Глава 10.
Так, если о книгах. С самого детства это, конечно же, детские книжки с картинками Сутеева, Михалкова, Барто, Маршака, Чуковского. Потом от них, как и многие дети, плавно перешла к сказкам народов мира, русских народных и отечественных и зарубежных писателей. Братья Гримм, Шарль Перро, Г.Х.Андерсен, Л.Толстой, А.Толстой, Ю.Олеша, Дж.Радари, Р.Киплинг. Мне нравилось погружаться в канву окутанного тайной и мистикой сказочного повествования — будто жила сама, проживала и претерпевала те же злоключения и треволнения, что и сказочные герои, примеривая на себя, находясь там же, в их событиях, их ситуациях. А если ещё в середине книги иллюстрации, и ты к нужному моменту, хоп, и открываешь соответствующую картинку — то вообще море, просто шквал и буря эмоций и впечатлений! Некое осознание соития и сопричастности, в том, наверное, и состоит настоящее искусство литературы.
Да, чтение было неотъемлемым и любимым моим занятием, после сказок взялась за приключенческие повести и романы, исторические, остросюжетные: Дж. Стивенсона, В.Скотта, А.Дюма, В.Гюго, Ж.Верна, А.Конандойля, Ж.Сименона, А.Кристи… Так же очень любила А.Линдгрен, Э.Успенского, Т.Драйзера, рассказы Крапивина и Катаева. Всегда нравился Паустовский за поэтичность и проникновенность, лирику и образность руcского языка, А.С.Пушкин. Он с Чуковским действовали практически как Чайковский в музыке — так же убаюкивающе и успокаивающе, как наивысшая классика, мелодика стиха.
Привычка искать отдохновения в чтении в разнообразных укромных уголках, в кладовке, чулане, на сеновале, или на худой конец, просто под жёлтым светом лампы-ночника, закутавшись в одеяло постели, когда тёплый свет с проблесками падает на сероватые страницы с плохо пропечатанным, будто белесоватым текстом, более или менее видным, осталась до сих пор. Как к настоящей роскоши относишься к качественной печати - белой бумаге и яркому, отчётливому чёрному шрифту на ней. Будто плывя, несясь по строчкам, устремляясь за повествованием всё дальше, глотаешь главу за главой, вся поглощённая замыслами, идеями и сюжетными линиями. Глубокие и личные, отдельно за каждого и за всех вместе, переживания за героев, когда-то даже до слёз. А когда заканчиваешь читать, книга становится до того близкой и родной, как неотъемлемая часть твоей души, тебя самой. И ставишь её обратно на полку или отдаёшь матери, или сдаёшь в библиотеку, с чувством глубокого удовлетворения и благодарности за прочитанное, за то, что было тобой обретено. (Раз уж дочитала до конца и понравилось!) Или наоборот, быстро, на скорости отворачиваешься, когда сталкиваешься с чем-то не тем, не твоим, тем, что не близко, не понимаешь, не приемлешь.
То было в школе, в вузе же начала читать ещё и на английском, и вот тут-то большая удача была получить от книги столько же удовольствия, сколько от чтения её же на родном языке. Какая-то магия происходит, действующая на всех языках и континентах, магия литературы. Вслед за англоязычными авторами постепенно добавлялись в список прочитанного и другие иностранные писатели по зарубежной литературе. Ещё со школьной скамьи и потом в вузе меня впечатляли своими жизнеописаниями Дж.Лондон, Э.Хемингуей, а вот Г.Маркеса прочла по чьей-то рекомендации, и мне он очень понравился, запал в душу. Потом уже, после окончания института, когда стала работать, и литературу начала выбирать соответствующую, актуальную, современную, нашу ли, переведённую. Сейчас, придя к Башлачеву и Соколову, обозреваешь за ними несметные пласты нашей культуры, русского мира, отечественной поэзии и прозы. Великие поэты и писатели вдохновляли гениев вылиться в своих произведениях. Но вот, всё же, существует ощущение одномоментности остальных современных авторов, как будто не столь глубоко копают, не столь проработанно, не столь выверенно, не так остро, выстраданно чувствуют и переживают — до классиков многим ещё далеко. Так, чтоб не в кровь, а в глаз разбивалась, рыдала душа.
