тот заложник, которому не удалось ускользнуть с «Милиды» год назад: тихий приятный парень, который уже бойко говорил на дарпольском толмачском наречии.
Перебравшись из Потеповки в Озерцо, князь разместился в воеводском Длинном доме, возле которого по его просьбе огородили высоким плетнем небольшой квадратный дворик, здесь под камышовым навесом Дарник и ночевал. Навес полотняной перегородкой был разделен на две половины: в одной спал князь, в другой Ырас с Дьянгой. Вдовица поправлялась с большим трудом, тудэйская стрела, пробив щеку, раскрошила два зуба и повредила язык так, что ее невнятную речь могла понимать лишь Ырас, заботливо ухаживая за раненой, иной раз даже среди ночи покидала княжеское ложе, чтобы сбегать проведать ее. Рыбья Кровь и сам заходил к ней, чтобы посидеть рядом и погладить по руке. Дьянга при этом прятала от него свое обезображенное лицо за цветным платком, но как только он вставал уходить, невольно делала движение, словно стараясь его удержать рядом. На третий вечер ее движение завершилось легким прикосновением к его руке. Дарник вопросительно глянул на Ырас, та понятливо тут же удалилась на «мужскую половину».
Это было самое странное и неловкое соитие в его жизни. Он всегда немного стеснялся какой-либо необузданной страстности, которая совсем скоро превращается в беспомощную телесную опустошенность, поэтому стремился обычно, как следует распалить свой «источник наслаждения», чтобы и его уравнять с собой по конечной любовной утомленности. А как развернуться с поцелуями и ласками, если целоваться вообще нельзя, а любое движение болезненно отзывается Дьянге в раненое место? И был весьма удивлен, когда и за такую осьмушку от того, что могло бы быть, удостоился от нее счастливых вздохов и сияющих глаз.
Пять переговорных дней, между тем, миновали и в Озерцо прибыла целая флотилия тудэйских стругов, украшенных причудливой резьбой и цветным орнаментом. На берег сошла целая толпа тудэйцев: князь с двумя старейшинами в нарядных балахонах и матерчатых шапках, несколько слуг, с дюжину воинов вооруженных длинными ножами и короткими копьями с крючьями и двести преступников-невольников.
Рыбья Кровь принимал князя со старейшинами в своем шатре, превращенным в широкий навес, дабы дать простор освежающему ветерку.
Высокие гости привезли с собой сундук с дарами: небольшой сверток парчи, серебряные и бронзовые чаши и кувшины, пять кинжалов с ручками, украшенными драгоценностями, две книги на ромейском языке в роскошных медных обложках, два горшочка: один с перцем, другой с благовониями. В ответ князь отдарил гостей шкатулкой со всеми видами дарпольских монет, связкой мехов и тремя макрийскими мечами, украшенными драгоценными камнями.
Так как своего письменного языка у тудэйцев не было, договор составляли на ромейском языке. Толмач-тудэец перевел вождям содержание договора, после чего те согласно кивнули и вслед за подписью Дарника поставили свои знаки там, где требовалось.
После этого невольников отвели в подготовленное для них место, а остальные тудэйцы были приглашены к пиршеским столам. Стражников вождей тоже усадили за столы, предварительно забрав их ножи и копья: «Вам будет неудобно во время пира». Позади них прямо на травке сидела ватага специально отобранных княжеских гридей, развлекая друг друга забавными побасенками, при этом не спуская глаз с тудэйцев. Виноградное вино, орехи и фрукты были поданы вовремя, а вот с едой вышла небольшая заминка. Княжеский повар в открытой железной печке шевелил угли, добиваясь не пламени, а жара и подрумянивая на жару пшеничные лепешки.
Рыбья Кровь велел привести прошлогоднего тудейского беглеца.
– Знаете ли вы кто это такой? – спросил Рыбья Кровь, указывая на безмятежно стоявшего парня. – Это ваш прошлогодний заложник. Остальные сумели уплыть, а он нет.
Князь со старейшинами молчали, чувствуя недоброе. Следующий вопрос по-ромейски был лекарю:
– Можешь ли ты отрезать ему левую руку по плечо, но так, чтобы он остался жив?
Лекарь с сомнением посмотрел на парня.
– Если по плечо, то он истечет кровью. Если по локоть – останется жить.
– Хорошо отрезай по локоть, – распорядился князь, строго глядя на лекаря. Еще утром он предупредил ромея, что потребует от него неприятного дела, и взял с него клятву, что он непременно подчинится.
