Морской царь часть 2 2

6.
– Так сколько нам все-таки тут торчать? – снова и снова приставал к Дарнику воевода-помощник.
– Еще четыре дня, – наконец ответил ему князь.
– Почему именно четыре?
– За четыре дня ты должен отвезти на «Романии» на Змеиный остров все припасы и успеть вернуться.
– Отлично, – просиял Корней. – Давно обещал жене морскую прогулку.
Пока на «Романию» грузились козы, продукты, железные печки, доски, войлочные полости решился вопрос и с учителями для юниц. В Заслоне княжеского суда дожилались пятнадцать войсковых «шалунов», с уверенным видом державшие при себе толстые кошели с монетами, дабы по утвержденным Дарником ценам заплатить виру за свои драки, мелкое воровство и непослушание полусотским. Но привезенные князем девятнаждцать тысяч дирхемов изменили судебный расклад:
– Или каждый из вас на год переводится в углежоги, или до весны плывет на Змеиный.
Из пятнадцати тринадцать выбрали остров, среди них оказались два словенских грамотея и один ромейский – что князю и требовалось. Новые зимовщики получили с собой по рабыне (разумеется, в счет своего жалованья), а грамотеи еще и обещание оплаты их учительских достижений.
Себе Рыбья Кровь придумал проверку Ватажной гоньбы на Ирбень, по докладу Янара Ватажные ямы были обустроены вдоль Ахтубы уже на триста верст, то есть, полтора дня гоньбы в одну сторону и полтора дня обратно.
Однако не успел князь с Ырас и ватагой гридей отъехать от городища и пару верст, как сзади послышались громкие крики.
– Плывут! Плывут! – у догнавшего их гонца было потерянное лицо. Боясь самого худшего, Дарник даже не стал спрашивать его, что случилось. Развернули лошадей и наметом в Заслон. Едва проскочили рогатки на полуостров, увидели большую толпу на западном берегу. При виде князя ратники молча расступились. Приткнувшись на гальке застыли три плотика из толстого слоя веток. На каждом из них лежали распятые княжеские послы с отрезанными головами и вспоротыми животами. В груди каждого из переговорщиков торчал колышек, на котором была водружена его голова. На груди, плечах, ногах были содраны ленты кожи, и виднелись ожоги.
– Как они сюда приплыли? – спросил Дарник, чтобы не молчать.
– Их толкали сюда пловцы с тростниковыми трубками, – сказал Янар. – Почти до самого берега дотолкали, а сами под водой потом уплыли.   
Всего ждал князь, только вот не такой жуткой и нелепой казни. Что же должны были сделать или сказать послы, чтобы заслужить подобную смерть?!
– Как следует обмыть, одеть и на погребальный костер.
Раздались голоса:
– А заложник! Отдай нам заложника! Ему такая же смерть!..
– Да, он будет казнен, но не сейчас. Я найду для этого более подходящее время. Вы все вздрогнете от этой казни! – пообещал Рыбья Кровь, приказав под страхом смерти строго и бережно стеречь тудэйца-заложника.
– А ты думаешь, почему мы никак с этими дикарями поладить не можем? Вот так они и с нами ведут переговоры, – высказался чуть позже по этому поводу Буним.
После большой тризны по погибшим князь разъяснил воеводам свое намерение: суда поднимаются вверх по Ахтубе, войско следует рядом по дороге на Ирбень, весь кустарник и деревья на берегу вырубаются, тростник и камыши скашиваются, связываются в снопы и укладываются на суда и повозки.
– А это зачем? – не понял Янар.
– Мы тоже умеем пускать плоты вниз по течению.
В распоряжении князя, кроме судовых команд, было полторы тысячи ратников. Одну хоругвь он собирался оставить в Заслоне, две отправить вдоль Ахтубы. Еще пятьсот пешцев с полуторатысячным конным войском хазар и кутигур в отсутствие Дарника осваивали дорогу на Ирбень, их пока князь решил на другое не отвлекать, лишь послал им гонцов о вероломстве тудэйцев, чтобы держались настороже со стороны реки.
– За Заслон можешь не беспокоиться, – успокоил Дарника Янар. – А вот на Змеиный не лишним было еще одну сотню ратников послать. Сам же говорил, что места там и на три сотни зимовщиков хватит.
Подумав, Рыбья Кровь согласился со своим вечно угрюмым хорунжим и в последний момент изменил свою задумку для «Милиды». На нее были погружены дополнительные припасы, три ватаги ратников и все рабыни, с обретенными в Заслоне полумужьями, последним было сказано:
– Или зимуете с наложницами на Змеином, или отдаете их тем, кто там останется.
Лодии остались в Заслоне, и без этого прицепа «Милида» на этот раз с тремя сменами гребцов помчалась вперед со всей скоростью, на которую была способна. Дарник не сходил с носовой башенки – все ждал увидеть идущую навстречу «Романию», но той все не было. Перегруженная припасами и людьми бирема несмотря на сменяемых каждый час гребцов шла тяжело, и желанию князя добраться до Змеиного за один световой день не суждено было сбыться. Когда совсем стемнело, Дарник собрался было останавливать судно на ночевку, но тут далеко впереди увидели отсвет большого пожара, и гребцы снова налегли за весла.
На Змеином горел огромный погребальный костер. Приближение «Милиды» змеинцы встретили выстрелами из камнеметов горящими факелами. Когда разглядели, что плывут свои, весь берег огласился радостными криками, казалось, вопили не только люди, но и собаки с козами и свиньями.
– Ты будешь смеяться, но твои людишки снова победили! – приветствовал князя в отблеске огня Корней. На голове у него была кровавая повязка, придававшая ему особенно бесшабашный вид. – Восемь к одному такой у нас счет победы.
Ни на шаг не отставала от мужа Эсфирь. Стальной шлем на голове придавал ей особую прелесть.
Сбивчивый рассказ наместника с добавлениями Корнея мало что объяснил, было лишь ясно, что на остров напала сотня тудэйских стругов и, когда они уже почти захватили городище, подоспела «Романия» и превратила поражение в полную победу. Воеводу-помощника сильно беспокоили лишь мирные переговоры с тудэйцами в Заслоне, и он выдохнул с облегчением, когда узнал, чем именно закончились эти переговоры:
– Вот же шельмы, а я назавтра собирался сам отправиться к ним с извинениями за эту нашу драчку!
Наутро, когда к рассказу добавился еще показ, как было дело, «драчка» приобрела весьма зримый и внушительный вид. Нападение на Змеиный было совершено ночью пять дней назад. Собаки вовремя подняли лай, и гарнизон успел, как следует изготовиться, вот только никто не ожидал, что тудэйцев окажется столь много. Камнеметы одновременно стреляли со всех восьми гнезд, и восемьдесят цепов, кистеней, копий и сулиц разили неприятеля по всей окружности, но он все лез и лез. В двух местах ему даже удалось ворваться в городище и поджечь оставленные на острове две лодии. Выручила теснота, обрушившиеся палатки, лучшее вооружение и навык сражаться ватага на ватагу. Не ожидавшие такого отпора тудэйцы отступили и попрятались в кустарнике и камышах. Змеинцы, получив передышку, перевязали раненых, наложили поверх вала новые мешки с землей и привели в действие Большую пращницу. На стоящие у острова струги обрушились пудовые камни, в щепки разбивая дощатые суденышки. Тудэйцы лишились три дюжины своих стругов, прежде чем сумели основное их количество отвести за дальний островной мыс. Впрочем, помогло это им несильно. Пращницу развернули и дозорный, сидя на смотровой вышке, умело направлял ее дальние выстрелы. Три стрелища или триста сажен для пращницы были вполне доступным расстоянием и скоро уцелевшие струги вынуждены были отойти в море еще дальше.
На полдня установилось некоторое затишье: пол-острова была за дарникцами, другая половина за тудэйцами. Зимовщики переводили дух и готовили камни для камнеметов, противник пробовал отсыпаться и ловить рыбу себе на прокорм. Правда, как только к небу потянулся дымок от сырых веток, по нему тотчас же ударили камнеметы, а затем осыпать кусты огромными булыжниками принялась и пращница. Кому хочется за здорово живешь нести неоправданные потери? И сбившись в единый отряд там, где кусты подступали особенно близко к земляному валу, тудэйцы снова кинулись на приступ, едва не застав змеинцев врасплох. С большим трудом удалось и на этот раз отбиться. Понятно было, что ночью можно ждать новый приступ.
Среди разбитых возле городища стругов нашли одно почти целое суденышко. С наступлением темноты камнеметы в очередной раз открыли беспокоющую стрельбу из камнеметов по ближним кустам, а шестеро словен на трофейном струге пустились в путь на восток. Даже не будучи обнаруженными, до Заслона им предстояло плыть три полных дня, никак не меньше. Как ни странно, их безумная дерзость себя оправдала. Уже к вечеру следующего дня они повстречались с неспешно, с остановками и купаниями, плывущей им навстречу «Романией». Остальное было уже не сложно. Мощно загребая всеми шестьюдесятью веслами, бирема пошла тараном на стоявшие кучкой вдали от острова струги, частью просто подминая их под себя, а частью расстреливая из луков и камнеметов. На стругах находилось по два-три человека, которые не могли не оказать сопротивления, ни как следует отогнать свои лодки, и в полчаса около тридцати стругов были полностью уничтожены. Потом половина команды «Романии» высадилась на остров вместе с зимовщиками гонять по кустам горе-вояк, а вторая половина на биреме принялась кружить вокруг Змеиного, топя уцелевшие струги и баграми выхватывая из воды удирающих вплавь тудэйцев.
По подсчетам воевод всего было семьдесят или восемьдесят стругов с семью или восемью сотнями воинов. Уйти удалось не более двум десяткам стругов и около сотни пловцам. В плен захватили почти две сотни тудэйцев. Потери зимовщиков тоже оказались не маленькими: из ста человек тридцать были убиты и полсотни раненых. С десяток ратников получили раны и на «Романии».
Удивительно, но по убитым соратникам почти никто не горевал, трехсуточное сражение притупило всякую чувствительность, а блистательная победа наполняла всех зимовщиков ощущением великого торжества и гордости. К моменту прибытия «Милиды» на погребальном костре догорали последние змеинцы, а убитые тудэйцы еще раньше отвезены были «Романией» далеко в море на корм рыбам.
Оказалось, что ратные доспехи камышовым людям были вовсе не чужды, почти все нападавшие были одеты в кожаные безрукавки с нашитыми деревянными брусочками, которые в воде не тянули на дно и могли защитить от малых охотничьих луков и смягчить удары мечей и булав. Железные шлемы были лишь у их вожаков, простые воины носили толстые шапки набитые козьей шерстью и птичьими перьями, слабо защищавшими от булав и секир. Оружие состояло из острог, малых луков, топоров и копьеметалок. Последние особенно поразили дарпольцев: маленькие в три четверти аршина дощечки с выступом для пятки копья и двумя отверстиями для пальцев метателя. Брошеные такой дощечкой остроги и сулицы легко пробивали щиты и кожаные доспехи ратников. За два победных дня некоторые змеинцы успели опробовать это приспособление и смогли продемонстрировать его князю. Вложенные в них сулицы за счет дополнительного толчка дощечкой летели действительно в полтора раза дальше и вонзались крепче, чем обычно.
– Отбери сотню ратников и пусть осваивают только это метание, – отдал Дарник распоряжение Корнею. – И пусть стругают новые металки.
Сами пленные представляли жалкое зрелище, маленькие, тщедушные, они напоминали напроказивших детей, привязанные по четверо-пятеро к жердям, лежали и сидели на солнцепеке безжизненно глядя вокруг. Три четверти из них были ранены, часть прямо на глазах быстро угасала.
– Что дальше с ними? Кормить или как? – спросил Корней.
– Легкораненых в тень и подлечить, тяжелых только поить, а самых крепких отвести на другой конец острова, завязать рты и отрубить правую кисть руки, но так чтобы ни один не умер, – распорядился Дарник.
– А потом, я так понимаю, их обратно на острова, – догадался воевода-помощник.
– Правильно понимаешь.
– А не проще их полностью казнить? – усомнился наместник Змеиного.
– Тогда родичи только поплачут по ним, а надо, чтобы они до конца дней кормили своих калек-дармоедов, – разъяснил тугодуму Корней.
– А если они с нашими пленными будут так же?
– Думаю, наши пленные одной отрубленной рукой не отделаются, – «приободрил» наместника князь.
Свои раненные находились в лекарне под полотняными навесами. Пострадавшие ратники-мужчины беспокоили Дарника мало, а вот перед дюжиной раненых юниц он остановился с тяжелым сердцем. Две из них все время стонали, одна только что скончалась, еще десять девушек были сожжены на погребальном костре. Тут же при некоторых девушках находились их полумужья, которые, несмотря на собственные раны, трогательно ухаживали за своими наложницами.
– Зря ты, князь, этих детей сюда на бойню послал, – упрекнул один из них.
– Юницы дрались как разъяренные кошки, – похвалил наместник. – Если бы не они, мы бы до «Романии» не дожили.
– Всем им будет большая слава и награда, – пообещал Рыбья Кровь.
Из захваченных двух десятков стругов половина после небольшого исправления могла быть снова использована. Остовы сожженных лодий годились только на дрова.
На общем военном совете стали решать, что делать дальше. Одни говорили, что расстояние между Змеиным и Заслоном слишком велико и что сподручней опорное городище перенести дальше на восток, чтобы от Заслона до него было не больше одного дня пути, кто-то предлагал устроить на полпути к Заслону еще один опорный остров, ему возражали, что тогда про хорезмское и северное направление Дарполю придется забыть – все силы придется бросить лишь на эту островную цепочку – завозить сюда постоянно припасы и охранять двумя-тремя биремами. Корней сказал, что бросать Змеиный никак нельзя – все окружающие земли внимательно следят за новым Яицким княжеством-каганством и любое отступление будет расценено как поражение. С этим нельзя было не согласиться. Приглашенный на совет Буним нашел свой выход: Змеиный можно сделать яицко-хазарским островом, сто воинов от княжества, сто-двести – от хазар.
– А кому он тогда больше принадлежать будет? – с недоверием спросил Корней.
– Можно и на равных, – ответил визирь. – А можно, что мы купим у вас этот остров. До Хазарии здесь ближе, чем до Заслона, значит, припасы лучше возить от нас. Я думаю, в Итиле согласятся и жалованье вашим ратникам платить, и одну-две команды бирем оплачивать.
Воеводы одобрительно закивали – это действительно было подходящим решением.
– А что скажешь ты? – обратился Дарник к наместнику. – Еще согласен зимовать здесь, да еще на хазарских харчах?
Ничем ранее не примечательный полусотский, теперь после обороны Змеиного имел уже более внушительный воеводский вес и сам понимал это.
– Хазары мне нужны только как купцы, а не хозяева. А чего мне действительно здесь не хватает, так это соседей. Своя сторожевая вежа нужна.
На следующий день с рассветом обе биремы с двумя привязанными к ним четырьмя трофейными стругами пустились в плаванье вверх по речной дельте. Берега у многих островов были так заболочены, что нарезать снопы тростника и камыша получалось лишь со стругов.
