Пророк

1.

Иван с бабушкой сидели дома за столом, ожидая Петра Петровича, который вскоре должен был прийти. Они молчали, проговорив всё, и закончив разговоры, как молчат люди, ожидающие того, кто придёт вот-вот. Бабушка молчала с торжественностью – Пётр Петрович был её ухажёром, и, кажется, дело шло к тому, что скоро они начнут жить вместе, втроём. Бывает так – живут люди друг от друга буквально в нескольких поворотах, все годы, и совершенно друг о друге при этом не знают. Но вот, зашёл как-то к ним, постучавшись в дверь, Пётр Петрович, уж никто не помнит, зачем, и выяснилось, что бабушка – одинока, и он – одинок. Так и стал заходить, то в обед, то на ужин, то просто так, поболтать. Поэтому бабушка и светилась торжественностью – она очень хотела, чтобы Пётр Петрович когда-нибудь пришёл, и больше не уходил.

Иван же называл его за глаза просто «дед», потому что каждый раз выговаривать «Пётр Петрович» было долго, да и бабушка, любящая, когда внук его упоминает, кажется, не особенно возражала. Внук сидел, ожидая с интересом – сегодня дед, придя, собирался рассказать им о вере, а Иван любил слушать разные интересные рассказы. Пётр Петрович был верующим, а бабушка – нет, и, возможно, поэтому он до сих пор просто к ним приходил, а жить так и не переехал. Заводя свои разговоры, дед всегда вворачивал в рассказ то Христа, то апостолов – бабушка же в это время всегда начинала смеяться заливистым, не по возрасту, смехом, будто бы была юной девочкой, только что услышавшей неприличный анекдот. Красное лицо Петра Петровича тогда краснело ещё больше, бабушке же, смеющейся, было всё равно – она не считала веру таким уж препятствием к тому, чтобы объединить сердца и судьбы двум одиноким старикам. Если бы он был кривой или косой – вот это было бы намного хуже. Но дед был обычным, как все, человеком, только верующим – ничего страшного. Пётр Петрович же, кажется, надеялся, что бабушка под воздействием его рассказов когда-нибудь уверует тоже – то есть, тоже не видел ничего существенно плохого в бабушкином неверии, считая его препятствием преодолимым.

Зайдя же вчера на ужин, как и обычно, Пётр Петрович пообещал, что сегодня расскажет целую лекцию о вере, так и сказал, – «Целую лекцию». Поэтому бабушка и ждала с торжественностью понимая, что таким образом он решает пойти ва-банк, и скоро всё разрешится – бабушка пообещала себе в моментах, которые покажутся нужными и допустимыми, смеяться погромче, и позаливистей, как девочка, чтобы ещё больше показать, что она не настолько стара, чтобы списывать её со счетов. Иван же ждал молча потому, что готовился к большому и интересному рассказу – он такие любил.

Перед этим он спросил у бабушки, что знает о вере она сама, чтобы подготовиться, и быть хотя бы немного в курсе.

– Вот Пётр Петрович – христианин, – начала бабушка, и пояснила, – Христиане верят в Христа.

– Буддисты верят в Будду, – затараторила она, сделав ударение в слове «Будда» на последнем слоге, – Мусульмане верят в Мусу…

– Постой, – прервал её Иван, слышавший от других детей, что мусульмане верят в Магомета, ведь дети тоже говорят о разном, – не в Мусу, а в Магомета.

– В Магомета верят магометане, – поправила бабушка, которой замечание внука показалось совершенно нелогичным, и продолжила, – Иудеи верят в Иуду…

– Понятно, – по-деловому прервал её Иван, хотя ему было непонятно, но он видел, что бабушка ничего про это не знала, Иван и сам знал больше.

Теперь же они сидели за столом, и ждали прихода бабушкиного ухажёра, будущего члена семьи, и даже, возможно, её главы.