На глазах изумленных тудэйцев, заложнику влили в рот сонного зелья, после чего перетянув левое предплечье веревкой, секирой на плахе отрубили по локоть руку и стали хлопотать по остановке хлещущей из раны крови. Княжеского повара сменил специально отобранный ратник. Он кинул отрубленную руку на железные прутья над печкой с горящими углями.
Двое тудэйцев охранников вскочили из-за стола и метнулись к воде, видимо, рассчитывая на свое умение быстро плавать и хорошо нырять. Но четверо гридей перехватили их, не дав сделать и десяти шагов. Остальные гриди подошли и встали за спинами тудэйских стражников. Те сидели в оцепенении, понимая, что их жизнь висит на тонком волоске. Да и свои дарпольцы были не в меньшем изумлении от происходящего.
Лекарь с помощником сумели справиться с заложником, прижиганием и мазями остановив кровь и наложив на культю хорошую повязку.
Заложник открыл глаза и стал приходить в себя как раз, когда его рука уже была хорошо прожарена. Князь нашел глазами нужного человека и кивнул ему. Тот выложил на широкое блюдо приготовленное мясо и сначала поднес его заложнику со словами:
– Видишь, это твоя рука.
Потом он на плахе разрубил руку на три одинаковых части, переложил их на три блюда и отнес их на пиршеский стол, поставив перед князем и старейшинами.
– Самое лучшее блюдо, которое я могу вам предложить, – обратился Дарник в вождям. – Это ваша тризна по моим послам. Если вы откажетесь, вам это затолкают силой в рот. Не пойдет в рот – разрежут живот и засунут мясо вашего заложника туда.
Князь со старейшинами мрачно переглянулись между собой.
– Ты перед своими воинами поклялся, что мы будем живы и невредимы, – напомнил один из старейшин.
– Если съедите, тотчас отправитесь домой.
Второй старейшина сказал князю что-то по-тудэйски, и они стали есть.
Заложник тупо смотрел на них, только не ясно было, понимал ли он что тут и как.
– Этого достаточно? – спросил второй старейшина, показывая свою наполовину съеденную порцию.
– Можешь поделиться ею с собаками, – разрешил князь.
Вождь со старейшинами один за другим подзывали собак, бегавших вокруг шатра и бросали свое недоеденное мясо.
– Двоих воинов оставить, остальным отдать их оружие и отпустить, – приказал Дарник.
Гриди жестами показали десяти тудэйским стражникам, что те могут уходить. Они не заставили себя упрашивать, поспешив к своим стругам, вытащенным на берег.
Чуть погодя, угостив вождей еще лепешками с медом, князь разрешил им с двумя стражниками тоже уплыть.
– Надеюсь, наше сегодняшнее пиршество плохо не скажется на нашем вечном мире, – выразил на прощание надежду Рыбья Кровь.
Князь не ответил.
Едва челн с гостями растворился в зеленом камышовом мареве, Потепа поинтересовался:
– Не пойму: почему ты сперва отпустил стражников, а только потом вождей?
– Если бы они поплыли вместе, вожди могли взять с них клятву, чтобы те никому не рассказали, как они ели своего заложника, – разъяснил князь.
– А что будем делать с этим одноруким?
– Беречь изо всех сил. Он теперь для тудэйцев и для нас главнее всех их вождей.
Сто дирхемов за отгадку, разумеется, так и остались в княжеской шкатулке. Поди такое отгадай!
5.
Из Озерца до Дарполя плыли, почти не останавливаясь. Лишь в Заслоне задержались ровно настолько, чтобы кого-то спустить на берег, а кого-то прихватить с собой. Тудэйцев одна сотню везли с собой, вторая должна была под охраной хоругви кутигур идти сухопутным путем.
В столице князя с воеводами ждали вести из походного войска Макариоса. Уже месяц оно двигалось по восточному берегу моря, но из-за сильного солнцепека покрывало не более чем по двадцать пять верст в день. Двух бирем Корнея оказалось недостаточно, чтобы снабжать их нужными припасами. Необходимо было и «Романии» с «Русией» присоединиться к этому делу. Но «Романия» по дороге умудрилась сильно повредить свой таран, и Дарник на время починки решил решил задержать в Дарполе и «Русию» с «Милидой».