Неужели настолько разными стали наши вкусы, что столько всего сейчас существует, а истинного, всамделишного, долгоиграющего, добротного, не наигранного, раз-два, да и не найдёшь! Почему мы вширь, пространно, пространственно все стали, а не вглубь мыслить, не ввысь сейчас действуя, смотря и устремляясь? Человеку необходимо подстраиваться, и об этом, вернее, против этого, всё современное искусство, ведь существуют же какие-то основы, подосновы, которых держаться, или впрямь, культура нынче размыта, её корни подмыты, еле держась земли от беспрестанного вымывания, и она уже еле стоит, чуть выстаивает, чтобы не склониться, не упасть, не погибнуть, не увять. Похожая уже больше на свою тень или силуэт, чем на саму себя. Где сейчас обитают наши культура и искусство, хотя бы их, приемлемые формы, где их искать? В культуре должно трудиться душой, мы же думали, что всё так просто!.. Нужна нашим массам сейчас культура или они одними низменными ценностями готовы упиваться?!
Если погубим культуру, всё лучшее и высшее в нас, то в конечном счёте мы поставим крест и на себе. Взгляните, всё и вся нынче в упрощении, к упрощению, упрощено до минимума, до примитивизма — с моих времён ещё началось, сборниками кратких содержаний книг и примерами сочинений - только внешняя, наносная картинка и осталась, а внутри пустота.
Об этом, о гибели культуры, прочла недавно статью Антоновой, директора музея изобразительных искусств им А.С. Пушкина. Да, когда она, всё-таки, возродится, наша культура, ещё пока, видимо, неизвестно.
Так и доходишь, поработав в данном направлении, до ощущения некоего ступора, опустошённости и обречённости, от которых двигаться дальше и вовсе не хочется. И только и делаешь, что не отходя от намеченного курса, после выполнения запланированных объёмов начинаешь просто тихо отдыхать в разочаровании — будет ли кому-то это всё нужно?!.. Сил поднять руку вверх нет, не то, чтобы работать дальше. Себя заставить что-то делать просто невозможно, монитор выключен, и ты садишься снова за излюбленное занятие — писать. Иногда читать, листать ленту соцсетей, стараясь расслабиться, отойти, переключиться. А времени до конца дня осталось аж час двадцать — можно написать страницы три, не меньше! Целое школьное сочинение с выводами и доказательствами. А по понедельникам, после выходных, с новыми силами, когда нет работы, приступаешь писать опять — можешь написать и десять листов, а мысли всё не иссякают, всё льётся и льётся повествование. Читать, что нужно, что следует, к чему тянет, слушать соответствующее, что помогает, настраивает. Когда всё время на своей волне, на одной с другими творцами и самой собой.
Что характерно для пишущих, да и всех творящих людей вообще, что постоянно погружаешься на самое дно, вниз каких-то депрессий, рецессий. Оттого и хочется потом забраться обратно, наверх, к себе, в обиталище своей души. Повыше, побыстрее и вернее достичь высот просветления, чтоб просветлять и всех вокруг.
На работе мы заняты рутинными проблемами и делами, «вопросами», как их называем. И сидишь себе между делом и потихонечку пишешь, раз пишется — пишешь, почитаешь потом!..
Трое детей, три моих ветки повествования и описания, да ещё мама, её муж, брат с женой и их дети. Если хочет, каждый может достичь абсолюта в этой блестящей дюжине своих самых родных и близких людей. Очень странные, бывает, овладевают чувства, некоего азарта, захлёстывающего и переворачивающего всё нутро, и понимания, что это в тебе гуляют и бушуют чувства, страсти, расколыхавшиеся твоей же эмоциональной сферой, волнами памяти и души. Иногда рационально не получается мыслить и поступать ну никак, тогда берёшь и просто спускаешь всё на тормозах, выпускаешь пар…
За городом, да хоть где, там, где вольно живётся и дышится душе, вот где хорошо! Я же удаляюсь от всех в написание, как сама в себя смотрю, и от мужа, и от работы, от детей, (тем более, уехавших на дачу). Всё думаю, когда меня окончательно отпустит, когда выпущусь на свободу, тогда буду писать просто запойно, как алкоголик. Без остановки, и в стол, и на стены, и хоть куда! Но до этого ещё нужно дожить. Лет десять-пятнадцать, которые надо провести в трудах праведных, на благо отечества. Когда вырастут дети, бабушка с дедушкой уже постареют, одряхлеют, им надо будет помогать и ухаживать за ними. Надо будет брать на себя общение со всеми родственниками и близкими. Пенсия в 57, мне 42, то есть ещё пятнадцать лет трудовой активной жизни, а что, уже меньше двадцати прошедших… Дочери вырастут, уедут учиться, Егор уже уехал и вырос. Но об этом поподробнее в другой книге. Они будут общаться, заводить знакомства, романы, семьи, детей. Но что-то мне подсказвает, что не так быстро это всё у них произойдёт и случится — с каждым годом жизнь становится всё сложнее и стремительнее, в ней бы и самому разобраться, чем брать ответственность ещё за кого-то, тем более за детей. Кто бы подсказал, куда потом им, Соне, Нике и Егору? У одной хорошо развито художественно-изобразительное, у другой творческо-музыкальное, Егор же располагает людей к себе — ему бы, с его обаянием, работать в тесном контакте с людьми, возможно, даже в экстренных ситуациях — как и хотел, психологом.
