ДЕЛО МАСТЕРА БО
Жил на свете человек, который любил семью и велосипеды больше, чем науку, но стал известным учёным.
Человек, не считавший себя философом, стал явлением в философии права.
Тот, кто писал об отрезанных руках, котлах ведьм, сумасшедших гениях, могущих уничтожить мир, ; человеческих органах и крови, в разных их аспектах, но этим привлекал внимание самых серьёзных учёных.
Тот, кто ненавидел все проявления академизма, но преподавал в самых академичных университетах.
Тот, кто не любил Америку; между тем, его лекции с восторгом слушали американцы.
Тот, кто был самим воплощением юмора, но к кому относились серьёзно.
Что за чудо человеческой природы? Что за невероятное явление в истории науки, совершенно неизвестное российскому читателю?
Обо всём по порядку.
***
Для начала, скупые биографические данные.
Жан-Пьер Бо родился в 1943 г. Ему посчастливилось быть учеником замечательного французского философа права Пьера Лежандра. В 1971 году в Нантере он получил степень доктора юриспруденции. Знаменательно, что на его защите присутствовал знаменитый историк Фернан Бродель. С 1966 по 1969 он был ассистентом Юридического факультета в Амьене. С 1969 по 1972 годы занимал ту же должность в университете Париж X - Нантерр. С 1973 года по 1975 год – он доцент Университета Робера Шумана в Страсбурге. А затем занял там должность профессора.
Будучи одним из самых заметных представителей современной биоэтики права, он преподавал философию права на факультете права, политических наук и управления Страсбургского университета. Был академиком Савойской академии наук. Он автор работ по истории правовой личности, научной легальности, правосознанию Третьего рейха, правовым проблемам современной медицины. «Никакая дисциплина, - считал он, - не должна рассматриваться как недостойная войти в круг источников по философии права... Следует принимать во внимание... великие философские труды, а также - литературу (благородную или вульгарную), психоанализ, мифологию, театр, этнологию, социологию, фольклор, медицину, питание и пр.».
В 1999 году он перешёл на должность профессора в университет Париж X – Нантер, которую занимал до достижения пенсионного возраста. Выйдя на пенсию в 2003 году, посвятил себя свободному научному исследованию, заботам ; семье и домашним хлопотам. Жан-Пьер Бо скончался от сердечного приступа в 2010 году.
Жан-Пьер оставил после себя замечательные сочинения по философии и истории права: «История права и история медицины» (1990, в соавторстве), «Экзотические болезни» (1991), «СПИД и свобода» (1991, в соавторстве), «Наука при Третьем Рейхе: жертва, или союзница нацизма» (1993, в соавторстве), «Дело об украденной руке. Юридическая история тела» (1993), «Процесс об алхимии. Введение в научную легальность» (1993), «Безумный учёный» (1994), «Давать жизнь, отдавая жизнь» (1995), «Тело, вещь среди вещей» (1995), «Дикое пиршество» (1996), «Право жизни и смерти. Археология биоэтики» (2001).
Наследие обширно, интересно по тематике и содержанию. Главные работы профессора Бо были переведены и издавались за пределами родной ему Франции. Однако, его творчество совершенно неизвестно российской публике, за исключением статьи «Безумный учёный», перевод который на русский язык покорный слуга читателя смог опубликовать в журнале «Правоведение» в 1999 году.
Всё это, впрочем, только сухие биографические и библиографические сведения, которые, конечно, не могут дать представления ни ; масштабе личности профессора Бо, ни ; исключительном живом уме и неодолимом обаянии. Автор этих строк имел счастье быть учеником и другом замечательного исследователя в течение четырнадцати последних лет его жизни. Поэтому, позволю себе поделиться здесь воспоминаниями и впечатлениями.
***
Был февраль 1996-го, когда я прибыл в Страсбург на полгода. Местный Университет предоставил мне счастливую возможность пользоваться библиотекой и почти неограниченным досугом, спокойно собирая материалы для будущей диссертации, очертания которой я тогда ещё представлял себе совсем смутно.