Несмотря на то, что биремы на несколько дней опередили кутигурскую хоругвь с тудэйцами, в Дарполе уже все было известно про «Озерское застолье».
– Ты это сделал просто потому, что не хотел быть предсказуемым? – первой накинулась на князя стратигесса.
– Конечно, только поэтому, – невозмутимо ухмыльнулся в ответ Дарник.
Заседание Курятника проходившего как обычно во дворике княжеских хором обогатилось новыми лицами: ревнивый муж-лур Оловы отсутствовал, зато в наличие были оба младенца в пеленках на руках у Милиды и Евлы, да еще двухлетний Ольдан, как его уже переназвали из Альдарика на словенский лад, строил рядом из камешков и земли свою крепость. Сия семейственность весьма забавляла князя, удивляло, как сами советчицы не замечают этого.
– А сколько раз сам говорил, что кровная месть не для тебя! – поддержала Лидию Эсфирь.
– Ну так я великий обманщик, разве вы не знали?
– А почему сам человечены не попробовал? – вставила свое замечание Евла.
– Все ждал, что их вожди скажут: только вместе с тобой, князь, – продолжал насмешничать Рыбья Кровь. – А они не сказали. Подумал, им самим полруки мало будет.
– Какой ты все же мерзкий! – угрюмо молчавшая Олова вдруг вскочила из-за стола и стремительно выбежала из дворика княжеских хором.
«Курицы» испуганно замерли, ожидая гнева князя. Но Дарник был скорее восхищен, чем взбешен брошенным вызовом. Попытался настроиться на серьезный лад:
– Никто во всем княжестве не знает лучше вас про все мои мысли и чувства и удивительно, как вы ничего не хотите видеть и понимать. Я не добрый и не злой, не хороший и не плохой. Просто стараюсь сделать все как можно проще и выигрышней. Наверно никто бы не осудил меня, если бы я все тудэйское посольство подвергнул самой мучительной смерти. Мне же нужно было самое сильное унижение именно для их вождей. Дабы сами тудэйцы увидели их страх и покорность. Не знаю, что бы я делал, если бы они предпочли умереть, а не есть своего заложника. Но они были так ошеломлены таким поворотом, что просто не догадались об этом.
– А каково было самому заложнику смотреть, как вожди едят его руку? – посочувствовала Милида.
– Заложник на то и заложник, чтобы страдать за чужое предательство. А если ему нынче так плохо без руки, то никто не мешает ему пойти и повеситься. Я его привез на «Русии», сама у него и спроси, – огрызнулся он на жену.
После посиделок Калчу чуть задержалась во дворике, чтобы заметить князю:
– Юницы уверены, что ты так поступил с вождями из-за ранения Дъянги.
– Пускай и дальше продолжают так думать, – не возражал он.
Чуть позже, уже отходя ко сну, Милида поинтересовалась, как он собирается поступить с Оловой.
– А никак не собираюсь. Вы женщины хуже комаров, те, когда пьют кровь, хоть не жужжат, а вы и кровь пьете и жужжите.
Свое наказание Олова все же получила и тоже не самое ожидаемое.
Вышеслав в отличие от Ольдана оказался на редкость беспокойным младенцем: днем мирно спал, зато по ночам заходился от крика. Так что Милида, укачивая сына, сама предложила мужу идти досыпать в думную горницу. Он и пошел, но и там плач младшего княжича был слышен. Поворочавшись на узком топчане, он оделся и отправился ночевать на «Русию». Ырас отпросилась на побывку в свое кочевье, и в княжеской судовой каморе находилась только Дьянга. При виде князя она повела себя как соскучившийся щенок: радостно попискивала, суетилась, и почти подпрыгивала. Кроме нее на биреме находились лишь двое стражников, да еще четверо караулили на берегу у костерка.
Скинув одежду, он жестом позвал ее искупаться, она тут же разделась, оставив на голове платок-повязку. Так и вошли в воду: он в шумном прыжке, она в тихом скольжение. Дъянга почти не умела плавать и была отважной лишь рядом с князем. Заплыв на противоположный берег бухты, они прямо в воде занялись любовью. Говорить ни о чем не приходилось. Он просто касался ее рукой, и она все понимала, что он от нее хочет и с готовностью подчинялась.
Три дня по ночам продолжалось это их купание, пока Дарника возле Судебного двора не перехватила Эсфирь:
– Хватит, князь, дуться на жену и на Курятник. Мы и так все поняли. Олова хочет извиниться перед тобой. Возвращайся домой. Ольдан все время о тебе спрашивает.