К середине дня стало ясно, что на суда больше не войдет ни один сноп. Тогда было приказано двигаться вперед уже без рубки и косьбы. Когда углубились в дельту верст на пять, Дарник высмотрел большой лесистый остров и велел следовать к нему. Прочесав полоску земли сто на триста шагов, ратники по указанию князя принялись на нем рубить под корень крупные деревья, тащить их в воду и привязывать к биремам и стругам. Когда это было сделано, на островную вырубку выгрузили снопы камыша, вместе со специально захваченными сухими дровами. Свежая трава долго не хотела разгораться, зато, когда разгорелась, к небу повалил густой плотный дым, подхваченный южным ветром он широкой полосой перекинулся и на другие острова, удушая там все живое. Впрочем, все дымом и ограничилось, другие острова поджечь не удалось.
На Змеиный приплыли уже в сумерках, страшно довольные своим окуриванием тудэйских владений. Никто, правда, не понимал, для чего нужны были привезенные кривые сучкастые деревья, с них ведь ни досок, ни жердей.
– Готовьте ямы, будете главными углежогами Яицкого княжества, – отдал змеинцам распоряжение Рыбья Кровь.
Следующие десять дней повторялось все то же самое: рубка деревьев, поджигание травы, удушающий дым и добавившаяся к ним высадка на старые вырубки тудэйцев с отрубленными правыми руками. Скоро находить в островной паутине нужное направление было уже просто: черная обугленная растительность хорошо отличала протореный путь от нетронуто-девственного. Столкновений с погорельцами почти не было. Редко когда из чащобы вылетала пущенная копьеметалкой острога или стрела с костяным наконечником. В ответ же обычно с бирем сразу ударяли россыпью каменных яблок по три-четыре камнемета и все тут же невинно замирало. Обнаружены были два селища, там, правда, никого не застали, камышовые люди успели уплыть на плотах и стругах со всей своей живностью и домашними вещами. Чего они не смогли забрать так это свайные дома и сады с огородами. Оба селища были окружены полуторасаженным плетнем с подпорными жердями. Внутри этих круговых плетней на саженном слое подсыпанной земли находились постройки и огороды.
Только у третьего, самого большого даже не селища, а настоящего городища с торжищем и святилищем яицких поджигателей встретило сильное сопротивление. Тудэйцев выдали собственные собаки, если бы не их лай, биремы прошли мимо к другим островам, а так, изготовившись, свернули в сторону.
Все заранее было обговорено десятки раз, поэтому «Милида» стала обходить жилой остров с правой стороны, а «Романия» пошла на остров с другого края. Когда из зеленой кромки кустов полетели стрелы, заговорили камнеметы: в листву полетели и «репы», и «яблоки», и даже железные «орехи». Один залп, второй… пятый! Треск, вопли, шум падений человеческих тел.
На «Милиде» протрубили сигнал атаки и прямо на кусты сбросили два «ворона», по которым на остров устремились четыре ватаги: сначала ратники, вооруженные локтевыми щитами, клевцами и булавами, следом щитники и лучники. С носовой башенки Дарник наблюдая за развитием схватки, криком остановил высадку еще двух ватаг – запас никогда лишним не бывает. Три стрелы уже сидели в княжеских доспехах, и Дарник на всякий случай переместил на лицо железную бармицу, лежащую на плечах, зацепив ее за специальный крючок на шлеме.
– Сзади! – вдруг крикнул с мачты дозорный.
Князь обернулся. По открытой воде на бирему устремилось два десятка тудэйских стругов. На веслах «Милиды» сидело с дюжину гребцов, которые чуть подгребая, удерживали бирему на месте, а сами смотрели налево в сторону острова. Еще человек тридцать стояли в готовности у воронов
– Направо смотри! – рявкнул Рыбья Кровь и, выхватив из-за пояса клевец, бросился вниз на палубу. Ему пришлось порядком пихнуть несколько человек, чтобы те обернулись и поспешили к оставленному борту.
Тудэйцы из своих стругов с топорами, острогами и усажеными железными гвоздями дубинками уже лезли на бирему. Их было сотни полторы, все без доспехов, но из-за этого еще более ловкие и увертливые. Метнувшись к правому борту, князь с рукопашными приемами не мудрил: кинжалом и клевцом колол и бил по-простому. Наконец-то в кои веки довелось самому помахаться!
В одном месте противник был скинут в воду, в другом шла ожесточенная схватка, в третьем несколько тудэйцев даже прорвались к одному из стреляющих камнеметов левого борта. Но лучшая подготовка и вооружение брали свое, стоило ратникам сомкнуть даже свои небольшие локтевые щиты, как любые наскоки на них стали тщетны. А летящие из-за стены щитов сулицы, ножи и топоры заставили камышовых людей попятиться.
– Арканы! – скомандовал Дарник и вдогонку отступающим полетели ременные и волосяные удавки.
Собравшиеся у правого борта ратники принялись расстреливать из луков и камнеметов пытавшихся уплыть тудэйцев. Стрелы и камни косили лишенного доспехов неприятеля целыми десятками.
Беспокоила князя «Романия»: как там? Да и что на самом острове? Ведь высаженных ратников не больше двух сотен. Оставив на всей биреме лишь две ватаги, он сам повел третью ватагу на остров. Несмотря на всю быстроту происходящего, успел подумать и о собственном безрассудстве: как же стыдно будет, если его убьют или покалечат. Но желание собственного действия подавляла в нем всякое благоразумие. Ноги, казалось, сами взбегали на «ворон» и прыгали в гущу кустов, руки раздвигали заросли и карабкались по высокому плетню-подпорке вверх. Впрочем, подпорная стенка была легко преодолима: где-то покосилась и осыпалась, где-то продраться можно было прямо по веткам кустов. Наверху же, на ровном месте все уже было почти чисто: лежали только убитые и раненые, а чуть дальше, у свайных домов дарпольцы заканчивали избиение сопротивляющихся защитников городища. По левую руку к Дарнику жался Афобий, высматривая, как бы уберечь от случайной стрелы князя, справа Ырас держала ему наготове сулицу, полагая, что метнуть ее Дарнику обязательно захочется.
Навстречу им шел залитый чужой кровью улыбающийся Корней.
– Кто тебе разрешил покидать бирему? – попытался строжничать князь, весьма довольный, как своим участием в деле, так и невредимым советником.
– А сам-то, а сам-то?! Нам только здесь твоего трупа и не хватало, – не остался в долгу воевода-помощник.
Выяснилось, что на лодочный наскок тудэйцев хватило лишь со стороны «Милиды», и отступив от смертоносных камнеметов вглубь острова, они встречали высадивших ратников уже на ровном свободном месте, где перевес был полностью на стороне дарпольцев.
Последние очаги сопротивления между тем затухали и можно было подводить итоги. Больше пострадала команда «Милиды»: пятнадцать убитых, больше двадцати раненых, на «Романии» чуть поменьше: восемь убитых и полтора десятка раненых. Убитых тудэйцев насчитали больше ста человек, столько же было и раненных, что, лежа и сидя на земле, дожидались своей участи. Немалому  количеству тудэйцев удалось в последний момент бежать с острова, кто на струге, кто на плоту, кто просто вплавь. В распоряжение дарпольцев попали все припасы, имущество и скотина городища. Захвачены были также несколько стругов и один из домов-плотов тудэйцев.
По распоряжению князя все более-менее ценное сносилось на биремы, а струги с плотом надлежало тянуть веревками за судами.
Среди невоенных пленных было три десятка стариков, сорок женщин и полсотни детей. Все они жались к своему святилищу: деревянным идолам, вкопанным вокруг жертвенника и, понурив головы, ждали своей участи, при этом никто не просил пощады, плакали лишь маленькие дети. Не выдержав их плача, Дарник, не дойдя до жертвенника, повернул назад, бросив Корнею:
– Сам реши, кого забрать, кого оставить.
Между ними еще раньше было решено, что необходимо забирать не только молодых женщин, но и детей старше восьми-десяти лет – работники Дарполю нужны не меньше наложниц. Корней отобрал тридцать женщин, тридцать детей и столько же легкораненых тудэйцев. Когда стали грузить на биремы коз, свиней, все съестное, железное и матерчатое, поняли, что всего не увезти, детей отпустили, а всем легкоранным отрубили правую руку прямо на месте, не слишком заботясь, выживут те или нет. Уплывали, ведя за собой целый караван стругов и плавучий дом.
Потом биремы еще дважды возвращались к разоренному городищу, связывая плоты из разобранных по бревнышку домов тудэйцев. Когда явились в четвертый раз, застали дымящее пепелище – тудэйцы сами подожгли развалины своих домов.
Под сторожевую вежу выбрали селище, которое по прямой находилось не более чем в трех верстах от Змеиного. С большой ракиты отсюда прекрасно было видно вышку Змеиного. Если окружающие острова получше выжечь и опустошить, то лучшего места для сторожевой вежи было и не найти. Ее так и назвали Сосед-Вежей. Благодаря бревнам и жердям, свезенным с других жилых островов, двухъярусную деревянную вежу здесь возвели даже раньше, чем на Змеином. Опасение вызывала лишь взаимовыручка обеих крепостей, для ее надежности необходима была либо бирема, либо три или четыре лодии.
За этими карательными развлечениями Дарника не покидала тревога за свою столицу и когда он совсем уже собрался посылать за новостями «Романию», на Змеиный прибыла лодия из Заслона с известием об осаде Дарполя макрийцами.

7.
В донесение Агапия говорилось, что Вохну макрийцам удалось сжечь, правда, почти весь гарнизон крепости сумел переправиться на левый берег Яика, где соединился с подошедшими хоругвями Радима, после чего они беспрепятственно пройдя четыреста верст, вернулись в Дарполь. Так что теперь в столице больше двух тысяч ратников, не считая кутигур Калчу. Для защиты города этого достаточно, а вот для разгрома противника – сил маловато. Гонец на словах досказал, что было два первых самых трудных ночных приступа, но их сумели с большими потерями для макрийцев отбить. Была также попытка на плотах ворваться в Петлю, но Агапий с Ратаем выставили там на берегу десять камнеметов, подогнали к ним восемь хемодских лодий и тысячный отряд макри вынужден был, побросав брони, спасаться вплавь в речных тугаях. Это немного успокаивало, но вовсе не снимало необходимости возвращаться с войском в Дарполь на «разгром» слишком зарвавшихся северян.
Отплыли в Заслон на биремах с половинными командами. Другие половины оставались на Змеином и на Сосед-Веже вместе с заслонской лодией и десятком стругов. Разыгравшееся не на шутку море загнало суда в глубь дельты, заставив пробираться на север даже не за первой, а за второй островной линией. Ну и ничего, не заблудились, хоть и с задержкой, а добрались, не встретив по пути ни малейшего тудэйского присутствия.
Зато какое удовольствие было узреть за несколько верст заслонскую вышку с Рыбным знаменем! Радовались и на полуострове, обеспокоенные тремя неделями полного отсутствия новостей о князе и его биремах.
Новые вести из Дарполя не очень радовали. По уточненным сведеньям у макрийцев было не меньше восьми тысяч пешцев и две тысячи конников. Еще три тысячи конников составляли Черное войско. «Чернецы» слабо проявили себя при первых приступах на Дарполь и были отправлены сначала к Хемоду, а затем к Правому Рукаву – дарпольскому городищу у впадения Яика в море с гарнизоном в сто ратников. Пока князь с воеводами осмысливали это известие, в Заслон прискакал новый гонец, сообщивший, что Правому Рукаву на помощь подошли хемодские лодии, только что спущенная на воду четвертая бирема «Хазария» и вернувшаяся из Секрет-Вежи «Калчу», что в несколько раз увеличило гарнизон городища, и камнеметы с Большой пращницей отодвинули ставку «чернецов» от городища на три стрелища.
Янар за это время успел вернуть в Заслон обе карательные ахтубинские хоругви и  хоругвь кутигур, подготовил к походу нужное количество повозок и колесниц, так что полевое войско было полностью готово к выступлению. Устроив смотр походникам, князь всю кутигурскую хоругвь поменял на словен, хазар и луров Заслона, мол, нечего вам сражаться с единоплеменниками, с тудэйцами лучше воюйте. Беспокоясь о змеинцах, Дарник отправил к ним «Милиду» с припасами: грозно плавать там и под корень продолжать выжигать острова, чтобы любое шевеление тудэйцев было видно еще издали.
Полуторатысячное полевое войско, против трех тысяч конных «чернецов» у Правого Рукава было не самым выгодным соотношением, поэтому Дарник решил сам возглавить его. Корнею на «Романии» надлежало вдоль берега сопровождать походников.
– А как же тудэйцы? – недовольно спрашивал Буним.
– Что-то я до сих пор не вижу большой помощи против них из Итиля, – отвечал ему Рыбья Кровь. – Можешь отправиться на «Милиде» к вашим морским стражникам и все как следует оговорить. Или вы только мои победы покупать умеете?
Буним предпочел вместо себя отправить на «Милиде» письменное послание к хазарским морским стражникам, а самому ехать с князем на Яик.
Напросилась с князем и Ырас.
– Я буду ехать в колеснице вместе с твоим шатром. Ты меня даже видеть не будешь, – пообещала она.
Лето уже заканчивалось, но дневная жара не спадала, поэтому войско двигалось ночной прохладой. Конники и колесничие уступали уставшим пешцам своих коней и колесницы, стоянки должным порядком не оборудовали, палаток с шатрами тоже не выставляли – лишь бы скорее дорваться до хорошей драки.
Когда до Правого Рукава оставалось двадцать верст и появился первый сторожевой разъезд «чернецов», войско чуть перестроилось и пошло должным боевым порядком: четырьмя повозочными колоннами с четким чередованием в них камнеметных колесниц, которым стоило лишь чуток развернуться, и они тут же готовы были открывать разящую все живое стрельбу. Приближение двух тысяч кутигурских конников дарникцы встретили спокойным выставлением квадратного повозочного фоссата и упредительными выстрелами из камнеметов.
Ответной тучи стрел со стороны «чернецов» не последовало – за долгий поход их запас у степняков сильно истощился, и теперь они больше рассчитывали на рукопашную сшибку с пиками, сулицами и булавами. Ну, а кто им предоставит такую возможность? Уж точно не князь Дарник.
– А что будешь делать, если они так и будут стоять на месте, готовые в любой момент напасть? – любопытствовал Буним.
– Подожду, когда их кони песок начнут есть, – невозмутимо усмехался князь.
В самом деле, простояв на месте несколько часов, кутигуры отошли чуть дальше, став поперек береговой дороги, мол, попробуйте сами подвинуть нас. Дарник только этого и ждал, тотчас же послал на струге, снующем между берегом и «Романией» Корнею приказ одновременно с походным войском крепко обстрелять «чернецов» из биремных камнеметов. Буниму разрешено было подняться понаблюдать на княжескую колесницу, сам Дарник влез на смотровую вышку и уже оттуда отдавал нужные команды.
  Сначала исходную позицию снаружи фоссата заняли две колесных Больших пращницы, затем к ним присоединились двадцать камнеметных и двадцать стрелковых колесниц, возле которых выстроились триста щитников с двумястами лучников, следом из задней стены фоссата выехали и построились восемьдесят катафрактов с тремя сотнями конников.
«Чернецы» тоже изготовились к сражению. Пятьсот или шестисот конников,  спешившись, выдвинулись вперед, собираясь встретить дарпольцев выстрелами из луков и стеной щитов с копьями и сулицами. За их спинами сосредоточились два больших конных отряда примерно по тысяче человек. Там тоже спешившиеся кутигуры стояли впереди лошадей, дабы щитами и кожаными доспехами закрыть своих скакунов от стрел противника. Князь с легкой улыбкой разглядывал со своей верхотуры эти построения.
