Часть 3. «Карманная» чума и «лечение» от мортусов.
(Продолжение. Предыдущая глава: http://proza.ru/2021/10/31/519)
В начале скажем еще несколько слов о том, была ли в реальности тогда эпидемия чумы в Севастополе. Может быть она там все-таки имелась и введение жесточайшего «локдауна» (говоря нынешним слэнгом) для беднейшей части населения города было хоть как-то оправдано?!
Если бы в Севастополе действительно существовала чума, то она НЕИЗБЕЖНО должна была бы с новой силой вспыхнуть после того как, на другой день после восстания, 4 июня 1830 года, многотысячные толпы жителей на молебне у собора целовали крест.
Точно также обошлось без всяких последствий скопления народа, сгоняемого 11 августа 1830 г. на места казни участников восстания. (Казни эти были организованы в трех разных районах Севастополя).
Для этого «зрелища» власти даже специально, на один день, отменили «всеобщее оцепление» для жителей севастопольских слободок, а на следующий день снова его ввели!
Такие огромные скопления народа, при действительном существовании чумы, повлекли бы за собой резкий рост заболеваний и смертности, однако ничего этого НЕ БЫЛО.
Так что народное определение тех мероприятий начальства, как «карманная чума» было на редкость точным!
Характерно, что в Севастополе тягостям этого «строгого карантинного термина» были подвергнуты только «простые люди», а привилегированных слоев населения он вообще не коснулся, о чем докладывал адмирал Грейг в Главный морской штаб:
«Чернь могла заключить, что карантинная форма только форма, т.е. тягость ее облегчалась по степеням чинов и падала со всей силой долговременного угнетения на одних низшего класса людей, не имеющих голоса». (Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Дело военно- судное).
Обратите внимание на этот классовый анализ населения Севастополя, сделанный адмиралом Грейгом задолго до знаменитых трудов Маркса. То, что «чернь» тогда «не имела никакого голоса» перед власть имущими было объективной реальностью.
Адъютант генерал-губернатора Столыпина, поручик Орлай, в своих показаниях на следствии заявлял:
«Против чумы говорили все и даже высшие начальники, например, контр-адмирал Кумани, который уверял Столыпина, что «чумы в городе нет и не было». (Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Дело военно- судное).
Правитель дел севастопольского медицинского совета Сенюшкин показывал: «Некоторые флотские штаб- и обер-офицеры называли чуму выдуманною, карманною и т.п. Капитан первого ранга Папахристо, в присутствии хозяйственной комиссии, с большим азартом кричал Верболозову, что сей последний ложную находит в городе чуму и единственно в угождение доктора Ланга».
Проживавший в Севастополе доктор Закревский также отрицает наличие в городе чумы: «Эту самую болезнь, принимаемую за чуму, можно отнести к ожесточенной полу-трехдневной дакийской горячке. Последнего мнения придерживались также многие их морских медиков». (Н. Закревский «Записки врача морской службы». глава 2 стр. 290.)
Согласно авторитетному мнению одного из лучших специалистов по чумным эпидемиям, профессора С.М. Щастного, ознакомившегося с данными по севастопольской «чуме»:
«Картина соотношения между заболеваемостью и смертностью, (особенно принимая во внимание ужасные условия, в которых находились больные в карантине и зимние купания), почти совершенно исключает возможность наличия чумы, за которую вообще в начале XIX века зачастую принимали многие другие болезни.
Если бы в Севастополе тогда была чума, то в тех условиях, она неизбежно приняла бы форму легочной чумы и действительно скосила бы весь город». (Проф. Т.Ф. Вогралик Учение об эпидемических заболеваниях. ч.1 стр. 119 Томск, 1935 г.)
В качестве вывода можно сказать, что никакой эпидемии чумы тогда в Севастополе НЕ БЫЛО. Возможно, что имелось несколько единичных случаев бубонной чумы, не давших распространения.
На деле имелись различные, возникающие в условиях антисанитарии, грязи, голода и холода, заболевания: тиф, рожистые воспаления кожи, дизентерия, а также очень распространенное в Севастополе воспаление легких и пр., развитию которых очень способствовали содержание людей в скученных карантинах и их «купание» в ледяной морской воде.
