Эпиграф:
«ЖЕНЩИНА никогда не знает почему она поступила так, а не иначе в данную минуту. Они и сами не знают этого, потому что они игрушки своей капризной чувственности, безрассудные рабыни случайностей, обстоятельств, впечатлений, встреч и прикосновений, возбуждающих их душу и тело.» Ги де Мопассан
Камер-фрейлина Екатерины I с 1712 по 1719 годы Гамильтон Мария Даниловна
В 1712 году при дворе Екатерины Алексеевны появилась новая камер-фрейлина, пятнадцатилетняя Мария Гамильтон. О знакомстве её с самодержцем России, Петром, существует множество версий. На мой взгляд, наиболее достоверно свидетельство сына любимого токаря Петра I Андрея Нартова. Со слов отца это произошло так: «Впущена была к его величеству в токарную присланная от императрицы комнатная ближняя девица Гамильтон, которую, обняв, потрепал рукою по плечу, а потом сказал: "Любить девок хорошо, да не всегда, инако, Андрей, забудем ремесло", - после сел и начал точить»
Пётр, привыкший решать нахлынувшее вожделение грубо и бесцеремонно, без труда добился близости с ней, поскольку девушка не решилась противоречить монарху, не испытывая при этом ни «цвета тела, ни радости души». Став утешницей царя, на своё несчастье, юная Мари влюбилась без памяти в денщика царя, Ивана Михайловича Орлова, с которым тайком изменяла Петру. По свидетельству Екатерины Алексеевны, имел тот Иван «...причиндал огого!... что да, то да!», к тому же от него исходили флюиды дурмана, от которых не только юная Мария, но и остальная «придворная женская рать» готовы были на любые жертвы и злодеяния. Знала эту тайну и благодетельница Мари Екатерина Алексеевна, которая подсовывала муженьку своему какую-нибудь из своих на всё готовых и на всё гораздых девушек-фрейлин. Так подсунула и юную Мари, ещё не искушённую в амурных делах двора Его Величества. Катерина не сомневалась в том, что те ночи, которые Пётр проводил с ней, Марья проводила со своим ненаглядным Иванушкой. Знала похотливая с самых юных лет Марта не то Скавронская, не то Жаворонская, а в России ставшая Екатериной Алексеевной, что, кроме «причиндала огого», у Иванушки не было: ни ума, ни сердца, ни души. Он пил, а во хмелю становился буен и жесток, жаждал на ком-нибудь опробовать свои пудовые кулаки. Знала и то, что Иван месил кулаками Марию, будто крутое тесто, и хотела его жестоко наказать, да Мария на коленях умоляла оставить Ивана в покое, плача и говоря: - «Матушка, люблю! Люблю безумно! Государыня, виновата ли я, что люблю?! Виновата ли я, что мой голос дрожит, когда песню пою я ему?!». - Раба ты, Марья, раба. Ладно. Не трону я твоего господина. Не реви.
В 1716 году царь с супругой, разумеется, со свитой, отправились через Нидерланды «до Парижу». Мари Гамильтон и Иван Орлов, были в царской свите. На остановках по маршруту следования царь с царицею и придворная свита не теряли времени. Развлекались, пили и забавлялись со своими и местными девицами. Сен-Симон, Данжо, Дюкло и госпожа Дюнойе в подробности описывают пребывание Петра в Париже, а госпожа де-Ментенон в своих мемуарах описывает визит к ней царя очень правдиво. По её показаниям, ни Пётр, ни его свита не позволяли ничего необычайного, кроме своеобразных нравов и взыскательности относительно того, что почитали для себя позволительным; указывая на слишком обильную еду и значительное потребление вина и пива. Она и Сен- Симон замечают, что за столом переступались границы пристойности, а после обеда происходили большие вольности, имея ввиду амурные вольности. Пётр Алексеевич, о котором лейб-медик Вильбуа говорил: - «В теле Его величества сидит, должно быть, целый легион бесов сладострастия», предаваясь плотским забавам в Париже, в то время когда Екатерина была в Спа на водах (в июле 1717 года), вспомнил о бывшей фаворитке и в одну из ночей прошёл в её опочивальню...