Ну за женскими извинениями он всегда с великой охотой, когда еще такая редкость случится!
Олова в качестве извинения предложила ему чуть растрясти княжескую казну: каждому приезжему в Дарполь, будь это купец, ополченец или рабыня вручать по одному сребку, чтобы новая жизнь для них начиналась с такого вот приятного подарка. Как следует подумав, Рыбья Кровь согласился, дополнив свой дар указанием, что никто другой под страхом наказания не смеет отбирать эту монету. Чего только не сделаешь, чтобы слух о твоей щедрости и гостеприимстве не пошел по всем окружающим землям!
Лидия, как главный знаток государственных уложений, не осталась в долгу, тотчас придумав еще один расход княжеского богачества: по одному сребку каждому дарпольцу, который придет в Писчую лавку стратигессы и даст о себе все сведенья: о своем роде-племени, где был и что делал, и даже кем хочет быть дальше.
– Зачем это, да еще за деньги? – искренне недоумевал князь.
– Если тебе нужно знатное сословие, то у него должно быть и благородное жизнеописание.
– Но ради монеты придут все и что это будет?
– Будет внимание к каждому из них, умные захотят еще большего внимания и славы, а до глупых нам и дела нет. В эти опросные листы можно также вносить потом их награды и наказания, все долги и всю службу на дальних вежах.
Последний довод понравился Дарнику больше всего, и он немедленно выдал стратигессе первых три сотни сребков.
Если в Курятнике осуждение «Озерского застолья» было общим, то дарпольские воеводы больше пеняли на слишком малую прибыль от самого княжеского набега: «Что это такое всего двести преступников-трудяг?» Пришлось князю и их вразумлять:
– Вы что забыли, что год назад мы уже за это получили от хазар сорок тысяч дирхемов?! А еще свободный и только наш путь по Ахтубе, а четыре крепости: Заслон, Змеиное с Сосед-Вежей, Озерцо и Потеповка, а то, что никто до нас вообще не мог справиться с камышовыми людьми, и что теперь эта война уже не связывает нам руки, и мы знаем, как можем вновь, если что, усмирить тудэйцев?
Приятнее же всего для князя оценили «застолье» простые дарпольцы. Для них это было не только местью тудэйцам за убийство послов, но и наказание их вождям за то, что они наплевали на собственного заложника. Даже то, что заложник остался жив, воспринялость не как зверство, а как своеобразное человеколюбие.
Многих интересовало, что думают по этому поводу сами тудэйцы. Выяснить это было не просто, несколько слов по-хазарски – все, что знали прибывшие парни. При этом главным толмачом у них пока был сам однорукий заложник. Что он им говорил о своей съеденной руке, так и осталось неизвестным, но какого-либо волнения среди тудэйцев это не вызвало. Видимо, подействовала речь, сказанная им Дарником еще в Озерце:
– Я просил у вашего вождя двести воинов для моего войска, он же решил дать не воинов, а преступников, которые ни на что не пригодны. Через десять дней вы придете в Дарполь и сами решите, кем вам там быть: воинами, которых будут вешать за трусость или землекопами, которых за неповиновение будут только пороть плетьми.
Насмотревшись по дороге на порядки среди ратников, тудэйцы, прибыв в столицу, единодушно попросились в дарпольское ополчение и тотчас были направлены частью в Эмбу, частью в Вохну для прохождения княжеской службы. Безрукий же заложник остался в Дарполе, где за свои муки стал главным любимцем у женщин.
Починка «Романии» закончилась, но мелкие дела продолжали удерживать князя в столице – не хотел заниматься управлением с чужих слов, все нужно было видеть своими глазами. Одних судебных рассмотрений накопилось более сотни, потоком шли обиженные тиунами и воеводами чужеземцы, не принятые в войско новички-ополченцы, побитые мужьями за измену жены. К этому сильно добавилась дележка земли под дворища, пашню, пастбища и вырубки в тугаях. А споры на торжище, а женские драки, а потрава посевов, а кражи гусей и уток?! Про дневной обход наложниц ему пришлось тоже почти забыть – добрести бы до хором и провалиться в короткий беспокойный сон!