В дверь постучали робко и аккуратно. Деду не терпелось войти так, что тут же вслед за стуком приоткрылась щель, и в ней показался щербатый нос, на котором красовались угадываемые издалека волосинка и родинка, и внимательный глаз. В ответ на приглашение, хором произнесённое Иваном и расплывшейся в невероятной улыбке бабушкой, Пётр Петрович прошёл, и сел к ним третьим.

Бабушка выложила на стол фаршированную огородными корнеплодами рыбу, купленную утром на рынке в обмен на зелень. Её ловили в ручье, который тянулся из-за поворота, протекал мимо их дома тоже, уходя вдаль неизвестно куда, так далеко, что никто, наверное, не доходил до его конца и начала. Рыба была настолько свежей, что ещё поворачивала медленно и ритмично кончик хвоста то вправо, то влево, и изредка, еле заметно, открывала рот, будто бы хотела сообщить тайну. Ещё она поставила на стол салат из выращенной в огороде зелени.

Бабушка даже предложила, если Петру Петровичу темно в комнате, поужинать в её огороде, под солнцем – невозможно было себе представить, чтобы при других обстоятельствах она позволила бы кому-нибудь топтать её зелень. Тот же тактично отказался, и начал рассказывать.

Дед говорил о Боге, рае, аде, и грядущем конце света. Бабушка изредка смеялась, особенно над концом света, но тихо, не зная теперь – уместно, или нет прерывать собеседника, увлёкшегося рассказом. Иван же слушал внимательно, собираясь выяснить, как попасть в рай, если там настолько лучше, чем тут, и как сделать это побыстрей, по возможности. Рай, по словам деда, представлял собой свет, который везде, и ты в нём как бы находишься, и небо уже не серое, потому что в небе Бог, который ещё светлей самого света, а снизу, на земле, радостные и счастливые люди – они такие же, как Иван, но намного более радостные и счастливые. Бабушка же думала, что увлечённость внука – это даже и хорошо. Иван, сделавшись со стороны Петра Петровича верующим, а с её стороны оставшись неверующим, то есть, как бы наполовину там и тут – будет между ними чем-то вроде ещё одного связующего звена, когда они будут жить вместе, сглаживая, таким образом, возможные конфликты.

– Понятно, – по-деловому подытожил Иван, когда дед закончил, и задал волнующий его теперь вопрос, – Пётр Петрович, а как попасть в рай?

– Ну, для начала, тебе надо креститься, – ответил тот, – Потом покаяться.

– А бабушка попадёт в рай?

– Все бабушки попадают в рай. Ну, те, которые тоже покаялись.

– Почему это я должна каяться?, – захохотав уже, как собиралась, бойко вмешалась бабушка, и, как девочка, весело заблестела глазами. Но тут же решила – почему бы и нет, если необходимо для будущей семейной жизни, в конце концов, каяться – не мешок на спине тащить.

– А, чёрт с тобой!, – весело воскликнула она, махнула рукой, и улыбнулась Петру Петровичу, как родному, – Так уж и быть, покаюсь!, – дед же улыбнулся в ответ, сочтя это важной победой.

Иван же с жалостью подумал, что ему вообще не в чем каяться – ничего такого он не делал, и даже вспоминать было нечего. Из-за этого он почувствовал себя будто обделённым – грустное ощущение, иногда приходящее к детям. Но, будучи в мечтах о скором рае, прервал стариков.

– Всё-таки, как мне креститься?, – настойчиво спросил он.

– Вода есть?, – обратился к бабушке Пётр Петрович, и та с удовлетворением отметила про себя его уже хозяйский тон.

Воды не было. Бабушка поняла, что не набрала, и от того покраснела, опустив глаза. Не успела. Как-то вообще не подумала.

– Ну ладно, – успокоил дед, – Тогда в два этапа, – встал, и простёр вытянутую руку над головой сидящего Ивана, почти касаясь ладонью его макушки, и что-то бормоча.

– После, когда выйдешь на улицу, – продолжал он, когда закончил, и сел, – встань под дождь, и думай о Боге.