По возвращению в Санкт-Петербург, Пётр зачастил ночами в спальню Марии, и вскоре она поняла, что ждёт ребёнка... Сказала Ванечке, а он, икая перегаром, сказал ей: - «Дура ты, Марья!- захоти, и не быть Катьке императрицей отныне и вовеки веков, а мне дитёнок никчему. И с Авдотьюшкой мне слаще чем с тобой. Пшла от меня». Мария, заливаясь слезами, и всё так же в безумии любя Иванушку, скрывала свой живот, и родив младенца, около 15 ноября 1717 года, тайно утопила его, о чём знала лишь горничная Катерина Екимовна Терповская, в чём и призналась на допросе: -«Сперва пришла Мария в свою палату, где она жила и притворила себя больною, и сперва легла на кровать, а потом вскоре велела мне запереть двери и стала к родинам мучиться; и вскоре встав с кровати, села на судно и, сидя, младенца опустила в судно. А я тогда стояла близ неё и услышала, что в судно стукнуло и младенец вскричал… Потом, став и оборотясь к судну, Мария младенца в том же судне руками своими, засунув тому младенцу палец в рот, стала давить, и приподняла младенца, и придавила. Потом Гамильтон позвала мужа своей горничной, конюха Василия Семёнова, и отдала ему труп выбросить.»
На очной ставке Марии и Ивана Орлова, проводимой Петром, разыгралась драматическая сцена: - «Отвечай государю своему: любишь его? -засвиставшим, как кнут, шёпотом спросил Пётр, обрывая сам себя. - Люблю, государь! - отвечала Гамильтон, и глаза её блеснули такой жертвенной, готовой на дыбу, на смерть страстью, что Пётр даже вздрогнул. - Любишь ли, Марьюшка?- переспросил Пётр, всё ещё не веря, всё ещё надеясь, что будет можно, являя царскую милость, простить сблудившую девку. - Люблю, государь! - отвечала Гамильтон. - Давно ль состоишь с ним в блуде? - спросил Пётр. Слово «блуд» будто кнутом обожгло Гамильтон. - А давно ли состоишь в блуде? - Третий год, государь, пребываю в любовном альянсе. - Так, Марьюшка, так! Правду, единую правду говори мне, - продолжал Пётр,- убила ты, Марьюшка, трёх младенцев, и больно мне, Марьюшка, что, может быть, одного младенчика… императора всероссийского завернула в салфетку! Марьюшка, - позвал Пётр столь осторожным шёпотом, что ни слов, ни даже голоса не слышали ни Толстой, ни Орлов, - ужель и вправду его любишь? - Государь! -воскликнула Гамильтон, хватая Петра за руку, но Пётр с неловкой нежностью очень сильного и оттого неуверенного в своих движениях человека отвел её руку. - В одном повинись, -продолжал Пётр, -тот ребёночек, а? что в салфетке… Чей ребёночек, а? Нету Алексея! Нету наследника престола… Кого? Кого завернула в салфетку?
Круглые, вороньи глаза его закачались у неё над лицом, как две сумасшедшие, сорвавшиеся звезды, и страшный его рот, разорванный гримасой, раскрылся пусто и жадно. Беспомощно оглянулся он вокруг, как падающий, ищущий опоры в окружающем человек, крикнул подбежавшему Толстому: - На дыбу!
С покорством неживой куклы влачась к окну, Гамильтон смотрела через плечо царя. Повлекшись за блестящим её, чуточку сумасшедшим взглядом, Пётр увидел, что глаза её остановились на Орлове, который, поднявшись с колен, вжался в выступ печи, откуда в скупом блеске расцвета чернел тёмно-зелёный его мундир. Эти глаза любили ничтожество, вжавшееся в печь, ничтожество, со страху готовое отказаться от всего на свете, даже от нечеловеческого блеска прекраснейших глаз, вырывающих душу как зуб.»