По сигналу дарпольской трубы вперед помчались двадцать камнеметных колесниц и в ста шагах от пеших кутигур круто развернулись и замерли, выставив вперед стволы своих камнеметов. Следом выехали стрелковые колесницы, развернулись и выстроились во вторую линию, быстрым шагом к ним подошли щитники с лучниками, заняв промежутки между колесниц. С особым вниманием князь следил за полусотней суличников с тудэйскими металками – как-то они себя проявят!
Первыми, еще не дожидаясь выдвижения второй линии колесниц, выстрелили Большие пращницы. Груды пудовых камней, перелетев два стрелища, ударили в самую гущу конников «чернецов». Следом заговорили колесничные камнеметы, их выстрелы «репами» и «яблоками» достались спешенным «чернецам». Выбежав вперед, суличники мощно метнули металками свои сулицы. Развернувшаяся боком у самого берега «Романия» тоже начала обстрел из шести бортовых камнеметов.
И противник не выдержал, сначала попятились пешцы, а потом и конники. Удар с боку построенных клином катафрактов с поддержавшими их конниками превратил их отступление в поспешное бегство. Клин вошел в промежуток между конными и пешими «чернецами», отогнав первых и окружив вторых. Больше всего князь беспокоился за свою конницу, но она верно выполнила его предписание: не стала втягиваться в большое преследование, чреватое как бывает у степняков полным окружением и истреблением самих преследователей, а довольствовались ловлей арканами «чернецов» и их лошадей. Полностью окруженными оказались пешие кутигуры передового отряда, садясь на землю, они тянули вверх пустые руки, выражая свою покорность. Дарпольцы подходили и со смехом вязали их, почти полное отсутствие собственных потерь делало ратников великодушными, да и знали, князь их за это только похвалит.
Всего набралось до четырех сотен пленников и две сотни коней. Рыбья Кровь, впрочем, не успел даже толком рассмотреть захваченную добычу, как к нему через гридей пробралась Ырас:
– Не отрубай им руки, прошу тебя! – взмолилась она, от волнения путая хазарские и словенские слова.
– Если будешь жарко меня обнимать, то ни одной руки отрублено не будет! – под смех ратников пообещал князь – даже последний коновод понимал разницу между «чернецами» и тудэйцами.
Среди пленных оказался и один из макрийских воевод. Если с «чернецами» все было ясно и без допроса: воевали кое-как просто потому, что не хотели воевать, и знали, что дарпольцы к ним будут милостивы, то с макрийцем разговор получился о другом. Коренастый тридцатилетний бородач он старался вести себя мужественно и неприступно. Сначала сделал вид, что ничего не понимает ни на одном из трех дарпольских языков. Проверки ради, Дарник по-хазарски приказал гридям его повесить. Откуда что взялось!
– Не надо повесить, надо получить хороший выкуп, – тотчас же последовал ответ.
Впрочем, сведения о макрийском войске князя интересовали мало: Агапий отловил уже немало пленников, и все выведал достаточно подробно, да и находясь с кутигурами в устье Яика макриец свежих данных не мог иметь. Зато Дарника интересовали сведенья о макрийской земле: сколько чего там производится и чем торгуют. Выходило, что зерна,  льна и меда с мехами в Макрии предостаточно, да и в железе особого недостатка нет.
  – Зачем ты столько об этом спрашиваешь? – недовольно бурчал Корней. – Завоевать их, что ли, задумал?
– Тебя еще наместником туда отправлю, – пригрозил ему смехом князь.
Разъезды дозорных сообщили, что чернецы отошли к своему стану у Правого Рукава, а оттуда уже всем войском двинулись дальше на север.
Освобожденное от осады городище радостно приветствовало своего князя и походное войско, а «Калчу» и новенькая «Хазария» – корнеевскую «Романию». 
  На военном совете мнения воевод разделились. Одни говорили, что надо биремами переправлять походное войско на левый берег реки и спокойно идти к Дарполю, другие ратовали за переправу войска на Левобережье через хемодский наплавной мост, мол, аборики отказать не посмеют, третьи предлагали, не мудрствуя, идти по правому берегу к Дарполю и вместе с городским войском брать макрийцев в клещи, а пока эти клещи будут смыкаться высаженное с трех бирем морское войско захватит макрийский стан. Дарник слушал и удивлялся: откуда у его хорунжих и сотских столько здравых суждений.
Сам он выбрал хемодский вариант просто потому, что слишком хлопотно было через Яицкую дельту переправлять полторы тысячи ратников с лошадьми и колесницами. Присутствовавший на совете начальник хемодских лодий заверил, что проход через их город будет обеспечен, только он боится, что Совет старейшин, возможно, потребует, чтобы дарпольское войско проходило малыми отдельными частями. К подобным аборикским страхам можно было относиться лишь со снисходительной усмешкой.
На следующее утро, отдав нужные распоряжения, Дарник поднялся на «Хазарию» и пока походное войско вышагивало к Хемоду, плыл туда во главе флотилии, заодно знакомясь с новой биремой. Увы, этот осмотр вызвал у князя легкое недовольство самим собой. Каждое новое судно становилось почему-то лучше предыдущего: «Калчу» лучше «Милиды», «Романия» лучше «Калчу», а «Хазария» лучше «Романии». Так и получалось, что княжеская «Милида» вышла самой неказистой и тяжеловестной из всех.
Дальние дозоры неприятеля не обнаружили и пятнадцать верст до Хемода войско прошло без задержки. Как и предполагал начальник хемодских лодий, через свой город и мост аборики стали пропускать дарпольцев малыми частями: впустив двести-триста человек, поднимали подъемный мост у Западных ворот и дожидались, пока этот отряд окажется на левом берегу реки, только потом опускали его вновь. Хорошо еще, что ни макрийцы, ни «чернецы» не воспользовались столь удобным моментом. Немного понаблюдав за этой канителью, Дарник перебрался на «Хазарию» и отдал приказ флотилии плыть дальше к Дарполю.
Столица встречала князя с большим выдохом облегчения. Как не искушен и умел был Агапий в обороне города, но только при виде Дарника все почувствовали себя полностью в безопасности и почти сразу заговорили о немедленном сражении в поле. Князь особо не возражал:
– Конечно, будем сражаться, за этим сюда и пришли!
Дав Милиде приложиться к щеке мужа, а самому князю лишь издали поприветствовать Ислаха-ибн-Латифа с его арабами, наместник с воеводами потащили Дарника посмотреть на врага.
– Да какие же они враги, – в своем духе зубоскалил он. – Десять тысяч простых поединщиков, котрым хочется показать свою удаль, а вы сразу: враги, враги!
Тем не менее, взобравшись вместе с Агапием на верхотуру Смотровой вышки, смотрел и выслушивал наместника с полным вниманием. От ипподрома с его барьерами и зрительскими лавками не осталось и следа, исчезло и Торжище со своими лавками, гостевыми домами и складами, и Кутигурский посад, благо все юрты благополучно успели перевезли в Петлю и на Левобережье. Макрийцы расположили свой стан к северу от Дарполя за версту от города, видна была лишь его малая часть: сотня телег, соединенных в цепь, палатки и шалаши, костры и загоны для лошадей.
– Сначала они вблизи крепостного вала выставили шесть малых фоссатов с лошадьми и собаками, – сообщил Агапий, – с тем, чтобы никого из города не выпускать. Потом мы их Большими пращницами отогнали уже туда.
Теперь на их месте обустраивалась ставка пришедших с юга «чернецов». Там ограды вообще не было, несколько сотен большеордынцев вяло копали малый в два аршина ров, наращивая землей такой же высоты вал.
С неменьшим вниманием смотрел Дарник вниз, на сам город. Все юрты и «корзины» из него были убраны, тесовые крыши домов накрыты сырыми кожаными полостями от зажигательных стрел, всюду поставлены бочки с водой, как в ромейском фоссате все проходы между дворами превращали город в правильное шахматное поле.
Спустившись с вышки, князь с воеводами прошел на Западный вал. Здесь поверху шел крепкий плетень в два аршина, с внешней стороны обложенный мешками с землей. Кое-где у плетня лежали дополнительные мешки с землей, немного озадачившие Дарника, пока он не увидел, как караульный, встав на мешок, глубоко высунулся за ограду посмотреть все ли в порядке во рву и у самой стены. Последовав примеру караульного, князь тоже выглянул наружу. Ров сильно пересох и стараниями макрийцев был почти засыпан землей и веточным мусором.
Внимательно осмотрел он и гнезда для камнеметов, что располагались на валу через каждых сорок шагов. Возле камнеметов высились аккуратные горки камней: «репы» – справа, «яблоки» – слева, тут же и корзины с железными «орехами». Все гнезда были заботливо укрыты полотняными навесами от солнца и имели железные печки с запасом древесного угля и лавки для отдыха.
– Собирались готовить кипяток для макрийцев, но толку особого не получилось, оставили для разогрева еды и для факелов, – пояснил Агапий насчет печек.
Дарник обратил внимание, что вдоль плетня лежало немало железных кошек на длинной волосяной веревке. Вопросительно глянул на наместника.
– Несколько раз они по ночам пытались завалить ров хворостом и снопами камыша, – объяснил тот. – Утром мы их оттуда «кошками» вытаскивали себе на растопку.
– А про мои штуки почему забыл? – упрекнул Агапия, следовавший за ними Ратай.
– Вон видишь, маленькие колышки и ямки на одно ведро, – указал князю на поле наместник. – Днем в них только слепой попадет. Но при ночном приступе на них пришлось немало макрийских сломанных ног и пропоротых животов.
– А мой «чеснок»?
– Твой «чеснок» был хорош при защите, а теперь, когда сами выйдем, уже свои ноги и копыта начнем калечить, – нашел придирку ромей. – Сам со своими подручными пойдешь дорогу войску расчищать.
Особый интерес князя вызвали две надвратные башни. Их верхний ярус выдавался вперед над воротами на полторы сажени, позволяя стрелять через бойницы не только вниз, но и по сторонам вдоль вала.
– Тоже твоя придумка? – спросил князь у Ратая.
– Мне чужого не надо. Это все он, – похвалил Агапия чудо-мастер.
– Гонец говорил, что макрийцы используют свои телеги с копнами веток, передвигая их к валу, – вспомнил Рыбья Кровь.
– Передвигать-то они передвигают, – довольно ухмыльнулся Агапий. – Да одно попадание камешка Большой пращницы переламывает их телеги пополам.
– А как их «черепаха» из щитов?
– «Черепаха» у них хороша против стрел, а так даже удар «репы» не держит. 
Остался доволен Дарник и особыми крепостными доспехами ратников из ратайских мастерских: с ведром вместо шлема на голове и все выше пояса покрыто железом так, что не то что стрела – иголка до тела не доберется. Только выглядывай наружу и собирай на себе вражеские стрелы.
С гордостью показал Агапий князю трофеи: снятые с убитых макрийцев доспехи и оружие, а также десяток пленных. Отчитался и за снятый урожай ячменя, пшеницы и овса. Зерна, разумеется, на возросшее население на весь год хватить не могло, но все равно было неплохо: и на ячменное вино сгодится и на корм катафрактным коням с аргамаками.
Потом настал черед новых княжеских хором. Пказывать их взялись «курицы», решительно оттеснив от Дарника наместника с воеводами. По сути это был тот же длинный дом только в два яруса, нижний – каменный, верхний – деревянный. Помещения в нем уже никак нельзя было назвать каморами, а только горницами. Внизу: баня, поварня и ночлег для шести караульных, наверху: опочивальня, женская приемная и думная горница для князя. Эта думная поразила Дарника больше всего – никто никогда не заботился о том, чтобы у него было совершенно отдельная камора, в которой он мог находиться только сам по себе. В молодые годы это вообще ему как-то не приходило в голову, а потом просто неловко было требовать такое излишество, выходил из положения, выкраивая себе из сна один-два часа, чтобы просто полежать и без помех о своем, отвлеченном подумать. Эсфирь на пару с Лидией сами побеспокоились об этом вместо князя, доказав всем, что ему нужно место для чтения и письма. И в самом деле в просторной думной был только малый топчан, стол для письма и две полки на всю трехсаженную стену с извлеченными из княжеских сундуков книгами и свитками.
– Мы взяли с Милиды клятву, что она переступать порог этой горницы может только для того, чтобы здесь убрать в твое отсутствие, – гордо объявила Эсфирь. – Заодно будешь уходить сюда, когда Альдарик будет плакать по ночам.
– А зачем мне столько много пространства? – придрался к решению ретивых советниц Дарник. – Зимой еще и отдельно топить придется.
– А это чтобы можно было тебе ходить по ночам из угла в угол и придумывать кого еще победить, – Лидии ехидства как всегда было не занимать.
Ну что тут возразишь – лишь со вздохом покоришься!
Еще одно новшество ждало снаружи хором. Из поварни был выход в маленький дворик, обнесенный саженным каменным забором. Здесь имелся большой стол с лавками под полотняным навесом и с десяток широких горшков с высаженными в них цветами.
– Ну как? Нравится? – опережая Эсфирь, беспокойно спросила Милида.
Другие «курицы» живо расселись на лавках, всем своим видом показывая: вот где теперь будет место для твоего, князь, Курятника.
  – Очень хорошо. Только маленькое условие: подавать на стол угощение здесь будет кто угодно, только не княгиня. А теперь сидите, ждите и готовьте умные слова. Вернусь – проверю, – совсем развеселился князь и жестом позвал за собой Калчу.
Уединившись с ней в думной горнице, он коротко расспросил ее про связи с «чернецами». Воительница не скрывала, что имела с их переговорщиками несколько тайных встреч и была убеждена, что они могли бы стать на сторону Дарполя, вот только у макрийцев в заложниках дети их тарханов и сотских. Зашел разговор и о плененных походным войском большеордынцах. Князь пообещал их всех после победы отпустить за чисто условный выкуп в две овцы, а сейчас хотел, чтобы Калчу отобрала из них пять-десять человек, которые ночью бы пробрались в стан «чернецов» и убедили бы их воевод под любым предлогом не участвовать в ближайшем сражении с дарпольцами, например, при первых выстрелах камнеметов быстро отвести своих коней на безопасное расстояние. На том и уговорились. Калчу отправилась в свою тарханскую Ставку в Петле, а князь на военный совет в Воеводский дом.
У Агапия уже имелся подробный план предстоящего сражения:
– Как только люди Ратая расчистят от «чеснока» западные ворота, колесницы выйдут из Репейских ворот, конница – из Хазарских, пешцы просто перемахнут через мешочную стену, спустятся по валу и без труда преодолеют ров. Пока макрийцы сумеют выйти из лагеря и построиться, наше войско быстро обратит в бегство черных кутигур. Макрийцев можно даже не атаковать, если стрелять начнут колесничие камнеметы и Большие колесные пращницы, макрийцам не останется ничего другого как самим идти вперед и тогда они окажутся под обстрелом крепостных камнеметов.
– Отлично, – одобрил Рыбья Кровь. – Так и сделаем. Только дадим отдохнуть походному войску и на Восточном валу испытаем, как у пешцев получится дружно спускаться и перепрыгивать ров.