Ещё Иван спросил про конец света – он не мог взять в голову, как может быть, чтобы мир, который был изначально, включая улицу, комнату, огород, солнце, светящее сверху отвесным расходящимся лучом, и всё прочее, бывшее от века, вдруг, бац – и закончилось.

Пётр Петрович достал очки, в которых одно стекло было, а другого не было, и надел их на нос – видимо, они были предназначены, для особых, научных рассказов. Он сообщил о том, что Писания не дают прямых указаний на то, как именно произойдёт конец света, кроме одного – всё будет уничтожено огнём, и перед этим станет невыносимо жарко. Под огнём же в те времена, когда науки ещё не было, могли понимать всё, что угодно – и тот огонь, который сейчас горит в коптилке, и радиацию, и микроволновое излучение, и другие, неизвестные нам, энергии. Пётр Петрович же склоняется к тому, что случится некий космический катаклизм, например, взорвётся ближайшая к нам огромная звезда Бетельгейзе, которая вот-вот собирается взорваться, возможно, уже взорвалась, и смертоносные лучи уже летят к нам, ибо лететь им до нас шесть тысяч лет. Мы сможем увидеть этот взрыв как ещё одно солнце из тех, что нам светят, но намного ярче. На солнечную систему тогда обрушатся потоки разных видов энергий, и испепеляющих в том числе – радиационных, микроволновых, электромагнитных – и тех, про которые мы не знаем, и которые, например, не сжигают, а наоборот, делают бессмертными.

– А нас кто-нибудь об этом предупредит заранее?, – спросил Иван.

– Увы, невозможно, – засмеялся Пётр Петрович, – Все излучения летят к нам с одной световой скоростью, поэтому мы не увидим ничего заранее, и те, кто могли бы предупредить, не увидят – для всех всё случится одновременно и одномоментно.

– Впрочем, это технические детали, – подытожил дед, – Нам они неинтересны. Какая разница, отчего именно будет конец света – важно, что он обязательно будет. Вы же просто веруйте, и всё. И креститесь. И кайтесь.

Бабушку же рассказ откровенно удивил, точнее, удивил сам Пётр Петрович.

– Откуда ты всё это знаешь?, – спросила она деда.

Тот не нашёлся, что ответить, не понимая – почему бы этого не знать. Бабушка же смутилась – она задала вопрос, потому что думала, что ни один верующий ничего научного знать не может, но тут же спохватилась, усомнившись в своём укоренившемся мнении, ибо поняла, что Пётр Петрович – единственный верующий, которого она знала, а других в жизни не видела, то есть, она не могла делать выводов, и на чём основано её мнение, она теперь не понимала сама. Поэтому тему развивать не стала.

Дальше Ивану было уже неинтересно – старики заговорили о юности, каких-то соседях, живших вдоль ручья, и на соседних с ним улицах, которых, оказывается, в детстве знали оба.

– Я пойду погуляю, – сказал он.

Ивану, уже наполовину крещённому, не терпелось закончить собственное крещение, и попасть в обещанный рай, по возможности, как можно скорее.

– Шапку надень, – напомнила бабушка, – На улице может быть холодно.

Иван нахлобучил на голову шапку.

– Нормально надень, – сказала она назидательно, ещё раз.

Иван не любил, когда ему указывают, поэтому дёрнул шапку за уши, пытаясь показать, как натягивают шапки – та разошлась, и скатилась по нему вниз, рассыпавшись по полу белой сухой травой. Виновато посмотрев на бабушку, он прочёл в её глазах молчаливую обиду – теперь ей придётся вязать новую шапку. Но и некая новая мысль вдруг промелькнула в голове, – «Вот теперь мне есть в чём каяться», – радостно подумал Иван, не знавший раньше, что вина и радость могут быть вместе, и происходить от одного и того же.

– Ну, что уж делать, пойду без шапки, – ответил он, вышел наружу, и закрыл за собой дверь.

