Евгений Александрович Вертлиб прислал мне на почту интересный материал, просил опубликовать на своих страницах в сети.
Делюсь с друзьями и коллегами его мыслями в своём глубинно-сущностном анализе.
(Рецензия проф. Е.А.Вертлиба (Франция) на книгу: Евгений Черносвитов «Петрашевцы и Мы», изд. Ridero, 2019)
По нам так безжалостно прошелся каток истории, что «всё смешалось в домах Облонских». В корнях моего генеалогического древа распознаваемы граф Лев Толстой, князья Волконские, художник Михаил Врубель, немецкий рыцарь вице-адмирал Александр Васильевич Нёмитц (А.В. Колчак назвал его своим флотским преемником), в 1920-е военно-морской министр России. Он из рода барона Адольфа-Германа Маршалла фон Биберштейна (Marschall von Biberstein), сменившего в 1890-м на посту Статс-Секретаря по Иностранным делам «железного Канцлера» Отто фон Бисмарка. «После того как Герберта Бисмарка на Вильгельмштрассе сменил Маршалль фон Биберштейн, сам кайзер Германии Вильгельм завел обыкновение наведываться к нему домой без предупреждения — “на тарелку супа”» - пишет Джайлз Макдоно в книге «Последний кайзер. Вильгельм Неистовый». Одним словом, великие преемники времён и народов: адмиралы Нёмитц – Колчак, дипломаты и политики фон Биберштейн - фон Бисмарк.
Духовно побратимы и мы с автором. Может потому, что прямо иди косвенно исходим от конгениальных источников – Льва Толстого и Федора Достоевского. К тому же, как в предке Евгения Черносвитова углядели «шпиона», так и обо мне нынешние антирусские силы наверняка думают не иначе, ежели потребовали в письменном виде заявления, что НИКОГДА НЕ ИСПРОШУ у России гражданства, у этой вынужденно покинутой в 1975-м сорваны! У обоих нас по книжке о В.М. Шукшине. Мы с ним, к тому же, чуть не породнились кровно сестрицами...Да и автограф тёзки – лыко в ту же строку: «Брату Жене от брата Жени, Вертлибу от Черносвитова. В канун 2021. Помню, люблю, обнимаю». Не иначе как зигзаг сближения судеб в исторической перспективе. Нельзя не согласиться с автором книги, что «история персонифицируется в людях и, как они, обретает свою биографию».Рафаил Александрович Черносвитов, посетитель «пятниц» М.В.Петрашевского, военно-судебной комиссией был сослан на пять лет в Кекстольмскую крепость.
Исторические перипетии, изъятость из родной почвы, вылом из корневой родословной системы предков и традиций и вынужденное существование скитальцем в чужом облике -- увечило наше сознание, ломанное через колено вместе Россией в 1917-м и 1991-м. В 1960-70-е годы мы, тогда самиздатствующие творцы в России, остро переживали эту незаживающе ноющую проблематику этико-гражданской самоидентификации: ВСЕ ИСКАЛИ ОТЦА ПЕРВОРОДСТВА, во истину производного ВСЕГО. Писатель Владимир Марамзин, автор «Блондина обеего цвета» в качестве «как бы предисловия» так и сформулировал диагноз нашей экзистенциальной «безотцовщины»: «Распад российского сознания», апеллируя к смысловой фразе Бориса Вахтина «Все мы ищем отца, потому что потеряли мужество».
Известному литератору, ученому и педагогу Евгению Черносвитову хватило духа и пороха в пороховнице в пространстве книги спуститься «к себе» -- в преисподнюю к петрашевским первоистокам – осветить по-новому деяния своего славного предка Р.А. Черносвитова.