Мне предоставили право свободно посещать лекции преподавателей Университета Робера Шумана. Добросовестно посетив почти всех, я скоро понял, что лично обязательных курсов не обнаружил. Оставалась только «Философия права». Курс читал некий профессор Бо. Услышав фамилию на слух, я тотчас вообразил, что речь идёт об ассимилированном китайце. Тогда я ещё не знал, что это – редкая европейская фамилия, и “Baud”, можно корректно произносить также как «Бод», хотя такое произношение встречается реже. Когда потом я признался Жан-Пьеру в моём заблуждении, он лишь добродушно засмеялся и сказал, что я далеко не первый, кто впал в эту ошибку, и, должно быть, не последний.
Первая же лекция профессора сходу, как говорится «зацепила». На кафедру забавной походкой поднялся невысокого роста человек, с забавной же внешностью и с волосами, собранными на затылке в небольшую косичку. Его одежда не выходила за рамки университетских приличий, однако свидетельствовала ; том, что «академизм» - не главный принцип манеры одеваться. Строгий критик счёл бы его костюм мешковатым, но шёл он ему необычайно.
Живая мимика заиграла на необычном, чудаковатом и добром лице раньше, чем он произнёс первые слова. Было видно, что перед нами тот, чьи эмоции обгоняют речь. Очень улыбчив, хотя порой впадает в задумчивый экспромт. Имеет привычку делиться с аудиторией мыслями, которые пришли только что, сходу, даже ещё не вполне сложились. Вообще, очень, очень экспромтен. Совсем не похож на многих из страсбургских коллег, которые, при всей глубине лекций, монотонны, а порой и привязаны к серьёзнейшему конспекту. Не стоит на месте, движется, жестикулирует, использует, как демонстрационный материал любой, попавшийся под руки, предмет. Вспоминает, например, об акте зачатия, и вот уже микрофон в его руке превращается в юркий сперматозоид. Блестяще остроумен, любит пошутить, но не опускается до заигрывания с аудиторией. Откровенен и неполиткорректен. Не скрывает ироничного отношения к американцам. Достаётся и англичанам: «Мы должны уважать англичан! Наш язык имеет римское происхождение, а их – первобытное!». А то и хуже: «Англичане – прекрасный народ! Их так приятно ненавидеть…». Немцы тоже не в кругу симпатий. «Ляяяяяйпциххххь», «Пуууфаандорфф» - пародийно вытягивает он. Но ни английские, ни немецкие студенты не в претензии. Получается это у него изящно, и ни чуточку не обидно. Информация не заканчивается. Последняя минута лекции… Словно спохватившись, скороговоркой пытается договорить то, что не успел. Конечно, не успевает, но не злится, а спокойно прощается и энергичным шагом выходит. Сразу ясно: уж этот курс непременно стану посещать.
Через неделю, во время перекура, решился подойти к Бо. Объяснил, что собираюсь писать диссертацию по современной французской философии права. Однако определиться с конкретным направлением не могу. Он был обрадован тому, что есть слушатель из России (тогда русские в Страсбурге были экзотикой) и сходу присоветовал поинтересоваться трудами Мишеля Вилле. Я в тот же день скупил все труды Вилле, что были в университетском книжном магазине. И уже вскоре был благодарен профессору за совет. Именно Вилле оказался чудесным материалом для диссертации, а потом и для моей первой большой монографии.
Через пару недель выяснилось: нам после работы бывает по пути – один номер трамвая; минут десять для неформального общения. Хотя сказать, что сразу служились приятельские отношения, конечно, нельзя. Но говорили уже не только ; науке.
Месяцы пролетели быстро. За это время от наших общих знакомых я узнал ; профессоре многое: интеллектуал, остроумец, блестящ не только на занятиях и на страницах книг, но и в дружеской компании. Сам он потом говорил: «Иногда чувствую, что меня приглашают в гости, как аниматора». Говорил, впрочем, без обиды, посмеиваясь.