«Кап! Кап! Кап!», – капало на улице то вблизи, то вдали, отражаясь от стен тихим эхом. Путь Ивана проходил мимо бабушкиного огорода, где росла зелень, и куда ярким пятном светило солнце с высоты, и вдоль ручья, вяло текущего из-за поворота, по которому в коричнево-серой воде медленно и величественно проплывала навстречу ему то деревяшка, то дохлая кошка. Иван посмотрел наверх, в серое бетонное небо, нашёл место, откуда светило солнце, улыбнувшись ему, как другу. После, проследив глазами капли, нашёл на земле участок, где их больше всего, и встал под капли, падающие одна за другой, приготовившись к крещению.

Иван стоял, закрыв глаза, и не двигаясь. Дождь капал в одну точку затылка, мелко и быстро, капля за каплей, пока не слился в его мозгу в одну тоненькую струю. Мысленно Иван прокручивал всё, рассказанное дедом – и образы связывались, цепляясь друг за друга, и создавая единую картину, которая теперь будет в его голове всегда, даже когда сам Иван будет думать о вещах совершенно обычных. Вместе с тем он каялся, крещение и покаяние происходили как-то одновременно – вспоминал со стыдом, какую испытал злость, когда бабушка указала ему на шапку, представлял, что ей придётся вязать новую, наверное, месяц, с её-то больными руками, о которых он слышал от бабушки постоянно, но раньше как-то не думал, и страдал от этого так, будто бы Иван и сам был собственной бабушкой. Иван вдруг понял, что «каяться» – означает «раскаиваться», осознать в полной мере свою вину, полную и абсолютную неправоту всего, что делал до сих пор, невыносимый стыд за себя, предыдущего, и как следствие – испытать желание измениться, стать другим, новым, не таким, как был до этого.

Вскоре Иван почувствовал, что его сознание, как волна накрывает какая-то новая радость – он будто бы освобождался, словно всё, за что ему было стыдно, включая испорченную шапку, происходило с другим Иваном, предыдущим, который был до перерождения, а не с ним, теперешним, новым. Именно новым он себя ощущал, хотя внешне и остался прежним – ощущение было настолько сильным, что Иван потрогал себя, голову, плечи, чтобы убедиться, что он – до сих пор он. Вспомнилось бабушкино выражение «гора с плеч» – он смутно представлял себе, что такое «гора», потому что ни одной горы ни разу в глаза не видел, и бабушка, кажется, тоже не видела, просто говорила иногда это, как говорила «Господи», «чёрт», или «тьфу». Но смысл этого выражения «гора с плеч» Иван понимал, и особенно понял сейчас, чувствуя, что с его головы, как шапка, но бесполезная, осыпается по плечам на землю гора грехов.

Иван очнулся, и вышел из-под льющегося тонкой струйкой с неба дождя. Приведя в порядок мысли, он понял, что первым и главным его новым желанием стало рассказать всем о том, как это радостно – каяться. Кажется, Пётр Петрович говорил, что люди, призывающие других к покаянию, назывались раньше «пророки». Иван искренне захотел стать пророком, и поклялся себе, что обязательно им станет. К тому же, он понимал, что, будучи пророком, попадёт в рай скорей других, как можно более скоро.

2.

Подумав, Иван понял, что пророчествовать бабушке нерационально – у неё теперь есть Пётр Петрович, который справится и сам, а в мире было ещё много людей, нуждающихся в покаянии, поэтому пошёл в противоположную от дома сторону.

Он направился вдоль ручья, за поворот, навстречу его течению. По серо-коричневым водам из-за поворота медленно плыл труп животного, распухший настолько, что определить его вид при жизни было уже невозможно. Иван прошёл мимо закрытой двери – здесь жила семья рыбаков, они каждое утро вытаскивали из ручья сети, и выбирали живую рыбу из массы застрявших в сетях мертвых рыб и животных, деревяшек, другого мусора. «Как апостолы», – подумал Иван, глядя на дверь, и вспоминая рассказ деда, но решил не пророчествовать в закрытые двери, а только тем, кого встретит на улице. Он шёл прошёл мимо других закрытых дверей, третьих, многих, пока не кончился город – здесь люди уже не жили, лишь ручей всё так же тёк ему навстречу вдоль улицы, уходя каждый раз за очередной её поворот.