В названии книги «Петрашевцы и Мы» оба слова с заглавной буквы. В этом очевиден намёк на исторический фразеологизм «Мы, Николай Второй» - выражение от официального титула последнего русского императора Николая II (1868 – 1918). Самим заглавным «Мы» высокотитульность предка коррелирует тем самым с достоинством его потомка. Ведь в нынешней сигнальной системе «Мы» - индикатор чуть ли не социальной патологии - «мании величия». Моя ассоциация- как у поэта Осипа Мандельштама в «Египетской марке»: «Господи! Не сделай меня похожим на Парнока! Дай мне силы отличить себя от него». Ведь и Парнок, и Мандельштам лишены биографии, биография (жизнь) заменена: у них - книгами, у нас – прокатом чужой судьбы. Черты характера Парнока прописаны Достоевским и Гоголем. Функция этого «Мы» здесь - значит не поддаться соблазну множить выводы «образованщины» (словечко А.И. Солженицына) о «деле Петрашевцев». А переосмыслить догматическую залежь вранья по этому вопросу. И усилия осковского предка Евгения стоят того, ибо Р.А.Черносвитов – личность удивительная и судьбы необычной. Он, как полагает академик МюВюНечкина, одним из первых назвал восставших на Сенатской площади «декабристами». И ещё. «Мы» - как романная антиутопия Евгения Замятина – прообраз коммунизма, но без человеческого лица. Перед этим вечным вопросом выбора русской политической мысли – ИКОНА ИЛИ ТОПОР - наш сокамерник Достоевского по Петропавловке остановится не на бунте, а на смирении. Декабристы стояли перед развилкой русского пути. Образы антиутопии «Мы» Евгения Замятина русской2 интеллигенции только снились – для одних как дурной сон, для других – как светлое будущее.
В нашем Евгении великодержавное «Мы» по-пушкински задиристо: «арап Петра Великого» чувствовал себя знатнее «на 600 лет» аж самого русского царя. Ещё бы: предки Черносвитовых – с царями беседовали да с самим Достоевским запросто якшались! Не премудрствуя лукаво, наш Евгений вводит семейный архив с теми далекими событиями в контекст переосмысления истории.
Уже в аннотации акцентируется переоценка сущностного: «ключевой фигурой петрашевцев является Рафаил Александрович Черносвитов. Да, не Петрашевский и не Достоевский, а Черносвитов». Амбициозная заявка мотивирована тем, что «именно Р.А.Черносвитов связал декабристов с петрашевцами. Именно он назвал “бунтовщиков 1825 года “декабристами”». На стр.19 автор впустит версию: «Может быть, бабушка Мария Алексеевна Новокрещенова и была тем первым человеком, кто произнес слово “декабристы”? Догадка важная. С тщательностью золотых дел мастера Евгений Черносвитов (тот, кто угощал меня в своем московском особнячке коньяком, присланном «благодарными потомками селян» их бывших «поместных угодий»), выискивает подлинные свидетельства очевидцев тех событий для исправления истоптанной истории «петрашеского периода». Правда, меня несколько смущает панегирическая тональность авторского восторга этому кружковому сообществу в судьбе России: «Он весь из будущего, отражает его, предопределён им, и время истории течет вспять к сороковым годам XIX века...». Тогда Русь, звихряемая анархо-радикалами (аналог «чубайсни»: нынешних либерал-экстремистов, или большевиков антикоммунизма), готовилась испить чашу горьких испытаний. Следует помнить, что «вся идейная основа как первых русских тайных политических союзов, возникших после Отечественной войны, так и более поздних, — не русская, чужая. Все они списаны с иностранных образцов. Некоторые исследователи истории восстания декабристов утверждают, что устав “Союза Благоденствия” списан с устава немецкого “Тугендбунда”. Но вернее всего истоки политических идей декабристов надо искать в политических идеях европейского масонства и в идеях “Великой” французской революции, которые снова нас приводят к масонским идеям о “всеобщем братстве, равенстве и свободе”, утверждаемых с помощью насилия» - констатирует Борис Башилов в своём труде «Масоны и заговор декабристов». Это фундаментальный постулат для осознания Россией своего цивилизационно-культурного кода и выработки маршрута движения возвращения России к самой себе. Революционно-демократическая же традиция потрясений России разорвала в клочья свято-русский имперский подлинник, отдавшись чужебесному идейному натиску – наведению порчи на старозаветную русскую особость. Старообрядцы в этом концепте – блюстители ветхозаветной традиции нутряной старины глубокой.