Так что ту «чуму» выдумали те, в чьих интересах было длительное существование «строгого карантинного термина», и «всеобщего оцепления», которые влекли для одних большие «суточные» и награды, для других - огромные прибыли от продовольственных спекуляций, для третьих – доходы от злоупотреблений при раздаче казенных пайков, досмотром привозимых в город продуктов, уничтожением «зараженных» вещей и т.п.
Чумными признавались ВСЕ заболевания и смерти, отчего бы они ни происходили, что легко было сделать, при монопольном праве осмотра больных и умерших только тремя карантинными врачами (Лангом, Верболозовым и Шрамковым).
Надо сказать, что карантинные строгости, сами по себе чрезвычайно тяжелые для «простого звания людей», сопровождались самым издевательским отношением и безграничными злоупотреблениями со стороны организаторов и исполнителей этих мер.
Если с чиновничеством и разночинцами еще хоть как-то церемонились, то с жителями слободок и «Хребта беззакония» обращались буквально, как со скотом.
Сам способ доставки в карантин больных и «сумнительных» должен был возбуждать ужас у населения.
Врачи обходили дома в сопровождении санитаров-мортусов, которые с ног до головы были зашиты в черную кожаную одежду, облитую дегтем, с капюшонами на голове.
В руках они имели длинные палки с крючьями на концах. Этими крючьями подавали в карантине пищу «чумным».
Ими же, на глазах у всех, тащили (!!!) в карантин тех, кто не хотел туда идти добровольно.
Один только вид этих мортусов: в черных костюмах, с длинными крючьями, многим «людям простого звания» внушал суеверный ужас, напоминая церковные картины ада с орудовавшими в нем чертями.
Эти «мортусы» обычно ходили компаниями по 2-4 человека. Их набирали из самых отчаянных уголовных каторжников, осужденных к длительным срокам заключения.
Труд этих «мортусов», во время настоящих чумных эпидемий, разумеется был чрезвычайно опасен, однако во время севастопольской «карманной» чумы никакой опасности для них не было и более того, многим из них он приносил немалые побочные доходы, от продаж имущества «больных» и их «лечения».
Следственная комиссия адмирала Грейга, на основе свидетельских показаний и собственного признания одного из мортусов, по прозвищу Колдун, установила, что благодаря его «лечению» было отправлено на тот свет восемьдесят человек больных (!!!) что увеличило на эту цифру статистику смертности.
Мортус Колдун объяснил на следствии, что у него было 2 зелья. Одно он давал безнадежным, с его точки зрения, больным, чтобы облегчить их предсмертные страдания, другое – для выздоровления.
Причем от второго «одни умирали, а другие – выздоравливали» (Лоциа. Архив нар. хоз. Фонд адм. Грейга, дело №20).
Обращение мортусов с больными было самым жестоким, о чем, разумеется, знало карантинное начальство.
В материалах следственной комиссии адмирала Грейга есть такие свидетельства: «Некоторых женщин, умерших от родов, но признанных чумными, мортусы таскали через город в самом позорном положении, не омытых от кровей и почти нагих, привязанных за головы и ноги к водоносу, держа за ноги нагих мертворожденных младенцев.
Мортусы, будучи пьяны, роняли их в грязь и вывозили тела умерших людей на одной телеге с дохлыми собаками» (Лоциа. Архив нар. хоз. Фонд адм. Грейга, дело №20).
Адмирал Грейг говорил, что «мертвые тела приказывали мортусам переносить в безобразном виде, на дрючках». (Там же).
С приездом доктора Ланга были введены систематические осмотры всех жителей слободок, причем и эта мера была превращена в издевательство. Всех жителей осматривали врачи мужчины (Ланг, Верболозов, Шрамков и Валявский), причем женщин обыкновенно раздевали догола, а с молодыми производили всякие непристойности.
Говоря об этой деликатной теме надо иметь ввиду следующее.
По нормам морали того времени подробно говорить о таких «непристойностях» было совершенно немыслимым, даже для «людей простого звания».
(Это сейчас всякие актрисы, певцы, телеведущие и прочие «служители муз» с экранов телевидения удовольствием рассказывают нам: с кем, когда и сколько раз они «вступали в отношения» ("трахались", говоря на языке героев голливудских и рассеянских фильмов), какие восхитительные эмоции получали от этих «соитий», и как все это помогло их «профессиональному росту» и «творческой карьере»).
Тогда посторонним людям, даже следователям, обычным «простым» женщинам рассказывать об этом было большим срамом и пострадавшие крайне неохотно говорили на эту тему.