Спасло ото всего этого Дарника лишь прибытие из Секрет-Вежи лодии, сообщившей, что «Калчу» выбросило на мель, а «Хазария» лишилась одной из своих мачт, и теперь в походном войске уже не хватает не только харчей и древесного угля, но и простой воды. В один день на «Романию», «Милиду» и «Русию» погрузили все необходимое, и они прямо в ночь отчалили из Дарполя. Два тудэйских челна плыли впереди бирем, указывая фонарями путь по извивам Яика. Когда вырвались на морскую зыбь, пошли дальше на юг уже по звездам. Что за чудо было плыть после дневной жары в ночной прохладе под усыпанным звездами небом!
В Секрет-Вежу плыли три дня. На середине пути встретили идущие в Дарполь на починку и за припасами «Хазарию» без одной мачты и «Калчу». Прямо с борта на борт обменялись новостями. Войску Макариоса приходилось совсем туго. Кроме редких кочевников-пустынников, пытавшихся украсть у походников лошадей, вокруг всю дорогу никого не было. Каждые три-четыря дня макариосцы оставляли за собой земляной фоссат с обессиленными ратниками и брошенными повозками. Рыбья Кровь приказал корнеевским биремам разворачиваться и плыть следом за собой, мол, наших припасов вполне будет пока достаточно. Так пятью биремами и прибыли в залив Секрет-Вежи.
Разросшееся селище успело превратиться в крупное городище, вальяжно раскинувшись на обеих сторонах залива. Правда, живность крепости была изрядно подъедена войском Макариоса, но ее вполне заменяли для секретцев горы вяленой рыбы, а полдюжины выкопанных колодцев позволяли зеленеть посевам ячменя и овса.
Для ратников городища у князя был особый подарок. Пятьдесят новоселов со своими женами сошли на берег, дабы заменить пятьдесят холостых ратников гарнизона, которым надлежало вернуться на Яик. Впрочем, их возвращение пришлось тут же отложить на неопределенное время. На воеводском совете было признано, что поход Макариоса по пустыне полностью провалился. Не согласен с этим был один Дарник:
– Пока войско может двигаться, оно непобедимо. Я не удивлюсь, если навстречу ему из Гургана выйдет двадцать тысяч магометан. Никому просто не придет в голову, что на них собирается напасть пятьсот или шестьсот дарпольцев.
– И ты думаешь, что без повозок эта несчастная хоругвь сможет отбиться от двадцати тысяч гурганцев? – Корней прямо вскинулся от возмущения. – Или ты хочешь их в этой пустыне оставить на зимовку, не пойму тебя?
– Если зимовка будет, то только в самом Гургане.
– Хочешь повторить «Дикейское сидение»? Но магометане не ромеи, они с тобой переговоры вести не станут.
– А это смотря какие переговоры, – усмехнулся в усы князь.
Воеводы недоуменно переглянулись между собой: а не сошел ли он с ума от своего зазнайства.
– В общем, так, – посерьезнел Дарник. – На всех биремах ссадить на берег половину команд, оставить только по шестьдесят гребцов и по двадцать камнеметчиков. Всю воду из колодцев вежи перелить в бочки, весь уголь тоже забрать, обойдетесь пока кизяком. Там на месте уже будем решать, что делать: вывозить войско сюда, или переправлять его для набега в Гурган.
Суточный отдых моряков на твердой земле и снова в путь. Выйдя из глубокого залива на морской простор, поплыли дальше сначала на запад, а потом за остроконечным мысом свернули на юг, поймали попутный ветер и стали сильно удаляться от берега. «Хазария» на одной мачте скоро отстала от других бирем, но о ней не слишком беспокоились – у «Хазарии» было свое собственное задание: прижиматься на веслах к берегу и посещать все оставленные макариосцами у кромки моря фоссаты.
На хазарской карте указывалось, что кругом только чистое море и нет никаких препятствий, поэтому с попутным ветром плыли весь день и всю ночь, даже приблизительно не ведая сколько верст покрыли за это время. Утром уже на веслах повернули на восток и к полудню показался наконец и берег.
Дарник с жадным интересом вглядывался в постоянно меняющие береговые виды. Желание найти подходящее место и основать еще один могучий город переполняло его. Какое там христианство, магометанство или иудейство! Он сам себя хотел чувствовать богом, способным создать из ничего свой собственный избранный разбойный народ.
