Маленький дощатый флигель, прикособоченный к старинному краснокирпичному строению, врос в землю по окна. И в солнечный день сумрак не покидал его. Нутро домика насквозь пропиталось запахом сырости и дымом от чадящей керосинки, а крысы хозяйничали по ночам на крохотной кухне. Но и этому углу были рады его обитатели. После революции семейство вынужденно покинуло двухэтажный крепкий дом с большим палисадом на другом конце города и приютилось в этом флигеле в еврейском квартале.
Накануне войны в двух тесных комнатушках домика, из которых одну приспособили под кухню, жили мать, одна из четырёх дочерей, Ираида, и внуки - мальчик и две девочки.
Ноябрь тысяча девятьсот сорок первого выхолодил город, навис тяжёлыми снеговыми тучами и ужасом ожидания неизбежного. Сумрачные и стылые улицы чернели как доски флигеля, ледяной ветер рвал с афишной тумбы на углу улицы объявление об эвакуационном сборе.
Мать сомневалась в необходимости отъезда - дети малые, холод, в теплушках вымерзнут. Но Ираида стояла на своём - ехать! Михельсоны и Янчуки уже уехали, а Сара и Пётр уверяли, что этот эшелон - последний, потом придут немцы, и как жить дальше - неизвестно. "Ира, едемте, мы обо всём уже договорились, вам дадут места рядом с нами, главное - дети".
Накануне отъезда Ираида никак не могла уснуть. Она крутилась под стёганым лоскутным одеялом - ноги мёрзли, хоть и кушетка, на которой она спала, стояла на кухне. Печь топить не стали, дров почти не осталось, да и к чему они уже. Где-то далеко выла собака. В ночной тиши будильник неторопливо и скрипуче отсчитывал оставшиеся до рассвета часы. Зря выпила столько чаю перед сном, да и не стоило снимать шерстяные носки, - пусть и кусаются, зато тепло. Но, видимо, до уборной придётся идти. Как же не хочется выходить в стужу! Бррр...
Ира встала и поискала ногой скинутые бурки. Но вместо бурки у неё под ногой прошмыгнуло что-то тёплое и скользкое. Крыса! Да чтоб тебя! Ира едва удержалась от крика - не разбудить бы своих. Руками в кромешной тьме нащупала бурки и натянула на ледяные ступни. На плечи накинула материн серый платок из толстой козьей пряжи. Авось не замёрзнется. Тихонько вынула крючок из дверной петли и толкнула тяжёлую обитую дермантином дверь. Дверь не поддалась. Ира плечом поднажала, и дверь, тонко хлипнув, отворилась. Но выйти из дому не удалось.
На пороге, согнувшись и перегораживая выход, стояла бледная чрезвычайно высокая женщина в белом, свисающем до земли балахоне. Какое-то время Ираида и женщина смотрели друг на друга молча. Ира почувствовала, что у неё колом занемела спина, а ноги стали ватными.
- Не ходи! - гулко сказала женщина и захлопнула перед Ирой дверь.
В полубессознательном состоянии Ираида добралась до кушетки и накрепко заснула. Мать растолкала её утром, выговаривая за нерадивость. Но, услышав рассказ о ночном приключении, твёрдо заявила, что они никуда не поедут. Ираида, потрясённая произошедшим, не сопротивлялась. Они остались в городе, пережили оккупацию, голод, бомбёжки при освобождении, когда дети, прячась со страху под единственный в доме старинный крепкий стол, кричали друг другу: "Прячь скорее ноги, а то оторвёть!"
Старший из внуков был моим папой.
Последний эшелон, на который не попали мои родные, немцы разбомбили, добивая бегущих и раненых из пулемётов на бреющем полёте. Погибло много людей, среди них были в основном женщины и дети.