Петрашевцы были не однородными, разнокрылыми. Либерал-подвижнического уклона -- благонамеренные -- предпочитали порассуждать о Нью-Ланарке Оуэна, об «Икарии» Кабэ, о «фаланстерах» Фурье, о Прудоне, Луи-Блане: об общем благе, правде, справедливости. А которые поэкстремистее - об устройстве фаланстеров, смене режима, революционных преобразованиях, вплоть до «зова к топору» (я читал в архивных документах Пушкинского дома – когда помогал готовить Второй том Академического собрания сочинений Ф.М. Достоевского, что он как-то высказался за неотложность радикальных перемен – «вплоть до революции»). Рафаил Черносвитов всего две-три «пятницы» посещал кружок М.В. Петрашевского (в Питере мы тоже собирались «кружками» по кухням. Результаты моих посиделок отражены в книге «Самиздат Ленинграда 1950-е – 1980-е.. Литературная энциклопедия», Москва, Новое литературное обозрение, 2003, с.131-132).
Итак, его именитый родич, пришлый золотопромышленник из глубинки мог импонировать главпетрашевцам знанием проблематики земельных вопросов, практическими соображениями об освоении Сибири до Восточного океана, тем что пользовался неограаниченным влиянием на генерал-губернатора Сибири графа Н.Н.Муравьёва и на раскольников. Он вписывался в заговорческое содружество своими выдаваемыми вслух соблазнительными помыслами: дескать «у него весь Урал под рукою — 400 тысяч народу, эта сила огромная", а мол "Восточная Сибирь есть отдельная страна от России и что ей суждено быть отдельною империею". Прямо предтеча губернатора Эдуарда Росселя — сторонника создания «Уральской республики», территориальной основой которой должна стать современная Свердловская область с центром в Екатеринбурге!(кстати, биографический факт: мне предложили тогда стать его советником). А какая подстрекательная опорная позиция нынешним киевским властям в слове и деле петрашевца Момбелли, возлагающего на «незалежную» как на искромётную надежду порешения Российской империи: «когда Украина начнёт, стоит только расшевелить “так уже трудно будет успокоить их, пока не доберутся до своего, не исполнят, что затеяли”». Это – предюдия бомбизма-терроризма-нечаевщины-боевитого сепаратизма. Достоевский, при всей связанности с Белинским и его обличительным письмом к Гоголю, почувствовал в речи Черносвитова нечто смущающее –какую-то «увертливость» и неискренность («сам себе на уме»). За провокативность сочли «шпионом». В романе «Идиот» беглое общение с Рафаилом Черносвитовым материально трансформировалось...в «деревянную ногу»: «Ах, да, с черносвитовской ногой, говорят, танцевать можно» . У Достоевского танцует нога, а у Гоголя — съехавший «в танце» нос? Трансформация фокуса в пространстве.
Однако на допросе Федор Михайлович не топил подследственного сотоварища, тогда как Петрашевский закладывал по полной: «Черносвитов, - мол, - неоднократно внушал мне мысль о цареубийстве... Советовал заводить тайные общества в высшем аристократическом кругу — мешать поболее аристократов». Показания Петрашевского совпадают с мечтой Петра Верховенского в «Бесах» об аристократе во главе бунта и сам этот герой, как Черносвитов, предстает в романе вертлявым, беспокойным, беспрерывно сыплющим словами; ещё «хромой учитель» вышел из того же прототипа. Как подметил философ Н.А. Бердяев в своём труде «Духи русской революции», «за революционной борьбой и революционной фразеологией нетрудно обнаружить хрюкающие гоголевские морды и рожи» царства шигалевщины (предтечи большевизма). Россия, возжаждав торжества социальной справедливости без Бога, получила Октябрьскую революцию-1917. И петрашевцы прямо или косвенно способствовали сей кровавой метаморфозе. Старец Зосима говорит: "Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас! Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, 'что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибает мечом. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле". Эти слова — пророческие. Посему раскачивающий маховик колеса истории «петрашевский период» истории был закономерным движком необходимых перемен, но вряд ли аж «древней Грецией» для русской цивилизации (как в книге сравнивается) -- где «зародились и развились основные идеи, тенденции и дела, которые в том или ином порядке, по тому или иному сценарию, появились на общественной сцене нашей истории, овладевая и партером, и ложей, и галеркой, весь последующий период, вплоть до наших дней». Огрех набора сей книги: на страницах пятой и шестой трижды приведён один и тот же абзац (видимо на каждого редактора – их трое – по одному: как говорится, у семи нянек дитя без глаза).