Зыбкий хрупкий мир говорит и твердит о необходимости беречь эту жизнь, сохранять в ней всё самое лучшее, чистое и светлое. Никогда не унывать и никого не обижать. Если мы пережуём, перемелем, переварим всю ту боль, которую содержит мир, глотать или выплёвывать её, будет наше решение. Там, внутри себя мы ещё сильнее, чем снаружи — дай только волю! Наши желудочно-кишечные соки расщепят любое, даже самое несвариваемое, сложное и трудное, неудобоваримое. Выплёвывается уже совсем несъедобное, ядовитое, чреватое. Что хочешь, то и делай, если попался кусочек повкусней, безвкусней, безобиднее, который можешь съесть без вреда, глотай, а если нет — плюй без зазрения и растирай ногой, вытерев потом тряпкой, чтоб не замарались остальные м никто уже не вляпался. Закрой глаза, остановись, восстанови дыхание и действуй дальше. Когда ты отпустишь ситуацию, ситуация отпустит тебя. Не будет ничего касаться, так как проходит мимо, а ты продолжаешь жить дальше.
Как приятно бывает, изрядно потрудившись, много попотев, отдохнуть, время от времени устраивая себе праздники, выходные, закатывая пиры и банкеты, на худой конец, походы в рестораны, кафе, театры, кино… Неужели же, всё-таки, дожили, воскликнет некто. Ну, конечно же, до здравомыслия, радости бытия можно добраться любому не обделённому умом человеку. В этом и состоит суть всех вещей — намного больше работать и трудиться и меньше, реже отдыхать — делу время, потехе час! В трудах праведных, в соблюдении себя и, если надо, исправлении, и должно жить, чтобы стало спокойнее, светлее и радостнее на душе и сердце. Надо полюбить весь мир, жизнь и всё вокруг, только в чистой и искренней, неподдельной любви, рождённой, переработанной как продукт, есть плод, результат наших извечных жизненных страданий, исканий и болей. Когда ты прошёл муки ада, очистился от скверны, ты стал недосягаем и неуязвим для зла. Надо быть сильным, смелым, благородным, надо, иначе не получится, не дотянем, вновь опустимся и рухнем, быть может, ещё ниже.
Плыть по поверхности, держаться, цепляться за добро, а не зло, не за наживу или тлетворное, грести в сторону благодетели, в сторону любви, в сторону приятия. Мы дети порядка и чистоты, а не наоборот, и их внутри и снаружи себя и надо блюсти, пестовать. Слёзы — это наша переработанная боль, чем чище душа, тем больше она плачет от плохого, злого, потому что, чувствуя боль, не способна реагировать иначе. Некоторые вбирают в себя всё без слёз, не выливаясь эмоциями — переживая внутри себя, в своём сердце — таким сложнее вдвойне, их сердце, дух и душа, все в шрамах и путах. Так недалеко и надорваться, надсадить своё сердце. Давайте будем сторониться и не приемлеть зла, дурного, наоборот, двигаться, продвигаться в сторону добра. Всё в наших руках, в наших силах, если сами себе хозяева. Надо открыто противостоять злу ненасилием, просто напросто сдерживая, обуздывая его. Избывание зла измельчением, перемалыванием, переработкой и пусканием на добрые дела, в нужное русло, вот что должно. Надо прислушиваться к себе и всегда слышать свою душу.