На последней лекции выяснилось, что материала у Бо гораздо больше, чем даёт возможность изложить семестровый курс. Последние четверть часа он стремительно, хотя бы в деталях, пытался изложить недоговорённое, а публика, похоже, не отказалась бы от второго семестра. Естественно, перед отъездом из Страсбурга, на память ; лекциях Бо я купил его великолепное «Дело об украденной руке».
***
Через год с небольшим на юридическом факультете РГУ у руководства возникла идея пригласить кого-нибудь из-за границы с любопытным лекционным курсом. Мне, конечно, сразу пришёл в голову Жан-Пьер. Вечером, после разговора с деканом, я набрал его номер. На удивление, он быстро узнал меня. Ещё больше я удивился тому, что его совершенно не пришлось уговаривать. Лёгкий на подъём и охочий до впечатлений, узнав ; возможности провести неделю в Ростове, да ещё и почитать лекции русским студентам, он с восторгом согласился. К тому же, добавил Бо, в работе новая книга (имелась в виду, как потом выяснилось, «Право жизни и смерти») и познакомить студентов с наработками, которые он ещё никому не показывал –чудесно!
Осенью я уже встречал его в аэропорту. И тут же имел возможность удивиться цепкости его восприятия. Много раз я там встречал иностранных гостей, но он оказался первым, кто с первых шагов заметил табличку с ошибкой: “ENTREHCE”. По прибытии в центр города выяснилось пренеприятное: случилась «накладка», и номер в единственной тогда гостинице для интуристов не был забронирован. Оперативно организовали скромное студенческое общежитие, правда, номер «улучшенной планировки». Ожидая суровой отповеди, я повёз туда профессора. А он… Увидев скромную комнатушку, он просто издал вопль восторга! «Николай! Это изумительно! Так напоминает мою студенческую юность! Лучше просто не могло быть!».
Через полчаса уже пили русское пиво в моём любимом баре на Большой Садовой. Жан-Пьер нахваливал. Был в самом благодушном настроении и прост в общении. Сразу произвёл впечатление милейшего человека на бармена и официанток, которые обхаживали его не с подобострастием, а с искренним удовольствием. Тут то общение и стало перерастать в дружбу. Профессор, хотя был абсолютно трезв, предложил перейти на «ты». Я не решился. Остановились на компромиссном решении: отныне я стану называть его на «вы», но по имени. После бара зашли ко мне в гости. По пути горячо спорили ; соотношении греческих слов “agios” и “ieros”. Это был первыйсерьёзный повод убедиться в том, что Жан-Пьер обожает спорить и, главное, не просто не боится критики и возражений, но любит «нарываться» на них. Такую бы готовность слушать возражения – да всем учёным!
Следующим утром мы на факультете. Жан-Пьер знакомится с деканом и заведующим моей кафедрой. Ведет себя совершенно естественно, без академического пафоса. Без пафоса начинает и читать лекции студентам. Говорит так же изящно, как и обычно, но, чувствую, старается излагать максимально просто и последовательно: заботится, чтобы мне было легче синхронно переводить. Наши ребята в восторге. Аудитория – битком. Да и сам Жан-Пьер доволен.
На следующий день захожу за ним в гостиницу, а он уже у входа. «Привет! Я тут до твоего прихода решил побродить сам. Вы ведь, патриоты, изнанку не покажете! А я по маленьким улочкам походил» - и лукаво улыбается. «Кстати, в ларьке купил какую то вкусную штуку. Жаль, названия не запомнил…». Я прошу описать. Он пытается что-то изобразить движением рук. «По описанию похоже на памперс!» - смеюсь я. Жан-Пьер состроил комически-серьёзную физиономию: «Точно, нет! Я пробовал памперсы. Вкус совсем другой!». В прекрасном настроении идём на факультет.