Дарполь как столица уже мало удовлетворял его – слишком сытно, благостно и пуповина от Хазарии и Хемода не оборвана! Здесь же на безмерном пространстве царила и властвовала оглушающая и испепеляющая пустыня, которую хотелось покорить. Ну что ж, и высадятся, найдут воду, возделают землю и построят жилища, и все плывущие мимо суда будут дивиться такому чуду! Если в Дарполе он строил улучшеное подобие других городов, то здесь будет создавать что-то совсем необычное. Увиденный год назад возле Секрет-Вежи Провал, на дне которого прекрасно укрывались от жары местные жители, давно не давал князю покоя. Вот и в новом городе они все уйдут под землю. Узкие дворики глубиной в четыре-пять сажен, а из них во все стороны рукотворные пещеры – дешево и надежно! Из этих двориков и до воды проще докопаться.
Вот только где же остановиться: здесь, здесь или здесь?! Уже почти выбрал, но там вдали виднеется что-то еще более скалистое и укромное, посмотрим еще там! А вдруг дальше будет гораздо лучше?
Так четыре дня и плыли, нигде не останавливаясь. Несколько раз видели береговые фоссаты с Рыбным знаменем, но не причаливали, полагаясь на «Хазарию». Наконец на пятый день пути заметили сразу три небольших костерных дымка. Это могло быть только походное войско, так оно и оказалось.
Измученное и истощенное, оно требовало от Макариоса и воевод прекращения похода и возврата домой. Прибытие бирем с князем и бочками с водой утолило жажду восьми оставшихся сотен походников, но общего настроения поменять уже не могло. «На юг больше не стронемся ни на шаг».
– Ну и отлично! – одобрил Рыбья Кровь. – Первых четыре сотни готовьтесь к погрузке на биремы.
– И что назад, не солоно хлебавши?! – не могли поверить воеводы.
– Почему же назад, когда можно и вперед.
Расчет князя был прост: плыть назад уже бессмысленно, в Секрет-веже воды на всех все равно не хватит, а до Яика и Эмбы слишком далеко. Гораздо ближе до южного или западного берега, там везде по рассказам были горы, а, значит, и горные речки.
– Ты ведь знал, что по берегу войско все равно не дойдет? – накинулся на Дарника с упреками на военном совете Макариос. – Если бы с доставкой воды все было бы в порядке, мы сейчас шли бы и шли. А ты отправился добивать тудэйцев. А теперь хочешь пиратским набегом исправить положение. Но за него мы тебе платили сорок тысяч, а не сто. Выходит, ты просто Сабониса обманул? Заодно обманул и тех двести воинов, которые по пути погибли.
Обвинения ни чуть не смутили Дарника. Он сделал знак Афобию, и тот подал князю серебряную фалеру.
– Всегда удивлялся, когда умные люди черное принимают за белое. Ты и твои походники сделали то, что никто и никогда здесь не делал. Прошли по выжженным пескам и такырам там, где до вас никто не проходил. Есть подвиги военные, а есть подвиги походные, которые иногда дороже любых военных побед. Своим походом ты нагнал на гурганцев великий страх. Сейчас они собирают большое войско, чтобы выйти нам навстречу. И второе – никто кроме тебя не провел бы войско на пятьсот верст по пустыне и не сумел бы основать здесь опорную крепость, из которой мы теперь можем присматривать за всем Хазарским морем.
– Какую крепость?! – Макариос растерянно смотрел на врученую ему фалеру. Воеводы недоверчиво улыбались, пытаясь понять княжеские слова. Сразу после совета полсотни медных фалер были розданы и другим походникам, что здорово всех приободрило и придало новых сил. Оставалось самое малое – найти место для опорной крепости. Его отыскали в десяти верстах южнее, где была закрытая несчаной косой бухта и два каменистых взгорка с пересохшим ручьем и островками пожухлой травы. А где трава, там на глубине и вода.
– Я могу назвать эту крепость Макарсом, но тогда тебе придется остаться в ней первым наместником, хотя бы на год, – предложил ромею Дарник.
Тот немного покряхтел, потом все же уронил:
– Называй.
Окружающие воеводы и ратники дружно рассмеялись – умеет их князь сыграть на простом человеческом тщеславии.
Пока возились с этим переездом и большой рыбалкой сетями с бирем, прибыла и «Хазария», правда, уже и без припасов и без воды – все роздано было на пяти береговых фоссатах.
Вырытые в Макарсе колодцы воды давали совсем чуть-чуть, не слишком помогали и два десятка бочек с выпариванием морской воды. Подсчет показывал, что из-за этого гарнизон крепости никак не может превышать двух сотен человек, к тому же полностью безлошадных.