Иван шёл так долго вдоль ручья, и ушёл так далеко, как никто и никогда не заходил. Улица становилась всё уже, сдвигая свои своды вокруг воды, так, что ему уже иногда приходилось идти по ней, как по канату, ступня за ступнёй, и держаться при этом за стены, пока за очередным поворотом его путь и сам не упёрся в стену, из широкого отверстия которой, на уровне его головы, и вытекал ручей, несущий свои воды через весь город. Иван, решив пройти свой путь до конца, каким бы он ни был, подтянулся, и полез в трубу, по дну которой непрерывным потоком текла навстречу ему коричневая вода с мусором.

В трубе было невероятно скользко, изнутри, и сверху, и снизу, её покрывала слизь различных оттенков, но Иван быстро освоился, и понял, как ползти – нужно было цепляться руками и пальцами ног за выбоины трубы, наросты, застрявшие деревяшки и мусор, встречающиеся по всей её длине повсеместно. Ещё нужно было оставлять под собой пустое пространство, передвигаясь как бы на вытянутых руках, так, чтобы вода могла течь снизу, иначе она своим потоком начинала выталкивать его, и тащила его назад. Проползя некоторое, довольно долгое, время, Иван понял, что обратной дороги нет – развернуться в трубе было совершенно невозможно, оставалось только ползти вперёд. Осознав это, он обрадовался – ведь путь, по которому невозможно вернуться назад, только и может быть единственно верной Господней стезей, и именно такими путями шли все древние пророки.

Иван полз, уже совершенно не осознавая себя, не видя ничего ни под собой, ни впереди, лишь возникали в голове слова, будто бы он общался напрямую с Богом, и в такт этим словам передвигались вперёд – рука, нога, потом другая рука, за которой подтягивалась другая нога. Поток огибал его по бокам и снизу, иногда ударяя волной брызг в лицо, слизь с потолка трубы, о наросты которой он иногда стукался макушкой, стекала ему на голову. Неизвестно, сколько времени прошло до того, как он увидел вдалеке перед собой будто бы дыру, услышал другой, отличающийся шум воды, и какой-то другой шум, примешивающийся к нему – и тогда к нему вернулось сознание.

Иван высунул голову из трубы, по которой полз, и посмотрел наружу – там была комната, по стенам которой извивались и переплетались железные трубы разных диаметров. Тонко пискнув от испуга, за них юркнула крыса, никогда до того не видевшая людей. Иван выполз наружу, и осмотрелся. За трубами виднелась железная дверь, заржавевшая настолько, что срослась ржавчиной со стеной. На потолке же, посреди него, виднелась железная крышка люка. Туда, цепляясь за переплетения железных труб, вьющихся, как уличные растения, по стенам, он и полез. Упершись в люк сначала затылком, потом спиной, Иван выглянул наружу, и сразу же уронил крышку обратно от внезапной боли в глазах – снаружи был рай.

Всё, как рассказывал дед – свет везде, и ничего, кроме яркого, небывалого света. Господь, возлюбив Ивана, вывел его по трубе прямиком к раю. Иван сидел на трубе под закрытой крышкой люка, свыкаясь с этой мыслью. Взгляд его скользнул за заржавевшую дверь, и стало понятно, что к раю его привели не простым путём, но тернистым – сюда был, очевидно, и другой путь, полегче, но только тернистая стезя достойна пророков. Иван понял, что глаза должны были привыкнуть к райскому свету, поэтому приподнял крышку ещё раз, зажмурившись, сдвинул её, и, отодвинувшись на полметра, стал смотреть издалека в приоткрывшуюся щель.