Опять недоразумение: мы приходим на лекцию, а вместо нас, не предупредив, поставили «Основы безопасности жизнедеятельности». Нужно «убить» полтора часа. Не беда – идём в ближайший барчик. Рекомендую Жан-Пьеру местные горячие бутерброды и по рюмочке водки. Он в лёгком сомнении: «А как мы будем читать лекцию после рюмочки?». Я, закуривая, машу рукой: «Да, ещё лучше!». Он, смеясь, соглашается. Вскоре чокаемся. «Николай, знаешь, это второй раз, когда я пробую водку. В первый раз было дело в 68-м во время студенческих волнений. Получил на улице по физиономии. Друзья привели в бар и налили. Мне тогда так не понравилось! А сейчас, знаешь… А, хорошо! Особенно под бутерброды!». Он с удовольствием приступает ко второму бутерброду. Мне интересно: «А что за водка тогда была?». Профессор задумывается и пожимает плечами: «Какая-то польская». Я морщусь: «Теперь всё понятно! Она и не может понравиться!». Так по рюмочке другой под пару горячих бутербродов сделались нашим ритуалом перед каждой лекцией.
***
График пребывания Жан-Пьера в Ростове сложился быстро. Утром лекция. Потом экскурсии по городу, или поездки в область. Удивительно: Ростов – не туристическая Мекка, не город великих достопримечательностей. А Бо интересуется всем, очень живо. И всё, что он видит, наводит его на философские размышления, или исторические параллели. Оценил Азов. С удовольствием полакомился блюдами по рецептам петровских времен. В Таганроге, радостный, как ребёнок, смаковал чеховские места. А от руин древнего Танаиса пришёл в полный восторг, тем более удивительный, что Танаис, конечно – не Рим и не Афины. Вот он внимательно изучает руины варварского пригорода. Обращает внимание на геометрическую неправильность очертаний домов. И тут же его осеняет: «Смотри, Николай! У варваров не было права, потому, что они не знали геометрии и не понимали соразмерности!». Вроде, просто замечание походя. Ан, нет! Живой и цепкий ум этого человека был просто универсальной фабрикой по переработке любого впечатления, даже самого незначительного. Через несколько лет в его «Праве жизни и смерти» я прочту: «Если в своих странствиях вы окажетесь между Ростовом и Таганрогом, не пропустите руины греческого города Танаис. Греция в России!... Руины варварского предместья явно отличаются от руин греческого города тем что, ни стены, ни улочки не знают правильных углов… Архитектура… важна для нас тем, что она непосредственно порождает фундаментальные концепции из сферы общественной дисциплины. Именно так, вслед за архитектором юрист начинает пользоваться понятием нормы». Вот так. Взгляд – идея, мысль. И невероятная память!
Вечера проводим в пивных, кафешках, или в прогулках по парку. Жан-Пьер в восторге от красоты ростовчанок. Даже ; полненьких отзывается с похвалой: они-де, в отличие от тучных американок (а он отлично знает Америку) «не бесформенны». С уважительным восторгом смотрит на велосипедисток. Выясняется, что велосипеды – его страсть. Знает ; них всё. Выясняется многое. Он счастлив жить напротив дома, где молодой Руссо давал уроки музыки госпоже де Варанс. Называет себя «соседом Руссо». В своём Анси он еженедельно ухаживает за могилой Эжена Сю. Обожает свою жену Жоэль, и если что-то может вывести его из равновесия, то исключительно беспокойство ; ее здоровье. За неделю мы, оба говоруны, склонные к рассеянности, умудрились вместе потерять восемь зонтиков. Сейчас уже не припомню, кто именно – сколько…
Время проходит быстро. Вечером последнего дня тепло прощаемся в аэропорту. Жан-Пьер, как драгоценность сжимает в руках видеокассету с хроникой пребывания у нас. Не терпится показать семье.