Значит, снова на корабли и быстро искать и везти в крепость воду, зерно, коз и зимнюю одежду. Куда плыть ни у кого сомнений не было – конечно, на юг, пиратствовать так пиратствовать. Поэтому отплыв, берега уже не держались, плыли открытым морем, так меньше было вероятности, что их заметят какие-либо купцы или рыбаки.
Набранные на биремы ратники позволили установить вторую и третью смену гребцов, что дало возможность бодро и неутомимо продвигаться вперед полные сутки.
Легкое плаванье, впрочем, продолжалось не долго. На третий день флотилию накрыла сильная буря, так что было уже не до весел, трюмы не могли вместить всех желающих спрятаться, часть гребцов пришлось привязать на палубе к мачтам и стойкам камнеметов, а кормщика к собственному рулю. Тем не менее, троих гребцов и двух матросов только с княжеской «Романии» все-таки смыло за борт. Видимо, сие жертвоприношение вполне удовлетворила морского бога и скоро море из бурного стало просто волнительным и можно было снова браться за весла. Как ни странно, ни одна бирема не потерялась и выстроившись клином продолжили свой путь.
Еще через день все же повстречали купеческий караван, идущий в сторону Дербента. Среди купцов были и знакомцы, которые сообщили, что в Гургане действительно в ожидании дарпольцев собрано не только большое войско, но и несколько десятков военных фелук.
Дальше поплыли более осторожно, самая быстрая «Русия» выдвинулась вперед, в качестве передовой хоругви, другие биремы отстали от нее на пару верст. К вечеру восьмого дня пути различили вдали полоску гор. Всех охватило тревожное волнение: какой выйдет встреча с местными обитателями и не будет ли опасности от прибрежных скал? Ночь застала их на воде в двух-трех верстах от берега. Чтобы не потеряться в темноте друг от друга, выставлены были сигнальные фонари с маслеными светильниками. Утром снова двинулись к берегу, высматривая место для причала. Взметающие вверх брызги прибоя заставляли биремы держаться на отдалении и плыть дальше вдоль берега.
Рядом с Дарником теперь постоянно находился Рушан, купец из Гургана, зимовавший на Змеином. Не дождавшись в Дарполе попутной купеческой фелуки, он решил добраться домой на «Романии», заодно заработав приличное жалованье в качестве переговорщика и проводника яицкого князя. Пока плыли вдоль восточного побережья, пользы от Рушана особой не было – он сам был там впервые. Но на южном берегу узнал знакомые места и уверенно направлял биремы на восток.
Наконец увидели выступающий в море остроконечный мыс, а за ним небольшое селище: одноярусные каменные домики с плоскими крышами, окруженные двух-трехаршинными стенами, сложенными из камней – ограда, больше не дающая скотине разбежаться, чем для чего-нибудь другого. Тут же вытащенные на галечный берег узкие рыбачьи лодки и – о радость! – ручей, впадающий в море.
При виде приближающихся невиданных морских громадин в селище возникла изрядная суматоха: женщины загоняли в селище детей, мужчины хватали и уносили с берега сети, корыта и развешенную на солнце рыбу, в разные стороны поскакали конные гонцы и двуколки с женщинами и детьми.
Пришельцам до их волнений не было никакого дела, кое-как приткнувшись к берегу и выставив небольшую вооруженную охрану, они спускали с бирем пустые бочки и катили их прямо к ручью. Отдельная ватага рубила топорами кустарник по берегам ручья – дрова для корабельных железных печек, и повара уже растапливали их, собираясь готовить основательную горячую похлебку.
Воеводы с ратниками были недовольны запретом князя на грабеж.
– Мы же пираты! Чего должны стесняться? – поддержал их возмущение Корней.
– Сначала поедим, как следует, потом пограбим, – распорядился Дарник.
– Так потом все разбегутся.
– И очень хорошо. Не придется за грабеж никому ничего платить.
– Хочешь, чтобы нас все приняли за мирных торговцев? – догадался Речной воевода.
Грабеж действительно прошел при полном отсутствии жителей селища. Скотина за исключением кур и немногих коз тоже отсутствовала. Зато все съестное дарпольцы подмели подчистую. Не обошли вниманием ковры, медную и глиняную посуду, подушки и одеяла, зимнюю одежду и обувь, топоры, лопаты и мотыги – все, что могло пригодиться зимовщикам Макарса.