Позже князь заглянул еще к Ратаю, похвастал привезенными с Итиля тудэйскими металками, встретился с Радимом и раненым Потепой, которого из горящей Вохны на плоту переправили через Яик его бойники, коротко поговорил с Ислахом, в преддверии большого сражения вести серьезные переговоры не имело смысла.
– Я видел, как твои воины сражаются без князя, какими же львами они будут при тебе, – уважительно заметил визирь. – Позволь находиться рядом с тобой.
Ну что ж, это позволить было можно.
Заглянул князь и к Ырас, проверить, куда ее пристроил Афобий. Нашел свою морскую спутницу в Петле в «корзине» в окружении новых юниц с восхищением слушавших ее рассказ о походе. Боялся, что девушка если не словами, то глазами потребует от него мужского внимания, но нет, Ырас ни на что не претендовала, понимая, что каморка на биреме и двуколка с княжеским шатром – это предел их отношениям.
Только в сумерках сумел он освободиться и добраться до своих новых хором. «Курицы» вместе с вернувшейся Калчу терпеливо его дожидались. На столе стояло ячменное и виноградное вино, сыр, сочная белая рыба, ягнячьи ребрышки, сладости и фрукты, горели полдюжины сальных свечей. Лица и фигуры лишь угадывались в густом полумраке, но это было и самым замечательным. Расспрашивали, разумеется, о его морском походе: о стычке с хазарами, о распятых переговорщиках, сражении на Змеином и у Правого Рукава, карательных островных набегах. Не без подвоха интересовались, сколько именно отрубленных рук хватит для полного княжеского удовлетворения.
– Откуда я могу знать, – отвечал Дарник. – Если придумаю, как подобраться к ним по тонкому льду, то и зимой буду рубить. Пока сами не попросят прощения, тогда и прекратим.
Первой смилостивилась Эсфирь:
– Вы что, бессовестные, не видите, что князь едва сидит, чуть живой от усталости! А ну давай все по домам!
Да разве можно быть усталым от каким-то там разговоров со ста разными людьми, хотел пошутить Дарник, но сил, в самом деле, не хватило даже на шутку.
Когда «курицы» разошлись, он попросил Милиду принести ему два ведра воды. Только опрокинув их на себя прямо во дворике, он почувствовал себя чуть бодрее и поднимался наверх, уже шагая через две ступеньки. Альдарика в спальне не было, его предусмотрительно унесла к себе кормилица, и соскучившиеся друг по другу супруги вели себя с пылкостью молодоженов. Выяснилось, что общая усталость совсем не отразилась на главном достоинстве княжеского тела. Впрочем, на четвертом соитии Дарник все же сломался, вернее, понял, что его ретивость может продолжаться до самого утра и испугался за свой завтрашний не свежий вид: а ну как Корней при воеводах ляпнет, что пора им и на князя «Пояс верности» надевать, а с него это непременно станется.
– Спи, ты завтра мне нужна свеженькой, – пожелал он Милиде и, взяв подушку, прошествовал в думную на топчан.
Здесь были два окошка величиной с локтевой щит с тысячью звезд в каждом из них, сотня книг на полках, чьи корешки взывали к мудрости и взвешенности, и чрезвычайно много черного пространства, наполненного душами мертвых людей, каждая из которых шептала: «Ты убил меня честно и правильно», и непонятный еще более черный сгусток величиной с человеческую голову, который медленно поднимался от пола к потолку. «Что в нем?» – лихорадочно старался понять Дарник и вдруг догадался: – «Это я сам, хочу к чему-то большому вынырнуть».
Заснул он перед самым рассветом и первый раз в жизни беспробудно проспал почти до полудня. Явившиеся поутру «курицы», тихо переговаривались между собой в соседней женской приемной, наотрез отказываясь пропускать к Князьтархану его воевод.

8.
Через два дня все состоялось полностью в соответствии с расчетами Агапия, с той только разницей, что несмотря на подготовку на Восточном валу, пешцы просто выбежали из ворот вслед за колесницами и конницей. Переговорщики Калчу сделали свое дело: при первом залпе выстроившихся колесничих камнеметов «чернецы» бросились наутек, остановившись лишь на безопасной полуверсте.
Макрийцы тоже пришли в движение, но должным образом изготовиться к сражению смогли, когда шесть дарпольских хоругвей ровными прямоугольниками уже стояли на разрушенном ипподроме. Самым лучшим было напасть на макрийцев, пока они еще не все как следует построились, но Рыбья Кровь медлил, продолжая опасаться бокового удара «чернецов» и ожидая, когда готовы будут к стрельбе четыре Больших колесных пращницы, последними выезжавшими из городских ворот. Двадцать колесниц выстроились напротив макрийцев и тридцать стерегли наскок «чернецов». Впрочем, камнеметы на колесницах легко могли разворачиваться в любую сторону.
Шесть или семь тысяч макрийской пехоты тем временем выстроилась сплошной стеной, закрытой длинными каплевидными щитами и выставив вперед не меньше трех-четырех рядов копий. Оглянувшись со своей колесницы, Дарник увидел, что весь Западный вал усеян зрителями. Князю стало слегка не по себе. В своей победе он нисколько не сомневался, но вот потери?!.. Чтобы прямо на глазах своих жен и наложниц гибли их мужья и полумужья!..
Да, его прошлогодняя угроза о тяжелых потерях будет, наконец, выполнена, но что в этом хорошего. А как по-другому, если пробиваться надо через стену с копьями. В двухдневных учебных сражениях он попытался использовать четырехсаженные колья, что придумал Ратай со своими юницами, но получилось это не очень ладно: стоило одному ратнику споткнуться, как заваливалась вся колонна, а пробитый таранным колом один мешок шерсти препятствовал дальнейшему движению тарана, поэтому от этой затеи пришлось отказаться. Но сейчас Дарника как озарило, он понял, как именно надо применять эти тараны.
– Назад! Все отступаем! – отдал он приказ удивленным воеводам. – К Хазарским воротам.
Войско стало медленно отступать вдоль Западного вала. Макрийцы двинулись было вперед, но потом остановились, догадываясь, что их хотят подвести под выстрелы крепостных камнеметов. Так же думали и зрители на валу.
Ко всеобщему изумлению отступление не остановилось, сначала в Хазарские ворота въехали, сложив коромысла, четыре Больших пращницы, потом вошли пешцы со стрелками, за ними катафракты, замкнула отступление колонна колесниц.
Пока ратники расходились по своим хоругвенным дворам, Дарник собрал для объяснения советников в Воеводском доме:
– Мы наемники, сражение наше ремесло. Мы хотим сражаться и побеждать много- много лет. Но мы совсем не готовы быстро умирать. По крайней мере, я сам не готов многих из вас терять. Мы разобьем макрийцев, но сделаем это самой малой кровью.
– Наше отступление наверняка сильно воодушевило макрийцев, – не согласен был с князем Агапий. – В следующий раз они будут сражаться еще злее и уверенней.
– Они погибнут, а геройски или трусливо – это уже не имеет значения, – заверил наместника и воевод Рыбья Кровь.
Из Воеводского дома он вместе с Ратаем направился в оружейные мастерские.
– Мне нужно, чтобы ты немного перестроил десять колесниц.
– Это как же?
– Вместе одного дышла, чтобы было три. Центральное дышло удлини на сажень, а боковые на два аршина. И все три дышла впереди нужно соединить крепкими перекладинами, чтобы получился небольшой клин.
– А дальше что?
– А дальше разогнать колесницу и врезаться ею в стену макрийских щитников.
– Никакая лошадь не поскачет на выставленные пики.
– Конечно не поскачет, – согласился Дарник. – А вот если им завязать глаза…
Ратай выпучил на князя восхищенные глаза:
– Ты почти такой же умный, как я!!
Вроде сомнительная похвала, но Дарник был ею весьма польщен.
Вся следующая неделя прошла в деловых и неспешных приготовлениях. Ратай готовил трехдышловые колесницы, добавляя к ним тяжелые колеса и задний противовес, наполненный камнями, чтобы придать не только вес, но и устойчивость странному сооружению. Войсковые конюшие подбирали крупных и резвых коней и обучали их скакать в колесницах с завязанными глазами. Изменен был и таранный кол для пешцев, вместо острия к нему была приделана аршинная перекладина, с тем, чтобы не застревать в одном воине, а сметать с пути по три-четыре щитника. В качестве таранщиков выделили целую сотню бойников, по десять человек на один пятисаженный кол. У них постепенно все стало получаться, кроме невыносимого женского ора, который мужские глотки никак не могли осилить. Пришлось добавить к каждому тарану по паре юниц.
Но даже с этими уловками-смекалками сражение с вдвое превосходящим противником продолжало выглядеть не слишком обнадеживающе, поэтому Дарник с Агапием, Корнеем, Калчу, Ратаем и Радимом принялись разрабатывать порядок нападения на лагерь макрийцев со стороны реки. Согласно этому плану три биремы, шесть дарпольских и двадцать хемодских лодий должны были высадить на правом берегу прямо у макрийских телег тысячу ратников, поддерживая их стрельбой из судовых камнеметов вместе с шестью Большими колесными пращницами скрытно доставленными на левый берег напротив их лагеря. На полную победу Рыбья Кровь не рассчитывал, но крепко надеялся этой чувствительной вылазкой принудить неприятеля к переговорам – не думают же они здесь до зимы в палатках оставаться.
По сведеньям захваченных «языков» макрийцы доедали последнее зерно и крупы и уже пускали на харчи кутигурских коней. Воображение князя рисовало замечательную картину, как его флотилия колонной подкрадывается в прерассветной дымке к макрийскому лагерю, и как вскочившие в воду дарпольцы, перемахнув телеги ограды, устремляются на спящих макрийцев. Вот и упражнялись денно и нощно в согласованном движении судов и в дружной высадке на берег. Охлаждала его лишь трудность сохранения всей этой атаки в тайне. А ну как навстречу резвым ратникам встанет стена щитов с выставленными рядами копий!
Корней подал мысль, что надо спокойно плавать туда-сюда по реке одиночными биремами и лодиями, не открывая камнеметной стрельбы, дабы макрийцы привыкли считать эти суда чем-то малозначительным. А под это притупившееся внимание перевести всю флотилию версты на три выше по реке, чтобы уже оттуда атаковать макрийцев без плеска весел, просто сплавлясь вниз течением воды.
И князь уже совсем согласился на это, когда в Воеводский дом, где проходили их обсуждение ворвался гонец с известием, что пятью верстами выше по реке макрийцы начали на плотах переправу на левый берег Яика.
– Ну наконец-то! – обрадовался Дарник. – Вот и биремам дело нашлось.
Советники не понимали, чему радуется князь.
– Нам не хватит людей еще и Левобережье закрывать, – усомнился наместник.
– Никто обороняться не собирается, теперь только вперед! – Дарника охватило боевое возбуждение. Первым поскакала выполнять задание Калчу: двумя хоругвями мешать макрийцам переправляться. Следом двинулся Радим, посадив на все колесницы и за спину конникам еще одну тысячу пешцев. Корнею надлежало во главе трех бирем и шести лодий плыть вверх и прервать макрийскую переправу. Сам князь с остальными двумя хоругвями, шестью Большими колесными пращницами и двумя конными хемодскими сотнями собирался отправляться следом за радимцами. Агапий должен был поднять все крепостное войско, вооружить пятьсот кятцев и сторожить не только Дарполе, но и Петлю с Левобережьем от возможных плотов с макрийцами.
– Я тоже с тобой! – запросился Ратай. – Или хотя бы с Корнеем.
– Хорошо, будешь со мной, – разрешил князь.
При выезде из города за ним также увязались посмотреть Ислах и Буним.
Так начиналась их Речная битва.
Снующие между князем и передовым отрядом гонцы докладывали, что делается на переправе. По словам Радима, переправиться успело до четырех тысяч пеших и пяти сотен конных макрийцев. Конники Калчу издали обстреливали макрийских конников из луков, вызывая их на ответный выпад, но те благоразумно держались у самой воды, скрываясь за стеной щитов пешцев.
Скоро эту стену из больших щитов увидел и головной полк князя. Чтобы лучше видеть, Рыбья Кровь перебрался из седла на смотровую колесницу. Ратай хотел сунуться туда за ним, но князь его не пустил, двойную тяжесть каркас из тонких жердей мог не выдержать. Вместе с Ислахом, Бунимом и парой гостей из Хемода и Кятского посада чудо-мастер занял стоячие места на трех стрелковых колесницах. С высоты двух саженей Дарнику было видно не только макрийское войско, но и Яик и продолжающаяся по нему переправа. Стена щитов из трех тысяч щитников и затаившихся за ними тысячи лучников и полутысячи спешившихся конников действительно выглядела внушительно. Атака ее двумя тысячами пешцев и тысячью конников Калчу не обещала легкой победы.
Пользуясь выжиданием дарпольцев, макрийцы продолжали переправлять новые сотни воинов. Только не знали они, что по реке движется еще семьсот морских ратников с сорока судовыми камнеметами, надевают брони на себя и коней сто пятьдесят катафрактов и уже подъезжают шесть Больших колесных пращниц с двумя сотнями хемодских конных латников.
Но вот на реке показалась флотилия. Впереди шла «Романия», за ней «Калчу» и «Хазария». Лодии едва поспевали следом.
Издали было видно, как засуетились переправившиеся макрийцы: конники отступили выше по течению, а часть щитников и пеших лучников развернулась лицом к реке. Правобережные же макрийцы напротив бросились вниз по течению, чтобы охватить своей стрельбой из луков все суда. Но что такое были их стрелы против хорошо укрытых лучников и камнеметчиков бирем. Не снижая скорости «Романия» врезалась сразу в два плота из тонких ракит, перевозивших пешцев, а биремные камнеметы почти в упор принялись обстреливать слишком близко стоящих к берегу макрийцев. Деревянные щиты против двухфунтовых «реп» и фунтовых «яблок» помогали мало, а железные «орехи» и вовсе валили макрийцев целыми звеньями. Плохо было лишь то, что камнеметы стреляли одновременно обоими бортами, и запаса камней не могло хватить надолго.
После пятого-шестого залпа переправившиеся макрийцы дрогнули и стали отступать от берега на совсем открытое место, где не было ни кустика, ни хорошего бурьяна, что князю только и требовалось. Он подал знак, и трубач протрубил атаку.
Сначала на свободное место между дарпольцами и кутигурами вырвались и развернулись тридцать камнеметных колесниц. Рядом с ними построились катафракты с латниками. Тронулись вперед и пешие дарпольцы. Когда между двумя стенами щитов оставалось не более полусотни шагов, ратники расступились, и в промежутки между ними с криками устремились десять таранных полуватаг. Рядом с ними вперед вырвались десять трехдышловых колесниц. У одной из них споткнулась и упала лошадь, еще одну колесницу сильно повело в сторону, и она перевернулась, зато остальные восемь колесниц врезались в неприятеля как надо. Миг – и в неприступной стене щитов с копьями образовались восемь широких прогалин, в которые, метнув металками и просто руками сулицы, ринулись с клевцами и короткими мечами ратники. Чуть меньшие прогалины получились от пеших таранщиков. Но главное было достигнуто: неприступная стена неприятеля смята и пошла рукопашная рубка, в которой тяжелые чешуйчатые доспехи макрийцев и их большие мечи были почти бесполезны перед более легкими доспехами и оружием дарпольцев, помноженными на их великолепную выучку ватажного боя.
