Иван Сергеевич никому не нравился в нашем небольшом городке. Не потому, что был скрытен, малообщителен, а потому, что всем был неинтересен.
Бывают мужчины – яркие личности. Один – крутой бизнесмен, сорящий деньгами. Другой – талантливый инженер, живущий в «обнимку» со своими детищами-изобретениями. Третий – неунывающий жизнелюб, ловелас, у которого любовных похождений – год сплетницам не пересказать. Ну, и, допустим, четвёртый - буйный пьяница, дебошир, без которого в городке любое мероприятие не обходится.
Иван Сергеевич был незаметной, серой личностью. Только старожилы нашего городка помнили, что он был когда-то женат, была у него дочь. Годы прошли – жена и дочь от него давно уехали. Жил Иван Сергеевич одиноко, бобылём.
Иван Сергеевич работал на нашем заводе всю свою жизнь простым инженером в техническом отделе. Работа у него была непыльная, малозаметная, низкооплачиваемая. Перекладывать бумажки он не стеснялся. И тот, кто с ним рядом работал, везде, при случае, его характеризовал: «Только писать бумажки и любит, человека не замечает... Чурбан». Было Ивану Сергеевичу под шестьдесят. Худой, невысокий, конопатый, вечно угрюмый, неразговорчивый, он не пил, не курил, на собраниях не бывал. А если приходилось присутствовать на каком-то (по жуткому принуждению) мероприятии, то глухо забивался в задние ряды присутствующих, не издавая ни звука. Никто его никогда не тревожил даже взглядом, за что он был всегда, по-видимому, признателен.
Только его единственный долголетний приятель, инженер-конструктор, тоже холостяк, с которым он мог часами играть молча в шахматы, робко защищал Ивана Сергеевича:
– Что вы пристали... Хороший, порядочный человек... Всегда мне одалживает деньги... Когда не хватает дотянуть, после запоя, до получки...
Но однажды Иван Сергеевич удивил всех. Весь наш городок, да и весь район неделю-другую говорили только о нём. В районной многотиражке был опубликован большой рассказ – воспоминание Ивана Сергеевича о трудной его службе простым матросом-подводником в далёкие шестидесятые годы, когда при слове «атом» весь мир в ужасе содрогался. Его небольшие опубликованные фотографии: в молодости, в военной форме, на фоне подводной лодки – надолго запали в души обывателям.
Сам Иван Сергеевич ходил тогда будто бы именинник: в новом костюме, белой рубашке, в галстуке (чего за ним никогда не водилось), весёлый. Неловко улыбаясь, отвечал кратко на вопросы-приставания:
– Да, тревожная была молодость... Героическая.
Разбитные разведёнки средних лет, даже вдовы, вдруг резко в него влюбились (а что – холостяк, живёт один в двухкомнатной квартире) и толпами атаковали его на работе, под разными предлогами искали с ним встреч, настойчиво звонили домой, плакались начальству на его чёрствость и холодность.
Иван Сергеевич был неприступен и только смущённо отговаривался:
– Спасибо, лебёдушки... За понимание и внимание...
И лишь только когда на очередном плановом медосмотре Ивану Сергеевичу прямо в поликлинике стало плохо (схватило сердце) и он надолго залёг в больницу, «невесты» оставили его в покое.
Забыли быстро его и мужики – бывшие моряки, с которыми он так ни разу и не распил бутылку.
Сразу же, после опубликования его воспоминаний, Ивана Сергеевича вызвал к себе, в кабинет, директор нашего завода. Хотел поговорить с ним по душам, узнать – не нуждается ли в чем.
Разговора открытого у них не получилось.
После, всезнающая секретарша громко всем рассказывала в столовой:
– Знаете, что наш молчун выкинул? От повышения в должности отказался. Говорит, мол, портфель давайте молодому, а старость – пусть тихонечко плывет.
– Так и сказал? – ахнули в очереди сердобольные заводчане.
– Так и сказал,- выдала секретарша, а на выходе из кабинета добавил: « Я – на своем месте. Никогда никого в жизни не подвел, и не подведу».
Я как-то встретил Ивана Сергеевича в заводской технической библиотеке. Осведомился о его самочувствии.
– Какое там здоровье, – вздохнул он и печально, как больная собака, посмотрел мне в глаза. – Каждую ночь они ко мне во сне приходят... Такие молодые... Им бы жить да жить.
– Кто они? – спросил я.
– Сослуживцы-подводники, – бледнея, проговорил Иван Сергеевич. – О них мечтаю написать повесть, что там повесть - роман... о делах их славных... Хватило бы здоровья. И терпения.
Не дав мне ничего сказать, зло продолжил:
– Тридцать лет, слышите? Тридцать – нельзя было об этом даже говорить. Теперь можно!
И, деликатно раскланявшись, отошёл от меня. Как всегда, непонятный, осторожный в выражениях и поступках.
Вскоре он умер от очередного сердечного приступа. Вызванная соседями «неотложка» так и не довезла Ивана Сергеевича живым до больницы. Его соседка, седая старушка, рыдая, рассказывала, как он плакал, когда его выносили на носилках к машине «Скорой помощи», и как умолял всех выполнить своё завещание.
Завещание Ивана Сергеевича поразило не только городских обывателей. Это касалось нетрадиционного распределения: приватизированную квартиру – дочери, обстановку – бывшей жене, всю шахматную литературу и огромные дорогие шахматы из настоящей слоновой кости – приятелю, инженеру-конструктору. Денежные сбережения, накопленные за долгие годы, адресовал в далекий морской город, на расчётный счёт товарищества, строящего памятник погибшим морякам-подводникам.
Похоронили Ивана Сергеевича тихо, без всяких дополнительных почестей. После похорон его приятель, инженер-конструктор, неделю не выходил на работу. Все заволновались – не случилось бы чего. Дирекция завода послала меня и ещё одну женщину от профсоюза проведать инженера-конструктора.
Пожилой, предпенсионного возраста, тихий мужчина встретил нас неласково. Пьяный, но одновременно и трезвый от горя, он, увидев нас, голосисто запричитал:
–Какой человек ушёл... Душевный... Как, оказывается, Иван меня любил... Теперь я долго буду пить, – и, выталкивая нас из своей малогабаритной квартирки, уже плача, выкрикнул:
–Не мешайте поминать человека!