За этим увлекательным и полезным занятием «стеснительных пиратов» застали звуки било с «Романии» – дозорный на мачте увидел приближающуюся гурганскую флотилию из двадцати-двадцати пяти военных фелук. Тотчас же вопрос к князю:
– Вступаем в переговоры, сражаемся или спасаемся бегством?
– Разумеется, спасаемся бегством, – расплылся в довольной улыбке Рыбья Кровь и объяснил кормщикам и хорунжим бирем, в чем именно будет заключаться их бегство, и велел всем им достать свитки с перечнем сигналов, чтобы они ничего не перепутали в приказах, исходящих от «Романии».
Какое-то время понадобилось еще для того, чтобы пополнить запас камней для камнеметов и без того довольно солидный. Поэтому когда вышли в море, фелуки были уже совсем близко, часть из них забирала к северу, дабы закрыть биремам путь в открытое море. Рыбья Кровь ничего против этого не имел, направив свою флотилию на запад, заодно можно было больше рассмотреть персидского побережья.
Отступление дарпольцев только еще сильней раздразнило гурганские суда, ветер дул с востока, и, распушив свои паруса, фелуки устремились в погоню. Желая проверить быстроходность противника, Рыбья Кровь скомандовал вывесить сигнал «Делай как я», убрал на «Романии» весла и пошел под одними парусами, затем и вовсе спустил парус с главной мачты, оставив только на малой мачте. Тяжелогруженные биремы тут же утратили свое преимущество в скорости и россыпь из двух дюжины фелук начала их постепенно нагонять. Слышны стали даже торжествующие возгласы на арабском и персидском языках. Затем с расстояния в полтора стрелища засвистели магометанские стрелы. С попутным ветром большая часть из них долетала до бирем. На «Романии» был даже ранен один из мачтовых матросов.
– Ну, что же, вы сами напрашиваетесь! – И князь велел разворачиваться к противнику правым бортом с восемью камнеметами. Защитные навесы были подняты на биремах еще раньше, так что отсутствие видимых лучников делало дарпольскую флотилию довольно беззащитной добычей, и все фелуки двумя линиями ринулись на абордаж, под прикрытием своих продолжающих стрелять лучников.
Быстро летели напряженные мгновения. Лишь когда расстояние сократилось до двадцати сажений, камнеметы выстрелили: один раз, второй, третий. Затем гребцы резко налегли на весла, и биремы стали уходить от неизбежного столкновения. Немного не повезло «Русии» – две фелуки с опустошенными палубами и порванными парусами почти врезались в нее, поломав ей два десятка весел. Застопорившийся ход передней линии фелук привел к тому, что в них стали врезаться более целые фелуки второй линии.
Чуть отойдя в сторону, биремы остановились, просто посмотреть, что будет дальше. Шесть фелук, вырвавшись из общей сутолоки, попытались продолжить свою атаку, но были остановлены новым залпом камнеметов. Корней на «Калчу» решил немного пошалить и направил свою бирему и последовавшую за ней «Хазарию» так, словно отсекал гурганскую флотилию от берега. Это вызвало у фелук настоящую панику. Торопливо развернувшись, они бросились назад, дабы не дать себя окружить.
Разгром был полный. Из двадцати пяти фелук на плаву оставались не больше дюжины, семь, изрядно изрешеченные стояли на месте, не имея возможности двигаться, еще шесть медленно, но верно шли ко дну. Часть тонущих моряков устремилась вплавь к своим обездвиженным судам, а часть поплыла прямо в загребущие объятия «Калчу» и «Хазарии», предпочитая больше не испытывать судьбу, а просто сдаться. Речной воевода им в этом «счастье» не отказал: с борта сброшены были веревочные лестницы и «вороны» и по ним на бирему было поднято не меньше полуста человек.
Затем «Калчу» подплыла к «Романии» и Корней, указывая на пленников, весело прокричал:
– Что с ними делать: утопить или выкуп взять?!
– Сначала будешь их за свой счет кормить и поить, – откричал ему в ответ по распоряжению князя кормщик головной биремы.
На «Романии» подняли второй парус, взялись за весла и развернулись носом на восток. Следом это сделали и другие биремы. Легко догнали удирающие фелуки, но нападать и обстреливать их не стали, просто прошли мимо. Криками, жестами и свистами дарпольцы всячески призывали гурганцев посостязаться в скорости. Но те на призывы не откликнулись.