В горячке сражения было уже не до княжеских распоряжений, и Дарнику оставалось лишь наблюдать за происходящим, удерживая при себе последнюю сотню гридей. Конный отряд макрийцев попытался ударить в бок дарпольской пехоты, но на него устремился клин катафрактов с латниками и последовавшими за ними кутигурами Калчу. Если с лучных колесниц, стрелки еще как-то участвовали в схватке, высматривая себе нужную цель, то камнеметные колесницы и Большие пращницы вынуждены были бездействовать, не решаясь стрелять в перемешавшуюся схватку своих-чужих. 
     Корней тем временем подвел к левому берегу еще и биремы. Неужели ему хватит ума вмешаться в рукопашную, обеспокоился князь. Но нет, моряки высаживаться не стали, просто уже из луков растреливали отступающих к реке макрийцев. Таким образом, неприятельское войско оказалось окруженным с трех сторон и, конечно, попыталось отступить на север в четвертую свободную сторону. Там, однако, им путь вскоре преградил очередной поворот реки, и сбрасывая с себя тяжелые брони, макрийцы бросились в воду, дабы переправиться на правый берег вплавь. Биремы с лодиями выстроившись в цепочку принялись баграми и «кошками» вылавливали их из воды. Кутигурские конники тем временем с арканами гонялись за уцелевшими макрийскими конниками.
Битва постепенно затухала. Ошеломленный слишком разящим натиском дарпольцев противник лишь кое-где еще оказывал сопротивление. Чтобы побыстрей все закончить, Рыбья Кровь послал вперед и княжескую сотню – пусть тоже порезвятся.
В плен брать макрийцев он особо не указывал, но ратники, памятуя, какая может быть от пленных польза, лишь этим в конце сражения и занимались. А приготовленные каждым дарпольцем веревки и навык нападать вдвоем на одного, только еще сильнее способствовали этому.
Когда Дарнику позже при подведении окончательных итогов сообщили о полутора тысячах захваченых макрийцев, он не мог сдержать своего негодования:
– И что, прикажите, мне с ними теперь делать?! 
– Как-то давно я не видел полторы тысячи отрубленных рук, – довольно ухмыляясь, подначил Корней и едва увернулся от крепкой княжеской затрещины.
Пошли смотреть на этих пленных. На выжженной сухой земле сидели и лежали многие сотни побежденных воинов, охраняемые кутигурами и дозорной сотней. При приближении князя с воеводами, они начали вставать, и от этого зрелище стало еще более жалким, лишенные доспехов, а то и верхней одежды они живо напомнили Дарнику смердов-погорельцев, как-то явившихся к нему в Липов за княжеской милостью, были такими же бородатыми, коренастыми и просящими. Многие из-за ран даже не могли подняться, раздавались стоны, плач и тихий вой особенно пострадавших.
– Всех, тяжелораненых – на правый берег! – приказал Рыбья Кровь Корнею.
– Как именно? – не сразу понял тот.
– Перевезешь и просто оставишь на берегу. Пусть макрийцы сами о них пекутся.
– Кто из вас по-хазарски или по-словенски знает? – обратился к пленным по-хазарски князь.
– Я знаю по-словенски, – вперед выбрался рыжий молодой макриец.
– Объясни остальным, что мы никого убивать не собираемся. Отправим вас назад после полного замирения. Пока выкуп не отдадут, будете работать у нас за еду. Каналы копать или камни добывать.
  Макриец, обернувшись к своим, все это перевел. По рядам пленных пробежала волна оживления, некоторые даже улыбались.
В помощь кутигурам и дозорным князь добавил нескольких толковых полусотских с наказом по прибытию пленных в Кятский посад распределить их по десятку ям, что готовились на Левобережье как пруды для половодных вод следующей весной. Покончив с пленными, Дарник пошел смотреть на захваченную добычу. Кроме оружия и доспехов другого ничего не было. Заодно ему сообщили, что часть трофеев кутигуры уже присвоили себе. Пришлось князю строго объясниться с Калчу:
– Великие воины и шустрые грабители – это не одно и то же. Увлекшись сбором добычи, они могут потерпеть поражение от ответного удара. И это предательство тех ратникам, кто до этой добычи не добрались. Именно поэтому в моем войске все всегда сдается в общую кучу. Только потом все трофеи оцениваются и распределяются по всему войску. Твои сотские должны назвать самых лучших своих воинов, и они получат награду. Я понимаю, что человеку очень тяжело возвращать то, что он уже взял себе. Можно, конечно, оставить все как есть, но тогда твои воины уже никогда не будут получать своей части добычи из общей кучи.
Калчу была не совсем согласна с Князьтарханом.
– Хороший меч стоит пятьдесят дирхемов, а сколько дирхемов получит воин из общей добычи? Три или пять?
– Мы можем сделать еще лучше: навсегда забрать у твоих конников то оружие и доспехи, которые они получили из дарпольских оружейниц и во время похода не выдавать им харчей и фуража из войсковых припасов. Также передай им, что в следующий раз, когда они перестанут сражаться и займутся добычей, то будут все казнены.
Разумеется выслушивать такое доблестной воительнице было не очень приятно, но ничего не поделаешь – порядок и послушание в бою превыше всего!
Собственные потери у дарпольцев тоже были весьма чувствительны: полторы сотни убитых и еще больше раненых. Однако в сравнении с полностью разгромленным пятитысячным макрийским войском это выглядело почти бескровной победой.
Насчет своих убитых у князя были сомнения: сжигать их здесь, или везти в Дарполь на прощание с женами и вызывать там большую скорбь. Мнение воевод на этот счет тоже разделились. Наконец решили везти к столице, но не переправлять в город, а разжигать погребальные костры на Левобережье.
Пока разбирались с переправой через реку тяжелораненых и убитых макрийцев, погрузкой на повозки своих убитых и раненых, отправкой пленных в Кятский посад вновь прискакала Калчу с двумя сотнями воинов. В общую кучу трофеев полетели дополнительные макрийские доспехи, шлемы и мечи. Дарник в ответ послал к кутигурам пятерых писарей, чтобы они записали со слов сотских, кто из их воинов наиболее отличился и чем. Такое же задание было дано и сотским дарпольских сотен.
Калчу не очень понимала, зачем об этом делать запись, достаточно ведь и просто вслух объявить. Корней с готовностью объяснил ей, что это делается для того, чтобы никто другой не мог никогда наградную фалеру купить или украсть, за что обладателю не своей награды полагается позорная казнь через повешенье.
Победного пиршества решили не устраивать: все завтра, в Дарполе. Воеводы предлагали князю с малой дружиной возвращаться в город. Дарник наотрез отказался:
– С войском пришел, с войском и вернусь!
Зато решительно отправил восвояси всех бунимов и ислахов, пытавшихся выразить ему свой восторг от увиденных действий дарпольцев.
В город на колесницах в ночь отправили лишь убитых и раненых. Все остальное воинство расположилось на ночлег прямо на земле, разложив рядом с собой доспехи и оружие, подсунув под голову кулак или подшлемник. Князь тоже улегся на землю среди ратников, пристроив свою голову на животе Ырас. Несколько раз за ночь поднимался шум и беготня – это пытались сбежать пленники, которых не успели вечером отправить в к Дарполю. Утром два десятка из них привели к Дарнику на суд. Князь караульных разочаровал:
– Чего тут наказывать? Это их право сбегать из плена. А вы, что не дали им сбежать – молодцы. Наверно еще и хороших тумаков беглецам надавали! Пускай это и будет им наказанием! – И приказал каждому из караульных выдать по три дирхема.
Ватажные повара по привычке грели на кострах воду в котлах, но ратники зароптали: хотим скорее домой! И оставив на переправе заградительную хоругвь, войско, испив чистой речной воды, бодро зашагало домой.
По просьбе князя Корней разыскал среди пленников воеводу знающего словенский язык и все пять верст Дарник, спешившись, прошел рядом с макрийцем. Бородатый пленник по имени Чадаш отвечал князю на вопросы достаточно обстоятельно.
– Какой был смысл разделять войско на две половины? – удивлялся Рыбья Кровь.
– Мы не разделялись, мы полностью собирались переправиться. Ваши большие лодии просто не дали нам это сделать.
– А что вы собирались делать после переправы?
– Наши лазутчики узнали, что там много юрт и мазанок, почти ничем не огражденные. А с твоими, князь, кутигурами мы умеем хорошо справляться.
– Я знаю, что у вас кончилась мука и стрелы. Как вы пошли в такой дальний поход, не запасшись достаточным провиантом и наконечниками для стрел?
– Мы привыкли все это брать у врага.
– А почему вы решили, что я ваш враг?
– Ты союзник кутигур и защитник богатого Хемода. Если бы ты пропустил нас к нему, мы бы с тобой не воевали.
– Значит, вы пришли сюда просто, чтобы ограбить Хемод?
– Нет, великий вождь Ялмари хотел, чтобы наши купцы беспошлино могли из Хемода торговать с Персией, Хазарией и Хорезмом. По Итилю торговать нам мешают булгары, поэтому лучший выход – это Яик и Хемод.
– А если бы вы разграбили и сожгли Хемод, что бы вы делали дальше? Вы бы могли построить сами здесь свой город? Сумели бы привезли сюда три тысячи плотников, землекопов и ремесленников, снабдить их на зиму теплыми домами и одеждой, пригнать сюда стада овец и коров, построить из кривых ракит торговые лодии, навезти пятьсот телег своих товаров, чтобы было чем торговать?
Чадаш озадаченно смотрел на Дарника, не очень постигая смысл вопросов.
Встречать на Левобережье победное войско помимо дарпольцев вышло немало кятцев, хемодцев и персидско-хорезмских купцов. Князю даже тревожно стало: а остался ли кто на Западном валу? Но оглядывая встречающих, ни Агапия, ни других крепостных воевод не заметил и успокоился. Не случилось и великого плача. Раненых уже разобрали по домам, а на месте погребальных костров остались одни головешки и неприятный запах горелого мяса. Слез на глазах женщин не было даже при виде идущих в общем строю легкораненых мужей. С любопытством глядели встречающие и на толпы пленных, несущими за плечами мешки с землей – затея Ратая, дабы те не могли убежать и не смеялись над ратниками, что шагали в тяжелых доспехах.
Подобное праздничное торжество в Дарполе было только при посвящении Дарника в кутигурские каганы, да и то в тот раз все происходило как-то более сдержанно и с оглядкой. Иное дело было сейчас. Всё и вся хотело хвастать и восхищенно слушать, безмерно пить и есть, хвалить и принимать похвалу, находить самые высокие и веселые слова, дружески меряться силами и ловкостью, целовать и быть поцелованным.
Не желая, чтобы все превратилось в пьяный загул, князь заранее распорядился приготовить в Петле для празднества сразу две больших поляны: на одной – готовить само пиршество с непомерными запасами еды и питья, на другой – возвести на козлах помост и доставить повозки с трофейным оружием.
Пока сколачивали помост, князь собрал старших воевод и договорился с ними, как им надо оценивать своих молодцов: на фалеры выдвигать лишь каждого двадцатого, на трофейное оружие – каждого десятого. 
В полдень ударило било, и ратники, успевшие на пиршеских кошмах, растеленных прямо на земле слегка перекусить, потянулись к наградной поляне. Сперва Дарник собирался начать награждение с простых воинов и уже потом дойти до старших воевод, но передумал, опасаясь, что не привычные к такому роду награждения сотские своим косноязычием испортят весь праздник, и решил сам подать в этом деле пример. Поднялся на помост с двумя писарями (им предстояло все записывать), с Афобием и Ырас (державшими шкатулки с фалерами) и стал звучно подвызывать к себе за наградами воевод, тут же объявляя их воинские заслуги. Сначала тех, кто удостоился серебряной фалеры, ими оказались Агапий, Калчу, Корней, Радим и Ратай.
– Агапию – за отличную оборону Дарполя, переправу в Петлю домов Правобережья, уборку зерна, управление городом.
– Калчу – за успешный перевод кутигурских улусов на Левобережье и отличную распорядительность в битве с макрийцами.
– Корнею – за морское командование на Змеином и верные действия на переправе. Вообще-то он заслужил две награды, но уж очень жирно ему тогда будет, – добавил князь, чем вызвал у зрителей большой смех.
– Радиму – за спасение своего полка и за командование в сражении в Речной битве.
– Ратаю – за его таранные пики и трехдышловые колесницы, что позволили взломать неприступный строй макрийцев и спасли жизнь сотням дарпольцев.
  Потом настал черед других хорунжих и сотских, участвовавших в сражении. Все они получили по медной фалере и право выбрать из трофеев по одному оружию и доспеху.
Следом пошло награждение отличившихся кутигур. Тут распоряжаться взялась Калчу, стояла рядом с князем на помосте, выслушивала своих сотских и уж тогда объявляла. Названным батырам к фалерам тоже прилагалось по два подхода к повозкам с трофеями. Одному из них, что прорубился в центр макрийского войска и захватил их знамя, Князь вручил даже серебряную фалеру, к несказанному ликованию всех кутигур.
Затем по такому же порядку награждали молодцов из других хоругвей: словенской, хазарской, лурской, ромейской, морской, отмечены были и хемодцы с кятцами, пройдя тем самым настоящее боевое крещение. Несмотря на жуткую растянутость всего этого, никто не проявлял неудовольствия, наоборот, жадно слушали и запоминающе разглядывали всех новоявленных фалерников, весело подшучивая над теми, кто слишком долго выбирал причитающиеся трофеи.
На пиршескую поляну все перешли лишь к вечеру и тут уже всласть спустили сами себя с поводка. Впрочем, до ссор и драк почти не доходило, все чувствовали некое приобщение к единому военному сословию, без различия племен и народов.
Спокойней было там, где на лужайке, тоже полулежа, расположились воеводы с князем. Рядом присутствовали «курицы», юницы-фалерницы и важные заморские гости.
После первых здравиц все заговорили о новом сражении с макрийцами, чтоб уже разгромить их до конца. Дарник воинственный пыл воевод чуть осадил:
– Какое новое сражение, вы что?! Хотите быть сторожами еще при трех тысячах пленных? Победа уже одержана. Думайте лучше, какую дань с них брать.
Воеводы весело смеялись, полагая, что князь просто так шутить изволит. Но на следующий день на Ближнем Круге Дарник повторил то же самое:
– Нет никакого смысла устраивать новое сражение. Макрийцы понимают, что если раньше не могли взять Дарполь приступом, то теперь он тем более им не по зубам. Да и кто тогда нам выкуп за пленных будет платить?
– Но если мы просто позволим им спокойно уйти, наша победа будет выглядеть весьма сомнительной, – высказал общее мнение воевод Агапий. – И они непременно захотят потом вернуться с новыми силами, чтобы поквитаться.
– Значит, им надо дать то, зачем они сюда пришли, – Дарник говорил вполне серьезно. – А пришли они сюда, чтобы иметь торговый путь в Персию и Хорезм.
– И чтобы они беспошлино здесь у нас торговали? – возмутился Корней.
– Бывают пошлины прямые, а бывают и не прямые. Ведь так? – обратился князь за подтверждением к Агапию.
– Непрямые пошлины, это когда купцы тут живут и за свой постой хорошо платят, либо отдают свой товар перекупщикам за полцены, – разъяснил ромей советникам.