Влюбленная преступница всячески старалась выгородить Орлова, который уверял, что никакого касательства к ней не имел и отцом младенца быть никак не мог, а Мария подтверждала подозрения Петра о его отцовстве. Убийства своего ребёнка государь простить не мог! Пять месяцев спустя, 27 ноября 1718 года, Пётр подписал приговор: - «Великий государь царь и великий князь Пётр Алексеевич всея великия и малыя, и белыя России самодержец, будучи в канцелярии Тайных Розыскных дел, слушав вышеописанные дела и выписки, указав по именному своему великого государя указу: девку Марью Гамонтову, что она с Иваном Орловым жила блудно и была от него брюхата трижды и двух ребенков лекарствами из себя вытравила, а третьего удавила и отбросила, за такое душегубство, также она же у царицы государыни Екатерины Алексеевны крала алмазные вещи и золотые (червонцы), в чем она с двух розысков повинилась, казнить смертию. А Ивана Орлова о свободить, понеже он о том, что девка Мария Гамонтова была от него брюхата и вышеписанное душегубство детям своим чинила, и как алмазные вещи и золотые крала не ведал - о чем она, девка, с розыску показала имянно.» Так великолепно повествует о этой поистине драме Шекспира, Глеб Алексеев.
Читатель! Я не стану повторять кочующие из публикации в публикацию «неразгаданную тайну «девки Гамоновой», а выскажу своё убеждение - никакой тайны в её судьбе не было. И вот почему.
Мария Гамильтон по своим внешним и психологическим проявлениям - представительница женского типа «РАБЫНИ». Как известно в психоанализе, вследствие своей духовной ограниченности, «рабыни» избирают объектами рабского служения мужчин приметивных, ничтожных, до безумия ревнивых (каковым и являлся Иван Орлов). Но слепая любовь рабынь, которая, как говорил Никола Шамфор, «... не ищет подлинных совершенств; более того, она их как бы побаивается: ей нужны те совершенства, которые творит и придумывает она сама». Да, женщины-рабыни, каковой и была Мария Даниловна Гамильтон, сами творят своих кумиров, создают иллюзорные образы и поклоняются им, испытывая мазохистский восторг унижения. Тому способствовала среда, в которой оказалась красавица Мария. ««Развратницей» пятнадцатилетней Марии стала царица Екатерина Алексеевна ( Марта Скавронская), которая имела завидное здоровье и горячую кровь, несмотря на то, что предавалась разгулу все ночи напролёт со своими избранниками, сменяющимися каждую ночь. Все подруги и наперсницы Екатерины, все её камер-фрейлины и фрейлины старались не отставать от своей правительницы. Таким образом русский двор представлял собой картину самого явного, ничем не прикрытого разврата.
14 марта 1719 года двадцатипятилетняя Мария Гамильтон надела белое платье и заплела в волосы чёрные ленты. Увидев её, толпа, собравшаяся на площади перед эшафотом, замерла. Девица была так прекрасна: ни долгие дни в темнице, ни жестокие пытки не смогли загубить её красоту. Пётр приблизился к бывшей фаворитке и попросил молиться на небесах за всех грешных, остающихся на земле. Потом он поцеловал её и что-то шепнул палачу. Толпа облегчённо вздохнула, решив, что царь отменил приказ. Однако палач, взмахнув топором, отрубил несчастной голову. На лице Петра не дрогнул ни единый мускул. Он поднял голову бывшей любовницы, поцеловал её в уста и решительно ушёл с площади. Говорили, царь шепнул палачу, чтобы тот не прикасался к Марии, дабы не осквернять её прекрасное тело.
Двести лет хранилась заспиртованная голова Марии Гамильтон в Кунсткамере. Где было похоронено её тело — неизвестно. Тайну «девки Гамонтовой» никто так и не разгадал. Отчего Пётр, продержав бывшую фаворитку полгода в темнице Петропавловской крепости, так и не отменил свой жестокий приговор? Говорили, что ребёнок, задушенный Марией, был от Петра, и тот, зная эту тайну, не мог простить любовнице убийство его сына. Так какая же «тайна девицы Гамонтовой»