Молодая женщина Марфа Максимова показывала на следствии: «Медицинские чиновники Шрамков и Заровный шесть раз раздевали меня донага, под предлогом осмотра, насильственно нагую принуждали раздвигать ноги, делали оскорбительные насмешки, били даже тросточками по голому телу, тыкая в груди». (Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Дело военно- судное).
Жена унтер-офицера Надежда Кириллова, мать троих малолетних детей, понравилась штаб-лекарю, Верболозову, который сам и через подсылаемых женщин склонял ее к сожительству, угрожая иначе отправить ее, вместе с детьми, в карантин.
Но женщина осталась непреклонной.
Через некоторое время она заболела, была отправлена вместе с детьми, в карантин, где все четверо и умерли.
Материалами 1-й следственной комиссии было установлено, что она и дети заболели после того, как поели присланных Верболозовым конфет, которых не ел ее муж, оставшийся в живых.
Комиссия признала Верболозова виновником этих четырех смертей, но он за не только не был наказан, а даже получил награду за усердие в борьбе с чумой, а разоблачение этого случая было одним из поводов для ликвидации этой комиссии графом Воронцовым.
Сам Верболозов с гордостью заявлял, что он «сделался ужасом для всех», а адмирал Грейг прямо говорил, что «его имя есть имя врага, истребителя людей»!!! (Лоциа. Архив нар. хоз. Фонд адм. Грейга, дело №21).
Эти издевательства над «людьми простого звания» были у всех на виду, о них знало начальство, однако все это продолжалось до самого восстания.
Когда нынешние нью-монархисты снова начнут нам рассказывать свои байки о распрекрасной жизни при царях, вспомните об этих сотнях замученных, ограбленных и изнасилованных жителях Севастополя.
Вновь назначенный, после восстания, новый комендант города, председатель одной из следственных комиссий граф Толстой пишет в своем секретном рапорте:
«Пользуясь слабостью начальства, некоторые из чиновников и врачей, особенно чиновники Семенов, Ланг и Верболозов, сделались истинными бичами города, часто обращаясь с жителями жестоко и всюду находили чуму, каждого больного признавали чумным». (Лоциа. Архив нар. хоз. Фонд адм. Грейга, дело №21. Рапорт гр. Толстого).
С января 1830 года, в связи с прибытием председателя противочумной комиссии Ланга и его помощника Верболозова, карантинные строгости в Севастополе еще усилились.
Раньше забирали в чумной карантин только самих больных (чем бы они не болели) и, проживавших с ним в одной комнате, членов семьи. Забирались также, окуривались, или сжигались, причем, обычно, никакой описи, или оценки этому имуществу не делалось.
Это, разумеется, давало совершенно неограниченные возможности для злоупотреблений и обогащения причастных к этому карантинных чиновников.
После приезда вновь назначенного председателя противочумной комиссии Ланга, забирали в карантин уже не только заболевшего и членов его семьи, но и все решительно, проживавшие с ним в одном доме и их вещи.
Нередко до основания разрушался и самый дом.
Даже, если дом не разорялся, то обычно соседи растаскивали в нем все деревянные части, которые шли на отопление, так как дрова были практически недоступны и в них была крайняя нужда.
Таким образом, направление в карантин было равносильным полному и окончательному разорению для тех, кто там смог выжить!
Попадавшие в карантин лишались и всего имущества и даже крова над головой.
Понятно, почему по словам адмирала Грейга, отправку на Павловский мысок севастопольцы считали равносильной самой смерти…
Увеличение заболеваемости и смертности, которое появилось после введения доктором Лангом поголовного купания жителей слободок в ледяной морской воде бухты, послужило поводом для введения новой карантинной меры, получившей название «всеобщего оцепления», установленного поначалу на 21 день, но в реальности продолжавшееся восемьдесят дней (!) с 10 марта по 27 мая 1830 года.
Суть его заключалась в том, что все население города целиком разобщалась между собой. На период этого «всеобщего оцепления» никто из жителей не имел права выходить за пределы своего дома!
ВСЕ продукты, фураж для скота, дрова и вода должны были доставляться по домам особыми квартальными надзирателями, под наблюдением продовольственных комиссаров.
Весь город для этого был разделен на 9 частей.
А о том, как в реальности это делалось речь пойдет в следующей главе.
Продолжение:http://proza.ru/2021/11/09/680