– Рано или поздно хазарская и хорезмская кормушки могут для нас закончиться, – добавил Дарник. – А Макрия – это бездонные запасы зерна, льна, меда и мехов. Год назад я считал, что мы сами все это осилим, но что-то не вижу среди вас старательных землепашцев.
– А если все им не говорить, может они и на пошлины согласятся, – не хотел расставаться с дополнительным доходом Корней.
  – Вот ты и будешь вести с ними эти переговоры, – с улыбкой уступил ему князь.
– Значит, будем просто сидеть и ждать, когда они сообразят, что полностью проиграли и пришлют своих переговорщиков? – сильно удивилась Калчу.
– Именно так, – подвел итог обсуждению Дарник.
В городе решение князя заниматься своими делами, не обращая внимания на осаждающее войско, поначалу встретили с недоумением: если мы победили, то почему не может выходить из города и свободно передвигаться по Правобережью? Но потом обнаружили, что дел с лихвой хватает и на Левобережье, да и никто не мешает по реке перемещаться в Хемод и обратно, и все заметно успокоились. И уже с азартом бились об заклад, как скоро макрийцы догадаются, что Дарполь им первым переговорщиков посылать не будет: до первых холодов дотерпят или уже после?

9.
– Это Олова, жена хорунжего Наки, – представила Евла высокую доротную молодицу. – Лучше всех играет в затрикий, знает, что делать с пленными, и еще она словенка.
Последнее означало: вот тебе, князь, способ избавиться от слухов об окруживших тебя советчицах-иноземках.
Курятник привычно сидел под навесом во дворике княжеских хором. На двух больших лавках места хватало и на десять и на двенадцать человек. Дарник глянул на остальных «куриц», как они отнесутся к новой соратнице. Те смотрели с неопределенным выжиданием.
– Хорошо считает, знает словенскую и ромейскую грамоту, – добавила достоинств Олове Эсфирь. – И служит главной помощницей нашей Евлалии по ткацким мастерским.
Ага, значит, иудейка уже на стороне словенки, Калчу с Милидой явно нейтральны, а категорически против судя по всему одна Лидия, но при всех она возражать не будет.
– Олова сделала расчет, который не смог ни один писарь в Дарполе осилить, у нее получилось именно то число, которое ты говорил: 45 дирхемов за каждого погибшего ратника, – видя, что князь колеблется, поспешила сообщить Евла.
– У меня получилось сорок два дирхема, – поправила ее Олова, чуть зардевшись.
Число сорок пять было названо Дарником совершенно произвольно, и ему стало весьма интересно, как сия счетоводка вышла на похожую цифру. Но еще больше его занимали трудности с пленными.
– Ну и как мне с ними надо поступить?
– Я бы хотела рассказать тебе об этом с глазу на глаз, – еще больше покраснев, произнесла Олова.
– А почему не здесь? Это что, очень большая тайна? – он не прочь был устроить ей настоящее испытание.
– Иногда присутствие других людей может сбивать с нужного объяснения. Меня, по крайней мере, это всегда сбивает.
– Ну так найди способ, чтобы это тебя не сбивало.
Олова нерешительно оглядела всех сидящих под навесом.
– Тена, бена, спена, рвана, нана, дона, рана, здена, лина, плена, нынах, – произнесла словенка.
– Еще раз, – попросил Дарник, чуть напрягшись.
– Тена, бена, спена, рвана, нана, дона, рана, здена, лина, плена, нынах, – повторила она.
Князь от души расхохотался. Сказанное означало: «Тебе сперва надо разделить пленных». Это был тайный язык, на котором говорили словенские подростки между собой, дабы их не могли понять окружающие взрослые. Его употребляли и в его родной Бежети, потом он слышал это и от молодых словенских ополченцев. Разумеется, если он сам лишь со второго раза вникнул в смысл сказанного, то для любого инородца это вообще была тайна за семью печатями. Увы, самому ему без нужного навыка отвечать на отроческом словенском тоже было не по силам. И отведя Олову на противоположный край дворика, он выслушал ее уже на взрослом словенском.
Пленные макрийцы ныне являлись главной головной болью Дарника. Мало того, что полторы тысячи ртов надо было каждый день чем-то кормить, так еще по ночам держать возле их ям две сотни караульных, а днем, отправляя копать ров вокруг Кятского посада, держать для охраны и понукания нерадивых еще добрую хоругвь охранников.
– Что значит разделить пленных?
– Отделить всех вожаков. Не только воевод, но и всех, кто будет от лица пленных вести с тобой переговоры.
– А это еще зачем?
– Пленные не должно иметь вожаков, которые могли бы возглавить их бунт.
– Допустим, – согласился Рыбья Кровь. – Что дальше?
– Дальше надо превратить их работу в наивысшую награду.
– Это как же? – недоверчиво хмыкнул он.
Олова объяснила. Мол, здоровому крепкому мужчине сидеть целый день на одном месте совершенно невыносимо, а трудиться по принуждению всегда мешает гордость, значит, нужен третий путь: работать в две смены по полдня (охранников тоже наполовину меньше), кто будет работать плохо, тех просто оставлять на следующий день сидеть в яме. А лучшим работникам можно дать дополнительную награду: кубок вина, прогулку в Дарполь или даже посещение «Веселой юрты» (девки тебе, князь, кругом обязаны, согласятся обслужить макрийцев и бесплатно). С вожаками пленных действовать еще мягче, больше и лучше еды и совсем другую работу, чтобы у рядовых ратников была к ним зависть и недоброжелательство.
– А самое главное – если макрийцы откажутся платить выкуп, всех пленных можно посадить на землю и превратить в податных смердов, – подытожила сказанное словенка.
– Звучит очень заманчиво, – похвалил Дарник. – Ну, а самый первый шаг каким должен быть?
– Отделить воевод, и всех макрийцев два дня на канал не гонять, пусть сидят в яме.
– А как отделить? Они все сейчас одинаково выглядят.
– Сказать, что за всех сотских вождь макрийцев готов заплатить выкуп.
И князь снова рассмеялся, определенно, перед ним была не новая «курица», а советник рангом не ниже Корнея, Ратая или Агапия. Так оно вскоре и оказалось. Застенчивая пышка не только давала умные советы, обыгрывала князя и Агапия в затрикий, но и имела недюжинные способности к счету. Все, что приносили княжеские мастерские, кузни Ратая, торговые пошлины с купцов, судебные виры, что хранилось на складах и в войсковых амбарах – обо всем у нее всегда готов был точный ответ. В сильном проигрыше зато оказалась сама Евла – не могла смириться с сильным продвижением своей подопечной и снова оказалась среди «куриц» в одиночестве, словенке общаться со стратигессой и Эсфирью было гораздо интересней. 
В наказание советчицам, что Олову ему сосватали, не спросив его согласия, Дарник на следующий день привел в Курятник Ислаха-ибн-Латифа.
Статный арабский визирь с приятными манерами и хорошим знанием ромейского языка произвел на «куриц» самое сильное впечатление: учтиво слушал, коротко отвечал, смотрел уважительно и при этом вел себя совершенно непринужденно. Из всего Курятника трудности с ромейским языком были лишь у Милиды и Калчу, все остальные владели им достаточно бойко. А о чем говорить в присутствии знатного посла? Так случилось, что матроны готовились обсудить в этот раз с князем небольшую ромейскую книжицу со всевозможными любовными историями, что нашлась среди тех книг, что были получены Дарником от того же Ислаха.
– Да, я читал это когда-то, – признался визирь.
Князь просмитривал в ней лишь самое начало и сразу отложил за ненадобностью. Но сейчас подобное предложение его развеселило:
– Да читайте уже, вместе получим удовольствие.
Лидия поставленным учительским голосом стала читать. Первая история была про рыбака, который часто рыбачил в море и однажды не вернулся к своей молодой жене, и та не выдержала, бросившись от горя со скалы в воду. Женщины слушали затаив дыхание, Ислах тоже был само внимание и только для Дарника это звучало как набор глупостей. 
Зато благодаря гостю он вдруг увидел Курятник как бы со стороны и почувствовал себя довольно неловко. Красивыми среди советчиц назвать можно было разве что Милиду и Эсфирь. Калчу и Евла на это никак не тянули, в Лидии бросалось в глаза лишь ее знатное происхождение, Олова хороша была только для любителя больших пышных женщин.
Впрочем, с понятием красоты у Дарника всегда как-то не складывалось, стоило ему с любым человеком переброситься двумя десятками слов, и он уже не мог сказать, красив этот человек или нет, хотел видеть и видел в нем лишь его способности и умения, и нравится он ему из-за них или нет. Это касалось не только мужчин, но и женщин. Такого, чтобы воспламениться при виде хорошенького личика или изящной фигурки, с ним отродясь не случалось. С какой стати, если с пятнадцати лет женщины всегда сами по собственной воле являлись, чтобы разделить с ним ложе? Еще меньше думал он об этом в Дарполе, где чудовищная нехватка женщин делала вопрос об их внешней привлекательности совершенно излишним. Но ведь другие люди из других мест могут думать об этом совсем иначе? Вот с беспокойством и поглядывал на магометанского гостя, а ну как тот станет потешаться над убогостью его гарема? Но нет, кажется, не потешается, или просто хорошо владеет собой.
– Давай еще, – сказал Дарник, когда Лидия закончила рассказ.
Вторая история была про бедного пастуха, который чтобы получить жену должен был три года пасти стада ее отца. В конце концов, он все отработал, женился и обрел семейное счастье со своей женой.
– Ну, а теперь скажите, чем все это вам так нравится, – попросил Рыбья Кровь, когда чтица подняла голову, и повисло общее молчание.
– Своими чувствами, – первой заговорила Эсфирь. – Вернее, даже силой своих чувств. В обычной жизни человек смиряется, привыкает к потерям и разлуке, просто живет дальше серой скучной жизнью. Но не всем она подходит!
– Ты тоже так считаешь? – обратился князь к Лидии.
– Мне больше всего нравится, что здесь речь идет об обычных людях: рыбаках и пастухах, – сдержанно похвалила стратигесса.
Дарник вопросительно посмотрел на Евлу.
– Я знаю совершенно точно, что наш князь признает только телесные страдания, а любые душевные чувства его только смешат, – с вызовом произнесла ткацкая тиунша.
Еще один вопросительный взгляд обратился на Олову.
– Я думаю, князь Дарник просто любит читать про большие героические дела, – рассудила счетоводка.
Скользнув глазами по Милиде и Калчу, которые качнули головами в знак отказа говорить, Рыбья Кровь повернулся к Ислаху:
– А ты что скажешь?
– Я как-то говорил с одним умным человеком в Самарканде, – неторопливо и развернуто заговорил гость. – Он сказал, что рано или поздно все написанное про героические деяния великих людей отойдет в сторону и читать будут только вот такие истории про человеческие чувства. Уверял, что это неотвратимо. Мужчины будут заняты делами, а образованные женщины захотят развлекать себя такими выдумками. Но есть опасность, что именно из-за таких книг превратятся со временем в полумужчин, а женщины наоборот станут мужеподобны и будут всегда недовольны теми мужьями, что им достанутся.
– Лучше и не скажешь! – одобрил слова гостя князь.
– Говори, свое мнение, говори!! – дружно напустились на него «курицы».
Рыбья Кровь испуганно развел руками: сдаюсь и уступаю.
– Я бы к словам высокого посла добавил лишь одно. Оттого, что ничтожные люди будут подробно рассказывать про свои чувства, они не перестанут быть ничтожными людьми. Пусть про любовь рыбаков и пастухов читают сами рыбаки и пастухи. Мне про это не интересно. Мне пожалуйста про царей и принцесс, никак не меньше, – закончил Дарник, широко улыбаясь и жестом показывая, что все, с этим закончили.
Когда он провожал из хором Ислаха, тот на прощание сказал:
– Ты мне про все это рассказывал, но я не верил. Теперь не только верю, но и немного завидую. Особенно тому, что тут могут сидеть чужие жены, которых отпустили мужья. У нас такое совершенно невозможно. Твои воеводы должны ревновать тебя к ним.
Кажется, слова гостя были вполне искренними.
– Они и ревнуют, – сказал князь.
Насчет покладистых мужей «куриц» Ислах как сглазил. Уже в следующий раз Олова пожаловалась, что Нака никак не хочет ее отпускать на княжьи посиделки.
– Ну что ж, придется в Курятник и его приглашать, – с улыбкой предложил Дарник.
И в самом деле на их женском совете стал почти регулярно присутствовать всегда серьезный хорунжий лурской хоругви. С трудом понимая толмачский язык, он совсем оставался в неведенье, когда озорницы-«курицы» переходили на чистую ромейскую речь. Примеру лура попытался последовать и Корней, но князь живо отшил любимого воеводу:
– Надо было раньше беспокоиться о своей красотке, а теперь проси Наку присмотреть еще и за ней.
Решение, предложенное Оловой насчет пленных, оказалось не совсем простым. Особо проситься на работу и рвать на ней жилы охотников не нашлось. Сидеть в яме, уныло уставившись прямо перед собой, было намного предпочтительней. Но половинный рабочий день прижился – хлопот с охраной точно стало меньше. Отделение макрийских воевод тоже подействовало благотворно – ватагу пленных на работу после этого могли сопровождать уже не более четырех-шести караульных.
А что же осаждающее войско? Оно продолжало стоять лагерем в версте к северу от Дарполя, занятое лишь рыбной ловлей да охотой на кабанов в речных тугаях. Морская хоругвь иногда шалила: две биремы выстраивались на реке напротив лагеря макрийцев так, что между ними оставался промежуток в пол-стрелища, и команды по-ватажно бросались в воду, состязаясь друг с другом в плаванье. Как потом выяснилось, что эти состязания страшно бесили вождя Ялмари и его воевод, и вызывали ропот среди рядовых воинов.
Сами дарпольцы все больше занимались своими повседневными делами. Снова, как и в мирное время все ратники разделились на три части, лишь одна несла военную службу, остальные две трети вернулись к строительству домов, работе в мастерских, охоте и рыбной ловле на Левобережье. По воскресеньям возобновились и ратные игрища. Новый ипподром-ристалище был устроен как раз напротив лагеря макрийцев. С расстояния в три стрелища подробности игрищ рассмотреть было трудно, но конные скачки и гонки колесниц различались вполне отчетливо.
Через день без хлопот прибывали гонцы из Заслона и Эмбы. Там все было тихо и мирно. На Змеином получили все зимние припасы и пару раз принимали у себя и персидские и хазарские фелуки, стало быть, в Итиле уже знают и про действия против тудэйцев и про войну Дарника с макрийцами. Правда, по словам гонцов, в Заслоне скопилось аж три торговых каравана из Ирбеня, которые дожидаются, когда закончится осада Дарполя, а из Эмбы приближался хорезмский караван в Хазарию. По всему выходило, что все же надо побыстрей прогонять осадное войско.
Макрийцы крепились почти две недели, рассчитывая славно обороняться в своем лагере, но когда поняли, что никто на них нападать не собирается, выслали, наконец, переговорщиков. Войско у них было вовсе не единоплеменным, в нем имелось немало наемных булгар и словен. От их перебежчиков князь имел хорошее представление, что творится у воинственных северян: по десять стрел на колчан у макрийцев и по пять стрел на колчан у черных кутигур, каждый день умирает по пять-шесть раненых, небольшие табуны лошадей сохраняются уже не для конницы, а для обозных телег, если, конечно, придется выбираться домой, в чем многие макрийцы уже стали сильно сомневаться.