В раю всё было именно так, как рассказывал Пётр Петрович, будто бы он сам ранее тут бывал. Всё вокруг было залито светом, он был везде – не от коптилки дома на столе, не круг на земле от тонкого расходящегося луча, отвесно падающего с неба, и начинающегося в одном из солнц – дырок в бетонном небе, под какими кругами и выращивали люди свои огороды, множество этих дырок и называли солнечной системой. Вверху, в чистом, голубом, а не сером небосводе светило солнце – одно, но такое яркое, что на него было невозможно смотреть. Наверное, оно и было Богом, который, как говорил Пётр Петрович, всегда висит над раем, а в его лучах, вдалеке, сновали счастливые люди, одетые в неестественно яркие радостные наряды, каких не бывает в мире. Бабушка шила ему одежду сама, плетя нити веретеном из особой, растущей в огороде, травы. Иногда одежду приносил ручей, но такую – никогда. От обитателей рая, видимых вдалеке, Ивана отделял огромный огород, бывший на земле со всех сторон, полный зелени, подобной той, что бабушка выращивала для салата, но другой, неестественно зелёного цвета – не бывает такой зелёной зелени.

Иван долго смотрел на рай через щель, придвигаясь к ней всё ближе, и рассматривая всё лучше видимые из-под крышки люка закоулки рая – ничего прекрасней он в жизни не наблюдал. После, решив, что глаза уже привыкли, отодвинул крышку полностью, вылез, и по зелени направился к людям.

Он не понимал, что нужно крикнуть или сказать обитателям рая, которые, как говорил дед, такие же, как и он сам, но намного радостней и счастливей. Все слова пропали, и лишь одно вертелось в мыслях.

– Покайтесь!, – что есть мочи крикнул он издали.

3.

Но никто не обратил на него внимания. Иван был уже метрах в десяти от людей, и, только собирался ещё раз крикнуть, – «Покайтесь!», – как перед ним, будто по волшебству, выросли два чёрных человека. Они были черны с головы до ног, как тень, отбрасываемая в огород солнцем, если встать втайне от бабушки в его бьющий сверху луч. Вместо лиц у обоих были такие же чёрные полусферы, но блестящие, кажется, из стекла – Иван видел стекло не раз, у некоторых людей дома были стеклянные вещи, хрупкие, как всё бесполезное, но бережно, как и всё бесполезное, людьми хранимые. Иногда осколки стекла приносил ручей.

– Малыш, как тебя зовут?, – спросил чёрный, – Имя своё скажи.

– Иван, – ответил Иван.

– Нам неважно, как тебя в фейсбуке зовут, там полно Иванов – как мы сможем понять, какой ты из них? Имя своё скажи, двенадцать цифр.

Иван молчал, не зная, что на это ответить. Имя у него было только одно, и он его уже сказал.

– Ну и работа, – простонал второй чёрный, – Ну и денёк! И кого нам сегодня только не встретилось – просроченный, отрицатель экологической катастрофы, а теперь ещё и ребёнок, который не знает своего имени.

– Успокойся, – ответил ему первый, – Мальчик шутит, в фейсбуке засиделся. Все знают своё имя.

– Малыш, – чёрный присел перед Иваном на корточки, так, что стал одного с ним роста, и взял Ивана за плечи, – мы не желаем тебе зла, мы полицейские, ведь ты же это знаешь, а имя твоё нам нужно, чтобы запросить социальные службы, всё ли у тебя хорошо. Понимаешь, ты правда странно, очень странно одет, и очень грязен. Да, бывают разные субкультуры, но ты и для них выглядишь слишком странно. Кто твои родители?

– Бабушка, – ответил Иван, после добавил, подумав, что всё уже так и получилось, как хотели старики, – И Пётр Петрович.

– Как хорошо, – ласковым голосом ответил чёрный, – Ты скажешь нам своё имя, двенадцать цифр, мы сделаем запрос, и, если всё нормально, отведём тебя к бабушке.

