Ветер вечности

          
                "Memento mori"    

          Самое тяжёлое, самое невыносимое осознание, осознание смерти и конца человеческой жизни посетило меня ещё в далёком детстве, едва ли мне исполнилось шесть лет. Что-то похожее на дьявольское озарение, почти испуг, нашло на меня, когда я сидел в огромном, затемнённом кинозале. Помню, демонстрировался на экране душещипательный финал чей-то дошедшей до последней черты жизни. Фатальный ужас смерти усиливался панорамой ночи, еле подсвеченной мерцающими бликами костра. И в необъятной черноте набитого людьми зала, я внезапно скорее почувствовал, чем осознал, хрупкую уязвимость жизни и кричащий испуг от умопомрачительного провала в непонятно-жуткое небытие.

            Мне казалось невероятным, чудовищным, моё новое открытие. Сердечко быстро колотилось, а голова шла кругом от нахлынувших вдруг мыслей по поводу так ясно обрисовавшейся неизбежности: «Вот он я есть, и вдруг меня не будет, - думалось мне, - совсем-совсем не будет! И куда же я денусь? Нет, этого не может быть! Наверное, это всё неправда!» Но что-то изнутри, как бы издалека, убеждало меня, что всё-таки, всё это правда, и от осознания этой правды всё холодело внутри. Детская мысль лихорадочно билась всё дальше: «И что же, если я умру, меня закопают как того дядю на экране?! И там, в сырой, ужасной земле, будет совсем темно и холодно!»  Дальше меня брала оторопь оцепенелого ужаса, и оттого становилось невозможным продолжать свои размышления дальше.

                Немного погодя, чуть оттаяв, я принимался беспокоиться за близких: мать и отца, боясь уже их уязвимости от новооткрытого ужаса. И под конец, мне начинало казаться, что всё это несчастливая случайность, какая-то болезнь, недоразумение, как если бы кто-то споткнулся и набил ссадину себе на коленке, и думалось мне, что если повезёт, то ничего и не будет. А мне и моим родителям обязательно повезёт!

               Найдя таким образом лазейку, я мало-помалу успокоился, и после, дождавшись окончания злополучного фильма, вскорости окунулся в водоворот детских затей и попечений, начисто забывая нечаянное потрясение. Лишь где-то глубоко на задворках памяти, жило то воспоминание, неожиданно всплывая из небытия в минуты глубокой задумчивости или очередного «страшного» потрясения. Словно к маленькому, но твёрдому камешку, к тому откровению липли всё новые шокирующие впечатления:  была ли это раздавленная собака у обочины, накрытое окровавленной простынёй тело посреди дороги, горы жутких трупов из военхроники или предчувствие ядерного армагеддона перенесённое с экрана телевизора за окно панельной многоэтажки,  всё накручивалось в безобразный, неотвратимый ком понимания жестокой изнанки жизни.  И казалось, чем больше разрастался тот ком, тем старше и взрослее я становился, исподволь предчувствуя неизбежность ещё пока далёкой участи.

                * * *

              Уже гораздо позже, по прошествии многих лет, благодаря прожитому и осмысленному, мой недоумённый страх незаметно перерос в умиротворённое осознание факта, когда глядя по весне на стелющийся по ветру бурьян и гнущиеся ветви я со смиренным сожалением начинал осознавать, что обязательно придёт такая весна, когда вот так же будет колыхаться на ветру пожухлая трава и волноваться деревья, но меня, увы, уже не будет. И чем старше я становился, тем спокойнее делалось у меня на душе. Думалось о том, что все мечтатели, все любившие и молодые когда-то, все, которые радовались этой весне и игривому ветру, непрестанно ища счастья, все уже прошли и скрылись навсегда. Так же суждено пройти и мне… слившись с этим ветром, и, наверное, счастье только в нём, в его ласковых, свободных и умиротворённых порывах…
                Виталий Сирин