***
Регулярно созваниваемся. На католическое Рождество и на Новый Год – непременно. Международная связь чудит. Перед тем, как дозвониться мне, Жан-Пьер обязательно пару раз попадает не туда, в самые неожиданные места, ; чём потом, смеясь, рассказывает. Да и мне однажды «везёт»: в здравом уме и твёрдой памяти набираю его номер. В трубке – прелестнейший девичий голос отвечает на чистейшем русском. Байконур… Необъяснимо. В «Правоведении» печатают мой перевод его «Безумного учёного». Первая (и пока – единственная) публикация на русском. Радости Бо нет предела.
Жан-Пьер теперь уже преподаёт не в Страсбурге, а в Париже. Но селиться там не желает. Работает наездами. Хочет найти милую и дешёвую гостиницу в центре, где бы можно было останавливаться постоянно. Рекомендую ему крошечную гостиницу в районе Площади Республики. Хозяин – бывшая звезда словацкого фигурного катания, Владко Фондарек. Держит заведение больше «для души» и атмосфера там совсем домашняя. С первого же раза Жан-Пьер влюбляется в гостиницу и квартал. Так что мы с ним теперь и «парни с одного квартала» в Париже, любим одни и те же улочки и китайские забегаловки. Стоит мне, хоть ненадолго приехать во Францию, Жан-Пьер непременно находит возможность приехать хотя бы на день, в Париж ли, в Страсбург, неважно. Он вообще очень внимателен к друзьям. В 2001-м в Страсбурге с детской радостью требует меня прочесть страничку из только что вышедшего «Права жизни и смерти», где я упомянут как «друг, коллега и переводчик». Неизменно зовёт к себе на малую родину в гости, «хотя бы на недельку». Обещает уроки езды на велосипеде и отличную рыбалку.
Через два года он радостно сообщает ; выходе на пенсию. Можно не зависеть от расписания и университетского официоза. Дома столько радостей! Освоил мастерство сантехника. Возится с трубами с таким же удовольствием, с каким автолюбитель копается в капоте машины.
***
Лето 2008 года. Мы с матушкой в Париже. Жан-Пьер, как всегда, находит время приехать, хотя по французским меркам восемь часов поездом – это далековато. Назначает встречу на Елисейских Полях. Там его любимый ресторанчик. Очень хочет угостить нас любимыми лакомствами. Взахлёб рассказывает ; том, как здорово и спокойно дома! «А как же наука?» - спрашиваю я. Оказывается, он хочет сделать перерыв в философии права ради давней мечты: «Вот теперь, наконец, возьму и напишу историю велосипеда – томах в трех!».
Как всегда энергичный и неумолимый, тащит нас в район Монпарнас, который знает, как свои пять пальцев. Настаивает на том, что просто неприлично не выпить по кофейку в кафе, которое облюбовано парижской богемой. И точно – атмосфера невероятная. Вот – актер из фильма «Амели», вот ещё знакомое лицо…
Время проходит быстро. Провожаем Жан-Пьера на вокзал. Болтаем напоследок. Он взбирается в поезд. Садится у окна, машет рукой, делает забавные жесты. Весел, полон жизни. А, между тем, мы видим его в последний раз.
***
Впереди у нас ещё два традиционных долгих зимних созвона. Он горячо приглашает в гости. А у нас никак не получается, по разным причинам, выбраться.
Вечером 26 ноября разбираю электронную почту. Письмо с адреса Жан-Пьера, с заголовком: «Печальная новость». Первая мысль – что-то с Жоэль! Он всегда так переживал из-за ее здоровья. Текст письма краток: «С прискорбием сообщаю Вам ужасную новость. Мой муж Жан-Пьер Бо скоропостижно скончался 4 ноября. Его супруга, Жоэль Бо». Вот и всё. Ему было только 67 лет. Больше не будет этого блестящего ума, этой простоты и искромётного юмора. И «Истории велосипеда» тоже.