Тем временем другой чёрный достал какую-то тонкую коробочку, и направил её на Ивана сверху на вытянутой руке, уткнув ему почти в голову, словно собирался вслед за Петром Петровичем окрестить его этой коробочкой во второй раз, и стоял так минуту.

– Ничего не пойму, – тихо, будто бы в недоумении, сказал он первому, – Кажется, смарт сломался, сканер ку-ар-код не показывает, – и коробочку спрятал.

Первый встал, и направил такую же коробочку в голову Ивану, который подумал, что обряд крещения в раю встречается намного чаще – можно сказать, принят. Второй чёрный тем временем выглядывал у первого из-за спины, всматриваясь, и вытянув шею так, что вместе они казались похожими на доброе двухголовое чудовище.

Вдруг, как по команде, они разделились, и начали, пятясь, отходить от Ивана, пока не отошли метров на пять, при этом первый смотрел на свои ладони, которыми только что держал Ивана за плечи, так, что даже в чёрном стекле, бывшем его лицом, читался неподдельный ужас, будто бы на чёрных ладонях вырастали прямо сейчас звериные когти.

– Не может быть, – медленно, как во сне, произнёс второй.

– Боже, – ответил первый.

– Слушай, ты же в инопланетян веруешь? Ты же в программе их поиска участвуешь?

– Вот и я подумал об этом – проще найти наконец-то инопланетян. Но только не это…

Иван, не понимая, но и не видя в чёрных ничего плохого, сделал шаг в их сторону – те же, разговаривая при этом непонятно о чём, сделали от него, пятясь, шаг назад. Иван шаг, и они шаг. Иван шаг, и они шаг.

– Нет, я ухожу. Ну её, такую работу, – скороговоркой произнёс один из чёрных, и оба, развернувшись, мигом растворились в толпе.

И тут Иван вспомнил, что из-за неожиданности появления чёрных не успел сказать им главное.

– Покайтесь!, – крикнул он чёрным вслед, но их уже не было.

– Покайтесь!, Покайтесь! Покайтесь!, – закричал Иван всем остальным, снующим впереди счастливым обитателям рая в радостных одеждах несуществующих в мире расцветок.

4.

Тут-то его и заметили. Обитатели рая выстроились впереди полукругом, достали такие же коробочки, как у чёрных, только разных цветов, и не направили, крестя, а уже закрыли ими свои лица. Коробочки начали беспрерывно щёлкать, как насекомые, ползающие по стене улицы, если давить их пальцем.

И тут в воздухе, как бывает за секунду до любой трагедии, появился ужас – он возник, и быстро нарастал, взорвавшись криком.

– Он не вакцинированный!, – истошно завопила какая-то женщина, – Вообще!

– А-а-х, – издав протяжный звук, толпа подалась назад. Кто-то, попятившись, запутался в ногах, упал, и пытался встать, цепляясь за всех, кто вокруг. Другие сразу развернулись, и, юркнув между людьми, пропали.

Иван шёл к ним, обитатели рая бежали от него – точнее, пытались бежать, создавая хаос, и отталкивая друг друга, из-за чего толпа удалялась медленно, так, что не надо было даже за ними бежать, и пропала за поворотом. Когда Иван туда дошёл – он уже никого не увидел, в какую сторону рая бы ни смотрел, лишь метрах в двадцати показалась стеклянная стена с надписью «Овощи», из-за которой на него, прильнув к стеклу, смотрело множество лиц.

Иван пошёл к стеклянной стене, перед которой были выставлены корзины, в одной из которых были большие зелёные мячи, похожие на тот, что однажды принёс ручей, и другие мячи, поменьше – красные, жёлтые, разные, ярких, несуществующих в мире цветов. Когда он был уже метров в пяти, лица отпрянули от стекла на метр, будто оно стало горячим, продолжая при этом смотреть на Ивана.