Но сей технический сбой забывается, когда с лупой шаришь по фотокопии писем-оригиналов из Кексгольма Р.А.Черносвитова или знакомишься со «стойкими детскими впечатлениями» от бабушкиных наставлений, включающих конфуз от громкого прилюдного пуканья. Однако шуткую.
Светлая память Р.А.Черносвитову–главпетрашевцу глубинной России, в чьей адрес сам Ф.М.Достоевский воскликнул: «Черт знает, этот человек говорит по-русски, точно как Гоголь пишет». Одного этого суперлативного упоминания великого русского классика уже достаточно чтобы воскресить память о Р.А.Черносвитове и просить мэра Москвы Сергея Собянина увековечить её мемориальной доской на доме благодарного потомка - Евгения Черновитова. Слава приснопамятной отлично поданной бабушке рода Черносвитовых - М.А.Новокрещеновой – олицетворению «души вещающей» и завораживающей собеседницы «царей Александра и Николая». Так что вдыхайте атмосферу эпохи бурлящих 1840-х вз изобильно документированного опуса — по сути о родословной Евгения Черносвитова — старовера из дворян, чей пра-пра подпоручик Рафаил Александров Черносвитов финально открестился от революционер-разрушительства (а казался «возмутительным и желал возмущения») : «Я совершенно ясно вижу тщету всякого политического переворота в России». Укатали Сивку крутые горки? Нет: это синтез-симфония церковной и государственной власти. Ведь Православная идея спасения («вплоть до революцией») и есть русская национально-государственная идея достойного прохождения через земное бытие во имя спасения. Самого Достоевского тогда заносила левизна «вплоть до революции». Но он во-время отшатнулся от тупикового позитивизма горячих «головных идей» (как его герой Раскольников). И помогли ему в этом, как ни парадоксально, два германских философа: Гегель — как враг рационализма французской революции 1789 года и Шеллинг — давший славянофилам формулу морфологии культуры, окрылившей мессианские порывы Достоевского в спорах о русском народе. Но на момент «петрашевского» брожения масс и мыслителей страны лихорадило в унисон складывающейся общественно-политической конъюнктуры России. Знаменательно, что примерно такой же мировоззренческой типологии - «здравого консерватизма» придерживается и В.В.Путин. Мыслитель Александр. Дугин так представляет себе путинский «Валдайский» идеологический абрис. Это «очертание, пусть предварительное — совершенно оригинальной идеологии, которую можно обобщенно назвать “антикапитализмом справа”. Сюда прекрасно вписывается и упомянутый Путиным монархист Иван Ильин (антикапиталист справа), и проект Бердяева (Новое Средневековье тоже антикапитализм справа), и вся славянофильская традиция, и евразийцы, и русская религиозная философия». Не будь провокации «декабризмом»-«петрашевизмом» (черносвитовизмом) трудно было бы априорно сейчас начертать Кремлю базововый конструктив российского идеологического универсализма XXI века.
Евгений Александрович Вертлиб/Dr. Eugene A. Vertlieb — член Союзов Писателей и Журналистов России; академик по геополитике и безопасности РАЕН; президент Международного Института стратегических оценок и управления конфликтами (МИСОУК — Франция); ответственный редактор отдела прогнозирования политики Запада «Славянской Европы» (Мюнхен); экзекьютив член Инициативы «Лиссабон-Владивосток» (Париж).