7:00, 29 сентября, 1986 год. Аэропорт Домодедово.
— Джон, ты вообще понимаешь, что происходит?! Понимаешь? Мы в СССР, мать твою, в СССР! — Ричи, размахивая руками, расхаживал перед вокалистом, сидящим на бордюре у выхода аэропорта, — Да Эд нас с тобой убьёт! Если найдёт, конечно… Говорил я тебе, сверь билеты! Вот что мы теперь делать тут будем? Ты вообще представляешь, как мы домой вернёмся?!
— Ричи, хватит уже меня отчитывать! Ну сели не в тот самолет, ну с кем не бывает…
— Действительно! С кем не бывает! — язвил Самбора на всю улицу, — А жить мы тут где будем? И вообще на какие деньги? На доллары?! Нет, надо срочно покупать билеты до Лос-Анджелеса. На бизнес-класс у нас, конечно, не хватит, но нам сейчас главное не упустить рейс… Надеюсь, здесь хоть кто-нибудь говорит по-английски…
Прохожие удивлённо и испуганно косились на двух странных парней, громко разговаривающих на иностранном языке.
Жители СССР были похожи друг на друга, и одеты очень статично: женщины в юбках до колена, сапожках на невысоком каблучке и пальто сверху. Некоторые несли в руках сумочку или авоську. А мужчины — в брюках со стрелками, серых или чёрных плащах, с портфелями, кое-кто в шляпе.
Относительно этих людей американские музыканты выглядели, мягко говоря, контрастно. Джон Бон Джови в синих рваных джинсах, с пёстрым шарфиком, небрежно намотанным на шею, ковбойских сапогах, которые совершенно не гармонировали со всем остальным, и грубой шинелью сверху, казался СССР-овцам странным шизофреником, который явно выступает против советской власти.
А Ричи Самбора в обтягивающих кожаных штанах и футболке с английской надписью «Eat me», спортивных конверсах и в длинном пальто, — каким-нибудь дилером, которого срочно нужно сдать в милицию.
— Эй, Ричи… А ты уверен, что нам так срочно нужно возвращаться? — задумчиво проговорил Джон, рассматривая окрестности.
— Чего? Ты в своём уме? — лицо гитариста вытянулось.
— Ну, ты представь, как интересно было бы посмотреть такую далёкую страну. Ведь никто из наших ещё не ездил сюда с гастролями! А мы, считай, первые! Раз уж мы тут оказались, не стоит ли нам использовать выгоду этого положения?
— Ты несёшь какой-то бред. В таком виде нас задержат первые попавшиеся копы и сдадут в посольство… Это в лучшем случае, — устав расхаживать, Ричи сел рядом с Джоном на бордюр, — А потом нас со скандалом депортируют в Лос-Анджелес за какую-нибудь пропаганду! Представь, какой это будет удар по репутации группы.
— Какой же ты пессимист, Ричи. Вот тебе другая картинка: мы погуляем по Москве, узнаем кучу интересного про русских, посмотрим, что у них тут в моде. Ночь переспим в какой-нибудь гостинице, и завтра уже улетим в Лос-Анджелес! А там, глядишь, и мировой тур не за горами, в который мы сможем включить несколько городов СССР. Вот это точно будет удар по нашей репутации, только с очень хорошей стороны!
Самбора опешил от такой точки зрения. Эта идея была настолько смелой и одновременно несуразной, что заставила задуматься над ней. «А собственно, что мы теряем?» — спросил Ричи сам себя.
— Я так понимаю, молчание выдаётся за согласие? Пошли уже куда-нибудь! Не здесь же сидеть! — Джон резко встал, звеня браслетами, и Самбора, опершийся на него, едва не упал.
*****
10:05, 29 сентября, 1986 год. Москва.
С горем пополам музыканты расплатились с таксистом долларами, на пальцах объясняя, что им нужно. У бедного армянина-водителя при виде иностранной купюры глаза округлились настолько, что, казалось, сейчас вылезут из орбит. Трясущимися руками он взял бумажку, спрятал её во внутренний карман куртки и без лишних вопросов довёз американцев из аэропорта до людной Москвы. И музыканты отправились гулять по серым чистым улицам, изучая местность неизвестной страны и жуя печенье, которое им великодушно подарил благодарный армянин.
На ближайший километр с обоих сторон раскинулись бежевые, как две капли воды похожие друг на друга, дома. По краям дороги, по которой в небольшом количестве, кряхтя, проезжали Москвичи, ревели Волги и дребезжали Победы, были посажены небольшие запылённые деревца. Вывески магазинов были скромными и сливались с домами — никаких слепящих огней, искрящихся на солнце многоэтажек, частых мигающих вывесок, совсем ничего, к чему так привыкли музыканты.
Джон на минуту остановился возле блестящей витрины и стал расчёсывать длинными пальцами свои спутавшиеся волосы. Он не спеша провёл ладонью от корней до кончиков, затем вытер остатки подводки и поправил шарфик — всё-таки, ухоженный внешний вид занимает важное место в жизни каждого фронтмена.
Внезапно из-за витрины выбежал тучный мужчина в фартуке и, что-то крича на непонятном языке, показал Джону кулак. Вокалист не сразу осознал, что от него требуется, но на всякий случай отошёл от витрины подальше.
— Вот мы попали, конечно… Куда идём сейчас, непонятно. Как связаться с Эдом, непонятно. Какого чёрта Джон не сверил билеты, непонятно. И никто не говорит по-английски, хоть убей… — бормотал Ричи, совсем забыв о своем коллеге.
— Так, Самбора, хватит всё драматизировать! Мы с тобой идём вперёд, у нас есть немного денег, и пока что мы не встретили ни одного патруля копов! — бодро перечислял Бон Джови, захлёбываясь в собственном энтузиазме.
— Да иди ты…
— Я-то как раз и иду, а вот ты чего остановился? — Джон эффектно развернулся на каблуках, как он делал это в Лос-Анджелесе — тогда его сразу замечали и узнавали. Однако сейчас он чуть не сшиб с ног испуганную женщину, прижимающую к груди буханку хлеба.
— Я думаю... — пробормотал Ричи и сложил руки на груди, — Надо хотя бы решить, куда мы пойдём.
Джон, пародируя своего спутника, встал рядом, сложил руки на груди и сделал глупое лицо.
Проходящие мимо люди удивлённо оглядывались на двух, как им казалось, сумасшедших парней, а маленький ребёнок, по пояс высунувшись из коляски, показал пальцем на Джона и засмеялся.