Невдалеке от закрытой изнутри стеклянной двери на мостовой лежал ребёнок, и, кажется, умирал – обитатели рая, набиваясь внутрь, не заметили его, и затоптали ногами. Иван направился к мальчику, чтобы, как учил Пётр Петрович, отпустить ему грехи перед смертью. Но, лишь только он привстал на колени, из-за надписи «Овощи» раздался крик ужаса, приглушённый стеклом стены.

– Дышит!, – кричала мамаша, прижавшая к груди неизвестное ярко-синее деревянное животное с колёсиками снизу, и малыша, сидевшего на нём сверху, сразу обоих, – Он на ребёнка дышит! Да сделайте что-нибудь! Убейте его! Есть тут мужчины?!, – но никто ней не ответил.

– Отойди!, – громко зашипела через стекло на Ивана старуха с глазами, полными ярости, выпучив их так, что, казалось, они вот-вот вылезут из глазниц, – От моего внука отойди, гадёныш, антиваксер!

Из её рта, пока она шипела, брызгами вылетала слюна, оседая на стекле мелкими каплями. Иван понял, что старуха – злая. Но ведь и он сам был злой, когда в истерике испортил вязаную бабушкой шапку – после же покаялся, и стал другим, новым. Иван подумал, что кому, как не этой старухе, особенно нужны покаяние и преображение. Пойдя в её направлении, он приблизился к стеклу, и закричал сквозь него, что есть мочи, – «Покайся, бабка!». Та же с криком ужаса отскочила от стены, как ужаленная, и пропала в толпе. После Иван вернулся к ребёнку, чтобы отпустить ему грехи, но не успел – малыш уже умер.

Иван заметил, что вдалеке, метрах в пятидесяти, тем временем собралось множество чёрных, таких же, как те, которых он встретил в раю первыми. Они стояли напротив него плотной цепью, держа в руках непонятные штуки. У чёрных, стоявших по краям цепи, были штуки побольше, на которые была намотана сеть наподобие той, которой рыбаки ловили рыбу в ручье. Кажется, штуки предназначались для метания этой сети, и метать эти сети собирались именно в него.

Иван повернулся к чёрным, вознёс вверх правую руку, и закричал, как только мог.

– Покайтесь!, – кричал он, – Покайтесь, пока не поздно!

И всё в раю начало меняться, будто бы стало ещё светлей и теплей, чем было. Если бы кто-то проследил вверх линию, начинающуюся от руки Ивана, до самого неба – то увидел бы, как в небе, будто бы по его приказу, взрывается, набухая, как пузырь, второе солнце, становясь больше первого, и затмевая его собой. Но в небо никто не смотрел.

5.

Чёрные бросали всё, что было в руках, и сдирали с себя металлическую одежду, вдруг ставшую нестерпимо горячей, корчились, и падали на землю. Под жесточайшим электромагнитным излучением, льющимся с небес, вскипала в венах обитателей рая намагниченная графеном кровь, прожигали плоть нанесённые на неё магнитные коды, и шипы белков, выстраиваясь вдоль магнитных полей, разрывали на части мелкие артерии. Дверь с надписью «Овощи» распахнулась под весом жижи из мяса и крови, вывалившейся наружу, и растекшейся огромной лужей по площади.

Иван стоял, не зная, что делать, под его ногами растеклась кроваво-мясная лужа. Вскоре наступила полная тишина, и продержалась так долго, пока он не услышал вдали, откуда пришёл, первые тихие звуки нового мира. Иван направился в ту сторону, и увидел, как из колодезного люка, из которого некоторое время назад появился он, вылезают, помогая друг другу, первые люди. Он видел, как по всему миру люди выбирались из колодцев, подземелий, пещер, закрытых в экологическую революцию шахт, и заброшенных канализационных коллекторов. «Как мёртвые из могил», – подумал Иван, глядя на них глазами древних пророков. Вдруг вдалеке он разглядел Петра Петровича – стоя уже снаружи, над колодцем, он помогал подняться бабушке.

– Бабушка!, – закричал Иван, и бросился ей навстречу.