Первых и вторых послов Рыбья Кровь с ходу отверг. Первых за то, что заявили:
– Наш вождь Ялмари спрашивает: будут ли словенские воины отсиживаться в городе или захотят добыть победу в честном сражении, как подобает настоящим воинам?
Вторых – за предложение заключить мир, если будут возвращены все пленные и заплачено дарпольцами десять тысяч дирхемов. На что Дарник ответил:
– Передайте правителю Ялмари, чтобы присылал более умных переговорщиков.
Глава следующей троицы переговорщиков Мауно, к счастью, оказался весьма понятливым, захотев первым делом узнать, чего именно хочет Князьтархан Дарник.
– Хочу я быть союзником правителю Ялмари, только и всего, – отвечал Рыбья Кровь, словно именно он сейчас находился в безвыходном положении. – Мы сперва можем заключить союз на один год, а потом, если нам обоим это подойдет, будем союзниками и дальше.
– Союзниками против кого?
– Против вторжения тюргешей. Вы будете закрывать от них правый берег верхнего Яика, я – правый берег низовий.
Предложение было столь неожиданным и требующим осмысления, что послы тут же захотели о нем сообщить своему правителю.
Едва макрийцы покинули Воеводский дом, где велись переговоры, как воеводы недовольно накинулись на Дарника.
– Какой договор? Зачем он нам нужен?
– Выходит, это мы у них мира просим, а не они у нас?
– Если договор, то никакого выкупа за пленных не будет, что ли?
Вместо князя разъяснение дал Речной воевода, как теперь все называли Корнея:
– Неужели не понимаете, князь просто хочет позволить этому Ялмари сохранить его достоинство. О договоре услышит все макрийское войско, а на «мелкие выплаты», которые мы потребуем, никто уже не будет обращать внимания.
Рыбья Кровь лишь снисходительно улыбался, как бы подтверждая его слова.
На следующее утро те же переговорщики явились в самом боевом настроении.
– Твое предложение, князь Дарник, вождь Ялмари и советники внимательно обсудили, но, к сожалению, решили отвергнуть, – заявил Мауно. – В нашей лесной земле тюргешам делать нечего. И мы ее умеем сами хорошо оборонять от любых степняков.
– Тогда мы можем заключить договор, что весь Яик мы беремся оборонять сами, а вы нам в этом никак не мешаете.
– И этого будет достаточно? – усомнился посол, с запозданием понимая, что этим условием князь Дарник освобождает от присутствия макрийцев весь правый берег реки.
– Быть добрыми союзниками всегда хорошо, – заверил его князь.
Все это было только началом переговоров, которые шли еще целую неделю. Главный спор шел о пленных. Мауно пытался убедить Дарника, что безвозмездное возвращение пленных – лучшая основа для вечного мира. Князь же отвечал, что лучшая основа – не требовать с макрийцев возмещения за сожженную Вохну и десяток сторожевых веж, а необходимость выплаты выкупа за пленных очевидна как для простых макрийских воинов, так и для макрийской знати. Наконец заговорили и о выкупе: переговорщики хотели платить только за пленных воевод – Рыбья Кровь настаивал на выкупе всех пленных, говоря, что в противном случае он их всех отправит на итильские острова, ловить там рыбу и отбиваться от тудэйцев. Его угроза произвела воздействие и стали рядиться насчет самого выкупа.
– Полторы тысячи по пятьдесят дирхемов это семьдесят пять тысяч дирхемов: где взять такую сумму? – прибеднялся Мауно.
– Хорошо, пусть будет сорок тысяч серебром, остальное мехами, зерном и железом, – соглашался князь.
Сошлись, наконец, на тридцати тысячах дирхемов, а остальное товарами, что макрийцы восприняли как свое большое достижение. Тут, правда, возникла главная закавыка: как отдавать пленных, получив только обещание оплаты?
– За каждого пленного по мечу и хорошей кольчуге, хоть прямо сейчас, – нашел выход князь.
Обрадованный переговорщик помчался сообщить об этом своему вождю, но вернулся с весьма своеобразным ответом:
– Мы согласны сделать такой обмен, но в том случае, если князь Дарник победит в честном поединке с вождем Ялмари.
Дарник добродушно рассмеялся над таким предложением и объяснил Мауно:
– Драться до смертельного исхода не имеет никакого смысла. Ну убьет он меня и что? Тогда уже никто и ничто не удержит моих воинов от резни под корень всех макрийцев: сначала пленных, а потом и ваш лагерь. Если одержу победу я, то с кем тогда мне заключать союзный договор: с простыми воеводами?
– Пойми и ты нашего вождя, – почти умолял посол. – Как ему с половиной войска и с потерей полторы тысячи мечей и кольчуг возвращаться домой. Все решат, что он побоялся до конца с тобой сражаться.
– Если я его одолею, это будет что, достойнее? – недоумевал Дарник.
– Появится оправдание, что он, спасая воинов, рисковал собой.
– А если он одолеет, то что?
– Тогда все поверят, что он действительно заключил союзный договор и просто захотел выкупить наших пленных.
Ну что ж таким доводам можно было поверить. Оставалось только выбрать оружие для не смертельного поединка. После долгих обсуждений остановились на простых двухаршинных палках, это был выбор макрийцев, сам Дарник предпочел бы две короткие палки. И без защитных доспехов, только шлем и голый торс, да еще очерченный круг, кто за него будет вытеснен, тот и проиграл.
Буквально перед самым началом поединка Корней, допросивший одного из пленных, «обрадовал» князя сообщением, что у макрийцев сражение на палках такое же любимое состязание, как борьба у луров или кулачный бой у словен:
– А ты, я даже не помню, когда последний раз упражнялся хотя бы на лепестковых копьях. Как побеждать думаешь?
– А кто тебе сказал, что я собираюсь побеждать? – огорошил Дарник Речного воеводу и других советников.
– То есть как? Собираешься проиграть?! – не мог взять в толк Корней.
– Для государственных дел это было бы самым предпочтительным, – с улыбкой уверил воевод князь.
По договоренности круг поединка очертили возле Западного вала, чтобы дарпольцы могли наблюдать за ним прямо со стены. Возле самого круга допущено было присутствовать по пятьсот воинов и с той и с другой стороны. Макрийцы явились наполовину конно, наполовину пеше, блистая своими бронями и синими щитами, копья, мечи и луки тоже были при них. Каганская хоругвь в вооружении ничем им не уступала, только имела более легкие доспехи, а локтевые щиты были разве что у каждого третьего, зато чуть позади ратников выстроились двадцать камнеметных колесниц, убедительно показывая, на чьей стороне военное превосходство. Главный просчет заключался в том, что среди всех этих готовых к столкновению воинов князь с голым торсом был весьма уязвим к любому виду оружия. Но назад ходу уже не было.
Выйдя в круг, Рыбья Кровь с любопытством ждал своего противника. Однажды в подобном княжеском поединке он уже смертельно ранил знатного князя, как-то будет теперь? Вождь Ялмари оказался рослым тридцатилетним молодцом с массивными мышцами и суровым лицом, больше похожим на лесного разбойника, чем на высокородного правителя.
Дарник шагнул навстречу Ялмари и дружески протянул вперед обе руки. Вождь с недоумением смотрел на него. Не смущаясь этим, князь взял кисти рук Ялмари и высоко поднял вверх, демонстрируя свое дружеское расположение. По рядам и той и другой стороны прошел одобрительный гул, хотя обычай и там и там предписывал устрашать неприятеля угрозами и проклятиями.
К поединщикам подошел седоусый макриец и протянул им две одинаковых чуть закругленных на концах палки. Они взяли их и отошли друг от друга. Ялмари сделал несколько быстрых движений своим оружием, показывая, как умеет владеть им. Наконечник палки прочертил в воздухе почти неуловимые круги. Макрийцы дружно взвыли от восторга.
Рыбья Кровь спокойно ждал, делая вид, что лишь примеряется как ему следует за свое оружие браться. Свой первый удар вождь нанес не сверху, а снизу, едва не выбив палку из рук Дарника. Князь сделал колющий выпад, от которого макриец ловко уклонился, и сам нанес глубокий колющий удар, который Дарник с трудом сумел отбить в сторону. Новый обоюдный удар закончился силовым отжатием оружия в сторону, так что поединщики сблизились меньше чем на аршин, и Рыбья Кровь воспользовался этим, чтобы подцепить ногой пятку вождя. Каким-то чудом Ялмари, пошатнувшись, все же устоял на ногах. Следующие удары пришлись в шлемы и одному и другому. Потом макриец влепил удар Дарнику по пояснице, а словенин приложился по бедру противника. Поединок становился все более ожесточенным, никто не хотел уступать, на стороне макрийца была сила и умение, на стороне князя – ловкость и подвижность. Несколько раз своим натиском Ялмари почти вытеснял его за очерченный круг, но в последний момент Дарнику удавалось извернуться и уйти в сторону. Один из ударов зашиб Дарнику пальцы на левой руке, и теперь он держал палку практически одной рукой, но и макрийцу достался колющий удар в ступню опрометчиво выставленной ноги и теперь он чуть прихрамывал. После этих обоюдных повреждений частота выпадов чуть спала, и каждый принялся более тщательно готовить удары.
Тем временем, увлеченные поединком зрители все больше напирали вперед, и скоро их кольцо сомкнулся у самого бойцовского круга. Окружающие шумы слились для Дарника в один не прекращающийся монотонный гул, расслышать что-то в котором было невозможно. И тем не менее тонкий пронзительный крик Ырас «Сзади» он услышал. Услышал и всем телом стремительно повернулся. Десять лет назад его главным боевым достижением было ловить брошенные с десяти шагов сулицы, когда стоило лишь махнуть рукой, и сулица оказывалась в его ладони. На сей раз он макрийскую сулицу не поймал, но сумел отбить ее в сторону и, падая в песок, сулица зацепила голень Ялмари.
В первое мгновение никто ничего не понял. Готовившийся к броску макрийский вождь тупо смотрел на свою ногу, не понимая, как его там мог достать Дарник, стоявший от него в трех шагах, и что это вообще промелькнуло. Потом его взгляд перешел на древко воткнувшейся позади в землю сулицы и гневно перевелся в обратную сторону. Увы, обратная сторона была не дарпольской, а макрийской. Так они, поединщики, и стояли голыми спинами каждый повернутый к чужому воинству: Дарник видел своих, схватившихся за клевцы и булавы, Ялмари – своих, столь же злых и возбужденных с мечами и секирами.
– Тихо! Тихо!! – взревел князь во всю силу глотки. – Стоять! Кому сказал, стоять!!
Наверно те же слова на своем языке закричал и вождь, потому что полуобнаженные мечи снова вернулись в ножны. Продолжать поединок после случившегося не имело смысла, и Дарник молча подал свою палку распорядителю. Лишь усилием воли он сохранял на лице выражение невозмутимости, так хотелось расхохотаться – не понадобилось поддаваться и проигрывать, а предательский поступок макрийского безумца принес ему самое полное победное торжество. То, что сулица едва не проткнула ему спину, в расчет как-то не принималось – на то он и Дарник Непобедимый, что такие пустяки его даже не должны касаться. Зато с каким удовольствием он теперь попрощался с Ялмари легким взмахом руки: мол, тебя не виню, виню твоих глупых воинов.
– Ты и теперь им такое спустишь! – возмущался Корней, идя подле князя к Репейским воротам.
Рыбья Кровь лишь улыбнулся в ответ. Приостановившись, он поискал глазами Ырас. Она, как верный оруженосец находилась в двух шагах.
– Это ты крикнула про сулицу? – спросил он.
– Нет, не я! Я ничего не кричала, – удивленно произнесла юница.
Не успели еще княжеская хоругвь полностью войти в ворота, как прискакал макриец, один из тех, что сопровождал Мауно. В руке он держал сулицу, на которой была насажена отрубленная голова молодого макрийца.
– Это он копье бросил, – по-словенски объявил посланец, передавая сулицу с головой одному из княжеских гридей.
Еще день – и договор с Ялмари был подписан. Подписывали снаружи Репейских ворот в окружении лишь малого числа приближенных. Согласно договору на два года объявлялось полное перемирие и беспошлинное движение торговых караванов из Дарполя в столицу Макрии и обратно. Особо оговаривалось никак не использовать друг против друга ни больших, ни черных, ни малых ордынцев. Из полутора тысяч пленных домой возвращались двенадцать сотен, сотня раненых за эти дни скончалась и две сотни макрийцев, в основном наемных булгар и словен захотели остаться на дарпольской службе. За возвращенных пленных Дарполь получил сто кутигурских детей-заложников, пятьсот кольчуг и семь тысяч дирхемов частью монетами, частью весовым серебром: блюдами и кубками, что собрали в макрийском лагере. Также было договорено о присылке двадцати трех тысяч дирхемов, триста пудов зерна, пятьдесят пудов воска, двести рулонов льняного полотна и двадцать бочек меда. Отдельно триста чешуйчатых броней обменяли на десять рулонов шелка и пуд пряностей. При желании это можно было подать, как успешное завоевание макрийцами торгового пути в Персию и Хорезм.
В качестве дополнительного утешения Дарник приказал выдать новоявленным «союзникам» десять повозок съестных припасов: колбас, сыров и лепешек, лишь бы скорей уходили. Уходящее шеститысячное войско сопровождала лишь одна дозорная дарпольская сотня, но за ее безопасность можно было не беспокоиться – всех своих коней макрийцы использовали почти исключительно как упряжных лошадей. Следом вверх по реке поплыли «Романия» и «Хазарией» с двумя лодиями, восстанавливать Вохну. «Калчу» князь отправил на юг возобновить снабжение Секрет-Вежи зимними припасами.
Настало время прощаться и с Ислахом, который мог теперь везти в Кят полный отчет о могуществе и возможностях яицкого князя. Дарник подтвердил арабскому визирю ранее данное обещание пропустить через свои земли магометанское войско (за мзду, разумеется, по пять дирхемов с носа), а если за военное союзничество, то и еще по сорок дирхемов за каждого ратника. Последнее уже совсем не удивляло Ислаха, он лишь шутил:
– Как только тебе удается за деньги громить даже бывших своих союзников и при этом всегда держать свое честное слово?
– Мое честное слово для меня главная опора, – признался ему Дарник. – Мне всегда интересно извернуться так, чтобы было и по моей воле, и чтобы я не нарушил обещания. Просто никто не пытался нанять меня на долгий срок.
– А не боишься, что когда-нибудь обиженные тобой «союзники» соберутся и вместе тебя накажут?
– Для меня тогда настанет главный день изворотливости, – весело отвечал князь.

10.
Кажется, чего очевидней: сильный враг разбит и несолоно хлебавши уползает восвояси – пляши и радуйся!? А вместо этого на Дарполь опустилась густая вязкая хмарь, название которой: брожение умов и чувств. Все мысли десятитысячного города теперь были только о жалованье и добыче, о добыче и жалованье. Тот прежний стройный порядок распределения добычи (князю 1 десятую долю, на нужды войска 4 десятых и ратникам 5 десятых) уже не казался правильным и справедливым, пошли разговоры о добавлении в княжескую десятину всего воеводского жалованья, а нужны войска урезать до 2 десятых долей, ведь город уже построен, оружия в избытке, продуктов тоже хватает. Отчасти причина ропота была понятна: жалованье бойникам и гридям за год было выдано не больше одной пятой части, писари, якобы, ведут учет долгам, но те только все время увеличиваются. А как быть вдовам, им что, уже никогда не получить мужнее жалованье?! А калекам – им что, пожизненно быть привязанными к бесплатным поварням?!
– Открой, князь, оружейницы, раздай в счет жалованья трофейные мечи и брони и разреши их свободно продавать!
– А когда потом на рать пойдете, из оружейниц вам другое оружие выдавать потребуете? – сердился Дарник.
Но делать нечего – приходилось уступать. И видеть потом, как кольчуга в пятьдесят дирхемов уходит за двадцать пять, а то и за двадцать монет. Хорошо еще, что истинная цена выданных трофеев остается в казначейских списках. Вдов обижать тоже не годится – им всем было выдано мужнее годовое жалованье в полном объеме. А калеки стали получать по три дирхема в месяц. В княжеских мастерских и на верфи мечи и брони брать отказались – хотели хоть половину заработанного! Единственные обладатели живых денег – заморские купцы, стало быть, спустить им за полцены тот немногий шелк, янтарь и жемчуг, что еще оставался в княжеской сокровищнице. Хорошо еще, что Олова вовремя отговорила Дарника от его намерения награждать фалерников еще и денежной наградой, а всех ополченцев, участвовавших в Речной битве, перевести в бойники с жалованьем.
– Надо было перебить всех макрийцев камнеметами и забрать у них все оружие и доспехи! – раздавались обозленные голоса одних.
– Так у нас есть дети «чернецов», с них точно нужно слупить полной мерой! – вторили им голоса других.
И против этого тоже не возразишь! И когда Калчу привела к князю сотских и тысячских «чернецов» – отцов детей-заложников, Дарник мог только развести руками:
– Мы меняли их на макрийцев один в один, выходит, выкуп каждого из них стоит пятьдесят дирхемов. 
– Вся Черная Орда хочет стать под твое начало, признать тебя своим каганом, – пыталась защищать своих соплеменников воительница.
– Как только заплатят выкуп, тогда поговорим и об этом, – решил Рыбья Кровь. – Скажи им, все их дети будут у нас в сытости и тепле, держать их под караулом никто не будет и, бегая по Дарполю, они через полгода станут отличными толмачами.
Так и расстались, воеводы «чернецов» вместе со своим войском, освобожденым от службы макрийцам, отправились на север в свои улусы, а князь отдал распоряжение переписать всех детей-заложников, распределить их по гарнизонным хоругвям и приставить к обучению словенской грамоте и ратному делу.
После всех выплат обе казны, княжеская и войсковая, опять почти полностью опустели. Приходилось уповать лишь на 23 тысячи макрийских дирхемов и 5 тысяч дирхемов «чернецов», без чего о почетном звании наемных воинов приходилось забыть и заняться уже чистым грабежом магометанских эмиратов на южном берегу Хазарского моря. Зимой намечалось новое венчание на каганское правление и с добавлением трех улусов «чернецов» это могло вылиться в существенное пополнение княжеских хлевов и хранилищ скотом, шерстью, мехами и кожами, хоть ты им заранее намекай, что Князьтархану нужно не это, а полновесные монеты любого достоиства.
Корней, узнав о сей озабоченности Дарника, потешался:
– Чем богаче становятся твои подданные, тем бедней становишься ты! Пора уже всех начинать обкладывать поборами.
– С тебя первого и начну! – огрызался князь.
Выход из положения нашла Эсфирь, подговорив Милиду напрямую обратиться за помощью к хемодским старейшинам. Дарник, узнав об этом, как следует отругал обоих матрон, но дело было сделано: хемодцы на зависть иудейским и ромейским ростовщикам согласились выдать Князьтархану на два года 40 тысяч дирхемов без всякого роста лишь попросив уравнять в правах дарпольских и хемодских торговцев. На деле это означало, что за обиду хемодских купцов где бы то ни было Рыбья Кровь должен отвечать всей военной мощью Яицкого княжества. Дарник ничего против этого не имел, тем более, что главные торговые устремления хемодцев были в сторону Репейских гор.
– Ну так я вам что и все гостевые дома с отхожими местами построить должен, – говорил он старому знакомцу Гадору, привезшему две шкатулки серебра. – Сами давайте участвуйте.
Хемодцы и участвовали: те две сотни латников, что сражались в Речной битве, домой съездили только, чтобы покрасоваться фалерами и наградным оружием и почти в полном составе да еще с женами вернулись на княжескую службу, уверяли, что в Дарполе им гораздо интересней и веселее, чем в строго упорядоченном ремесленом граде. К ним присоединилось еще столько же молодых парней, желающих выйти из-под опеки строгих отцов и завести собственные мастерские. За мужчинами потянулся устойчивый ручеек аборикских невест – избыточному женскому населению Хемода тоже требовалась яркая новая жизнь, а словенские и ромейские ратники прекрасно доказали, что они и в мирной жизни само дружелюбие, и из военных походов возвращаются живыми и денежными: два-три гостевания в Дарполе у бондарской гильдии – и можно уже договариваться о собственной свадьбе с охочими до светловолосых невест полусотскими.
Почти так же обстояло дело и с Кятским посадом. Все украденные дарпольцами невесты были «прощены» их строгими родителями и постепенно входили во вкус, регулярно посещая не только своих дочерей, но и городское торжище и снова переместившееся на Правобережье ипподром-ристалище. А княжеский указ, не наказывать убийц нерасторопных похитителей перевел это увлекательное воровство в нормальное сватовство. Четырем из пяти женихам обычно отказывали, но ведь пятому давали же согласие!
Единственные, кто после Речной битвы понес заметный урон, были кутигуры – Яицкое княжество избавилось от своей второй столицы. Калчу хоть и вернула бывшую Ставку на прежнее место, но теперь Золотая юрта в ней досталась самой тарханше. Виной тому стало чисто вспомогательное значение кутигурской конницы в столкновениях с макрийцами, все воочию увидели разницу между выученной пехотой с камнеметными колесницами дарпольцев и легкоуязвимыми для вражеских стрел конниками кутигур. А чтобы пресечь среди степняков лишние разговоры, их тарханам в Дарполе были переданы пять отдельных Длинных домов, в которых могли останавливаться старейшины каждого из улусов.
По мере того, как все дальше на север уходило макрийское войско, вслед ему отправлялись сотни дарпольцев с женами, скотом и нагруженными скарбом повозками – восстанавливать Ватажную гоньбу на Вохну. Большие обозы с женами ратников и со скотом выехали также в Заслон и Эмбу.
Сам Дарник оставался в столице, не решаясь отправляться в Заслон, пока окончательно все не определится с макрийцами, был почетным гостем на почти ежедневных свадьбах с непременным подарком молодым, вершил свой княжеский суд и разбирался с ополченческим пополнением.
Ну, а по вечерам у него через день был Курятник. Каждый день терпеть возле себя шесть языкастых, занозистых женщин – это для самоубийц, а через день так и ничего. Самым замечательным на этих посиделках была полная осведомленность «куриц» во всех городских делах, даже Корней с его соглядатаями уступал им в сем знании. Более того, Лидия в связке с Эсфирь с легкостью выстраивали всю цепь возможных княжеских решений. Как ни странно, Дарника это скорее забавляло, чем раздражало. Но что он действительно ценил в своих советчицах, так это их суждения о видных мужах. Из каких-либо пересудов на торжище, обрывков разговоров ратников, услышанных секретов других жен и наложниц они составляли свой отзыв о том или ином воеводе столь точно, что князю оставалось лишь соглашаться с ними.
Как-то размышляя, что могло бы быть, если бы в «Курятнике» были еще мужи, кроме бессловестного Наки, Рыбья Кровь пришел к выводу, что непременно бы получилась тоска смертная: стал бы он им что-либо рассказывать о своих тайнах или мечтаниях. С женщинами же запросто – всегда подобные откровения можно выдать за его мужские обольщения. Да и произнесенные вслух они порой сами по себе приносили какие-то открытия. 
– А что было для тебя самой большой неудачей? – спрашивала, например, Эсфирь.
    – Чума, что случилась два года назад.
– А какой самый счастливый день в твоей жизни? – любопытствовала простодушная Олова.
– Сегодняшний, – со смехом отвечал он, – я еще не знаю, чем он кончится.
– Чего самого большого ты хотел бы достичь здесь, в Дарполе? – это уже провоцировала Лидия.
– Стать воротами между Севером и Югом, Западом и Востоком. Обо всем знать и на все оказывать воздействие.
Высказанные ради красного словца эти слова каким-то непонятным образом тут же превращались в нужное убеждение.
Желая услышать их мнение, он однажды рассказал им о голосе Ырас, заставившим его спасительно оглянуться во время поединка с Ялмари и о том, что сама юница наотрез отказывается признавать, что предупреждала его.
«Курицы» выслушали его с озабоченной серьезностью, даже не допуская усомниться в самом происшествии.
– Все очень просто, – взялась растолковать Эсфирь. – Это был просто твой Ангел-хранитель. Ты сам говорил, что в детстве у тебя не было отца, зато было две матери, которые каждый день молились лесным богам по твою душу. Еще ты рассказывал про хазарку Адаш, что спасла тебя от вражеского копья. Вот и получился женский голос, который упредил тебя. 
Против подобного объяснения Рыбья Кровь ничего не имел. Ангел так ангел.
В отличие от «куриц» мужскому населению Дарполя предсказывать поступки князя почти не удавалось: то он ко всему окружающему предельно снисходителен, то требователен и придирчив к мелочам, то объявляет новые неукоснительные правила, то будоражит народ просочившимися сквозь советчиц громкими высказываниями.
«Жизнеописание словенского князя» отца Паисия несмотря на запрещение Дарника, а скорее благодаря этому запрету давно было переведено на словенский и готский языки, многими, в том числе и в Хемоде, прочитано и остальному населению пересказано, но даже это мало помогало в предвидении поступков Князятархана.
Несколько раз на Курятнике речь заходила о такой вот его «ветренности». Рыбья Кровь легко соглашался с обвинением:
– Ничего не поделаешь, вот такой у меня непостоянный женский характер.
– А все же, – настаивала стратигесса, – почему ты так легко можешь отказываться от своих же решений?
Однажды под настроение, Дарник признался:
– Упорно бить в одну точку не для меня. По-моему, очень глупо тратить свою жизнь на достижение трудной цели. Лучше вильнуть хвостом и перенацелить себя на что-то другое. Если такая ловушка для медведя, толкачка называется. Над приманкой вешается бревно с заостренными сучьями. Медведь ее отталкивает – она его ударяет, он отталкивает сильней – бревно колет еще больней, он начинает бросаться на бревно, а оно снова и снова наносит ему раны. Старый медведь может остановиться и уйти, молодой останется и погибнет.
– А за этот год у тебя какая-нибудь новая большая цель появилась? – не преминула тотчас поинтересоваться Лидия.
– Конечно, – был как всегда невозмутим князь. – Я понял какая моя главная миссия на этом свете.
– Ну и какая же, какая?!.. – нетерпеливо загалдели матроны.
– Разве я раньше не говорил?.. Освобождать окружающие земли от самых лютых преступников, буду просто забирать их в свое войско, чтобы они убивали и грабили не для себя, а с гораздо большим размахом для будущих песен и былин.
Вести приходящие из Заслона успокаивали: Янар на лодиях потихоньку выжигал ближайшие острова и с избытком производил древесный уголь. «Милида» точно так же промышляет в Змеином. В Эмбе Гладила вовсю скупает шерсть у местных степняков и уже завел свои прядильные и ткацкие мастерские. «Калчу» завезла в Секрет-Вежу макрийскую сотню и благополучно вернулась в Дарполь уже на зимовку.
Тем временем Ватажная гоньба на север приобретала отчетливые черты. Примчавшийся по ней гонец так вкусно рассказал про леса вокруг Вохны, что Рыбья Кровь не выдержал и, несмотря на наступающие зимние холода, снарядился в путь – вспомнил, что уже несколько лет не видел ни берез, ни сосен.
Рассчитывал, что весь набег со сменными лошадьми займет дней восемь, а прогулялся полных три недели. В каждой веже-яме надо было чуть задержаться, как следует все осмотреть, поддержать и похвалить их сторожевых людей. Дважды пришлось пировать и с возвращающимися с верховий «Романии» и «Хазарии», каждая вела за собой по пять-шесть плотов четырехсаженных дубовых бревен. Все-таки какая эта была хорошая вещь Ватажная гоньба! День непрерывной скачки, зато вечером баня, горячая еда, веселые разговоры со старыми знакомцами, мягкая постель в натопленном доме и ласковая Ырас на этой постели.
Наконец на десятый день княжеская ватага добралась и до Вохны. Рядом с пепелищем на обрывистом речном берегу воздвигнуты были уже две из четырех трехярусных башен. Дома не из жердей с глиняной засыпкой, а настоящие деревянные из пахучих сосновых бревен. Поверху земляного вала не мешки с землей и даже не дубовый тын, а сплошная линия деревянных камор с бойницами наружу и окошками вовнутрь крепости. Тут во дворе и конюшни с хлевами, и кузни с сараями для повозок и колесниц. Ко всему этому приложили руки и старание не только двести ратников гарнизона, но и триста моряков с бирем и лодий.
Радим сам напросился в наместники Вохны, хотел исправить свое первое воеводство в здешних местах. С гордостью показывал санную мастерскую и большой навес, под которым шла незатихающая распилка бревен на брусы и доски, мол, по первому снегу ждите в Дарполе санные обозы с готовым строительным материалом. Просил только дополнительных людей:
– Триста ратников и двадцать камнеметов – и никакая орда меня отсюда не скинет! Хорошо учел опыт обороны Дарполя, всюду приготовил вдоль вала и колышки и ямки, а вместо «чеснока» прикрытые землей доски с толстыми гвоздями. Придумал даже тайные проходы в обе стороны от крепости, крытые бревнами со слоем земли. Это он подсмотрел у местных речников-гремов, что ловко умели прятаться в береговых землянках от любых набегов степняков, да и дарпольцев не сильно жаловали. Увидеть и то издали их было весьма трудно. Тем не менее какой-то обмен с вохновцами уже происходил, на маленьком пятачке внизу берегового обрыва каждое утро появлялись вязанки вяленой рыбы, деревянные ведерки с икрой, медом и воском и рисунки на бересте, чего они хотят взамен. Естественно им требовалось любое мелкое железо, включая иголки, ножи и ножницы, не отказывались они и от отрезов сукна, сапог и овчин.
От Вохны Яик резко уходил на восток, тут же проходила и пешая дорога дальше на север, по которой ушло макрийское войско. Каждый день из крепости по всем четырем сторон света отправлялись конные полуватажные разъезды и ворота в крепости держали открытыми лишь со стороны реки. В общем, наместничеством Радима князь остался вполне доволен.
Немного отдохнув среди сосен и березок с облетевшей листвой, он уже совсем намерился проехаться дальше по берегу на восток верст на сто, как прискакавший из Дарполя гонец привез послание от Ратая: «Я знаю, как подобраться с тудэйцам по тонкому льду».
Делать нечего – только разворачивать коней в обратную сторону, да еще как следует пришпоривать, чтобы никому не пришло в голову, что удовольствия мирного путешествия дороже князю звука боевой трубы.