Сколько я бежал и куда, сказать трудно, но когда дым слегка порассеялся, я опять обнаружил себя в коридоре, уходящем дверьми в правую и левую бесконечность. Прямо передо мной был небольшой тупичок с одной-единственной дверью в самой глубине.
«Крыло В» - прочитал я на стене тупичка и двинулся к двери, надеясь, что это именно та дверь, которая мне нужна. На двери, однако же, никаких опознавательных знаков не было. Некоторое время я в нерешительности топтался в коридоре. Не могу сказать, что я сильно волновался, скорее, было такое неприятное чувство неловкости сродни тому, что возникает, когда молоденькая медсестра берёт у тебя мазок на энтеробиоз. Бог его знает, каким окажется мой Бог. Потом я перекрестился для храбрости, и негромко постучал. Ответа не последовало, и я осторожно приоткрыл дверь. За дверью было довольно большое помещение, по стенам стояли металлические стеллажи с приборами неизвестного назначения и кипами бумаг, чёрный кожаный диван справа, посреди солидный дубовый стол с зелёной лампой. На столе письменный прибор «Strobila Boss» и блестящая никелированная точилка для карандашей, похожая на кофейную мельницу. В высоком кресле, положив ноги на стол, сидел Бенджамин фон Лейбович. Он читал толстый фолиант «Происхождение видов» и слушал через наушники музыку, кивая головой в такт. Я никак не ожидал увидеть здесь этого отутюженного ведущего научно-консультационного деятеля бюро какого-то там профессора. «Testoni» - прочитал я на подошвах ботинок Бога.
«О как! А обувка-то у него по пяти тысяч баксов за пару» - подумалось мне.
Фон Лейбович оторвался от чтения и посмотрел на меня поверх очков. Он отложил книгу, не торопясь, убрал ноги со стола, снял наушники, достал из кармана кассетный плеер, выключил его, и положил вместе с наушниками на стол.
- Проходите, пожалуйста, Станислав Самойлович, присаживайтесь на диван, - любезно предложил профессор, - не думал увидеть вас так скоро.
- Я тоже не ожидал встретить здесь вас, - буркнул я в ответ,- в жизни бы не подумал, что мой Бог вот так вот выглядит!
- Эффект наблюдателя, - развёл руками фон Лейбович, - Бог есть сущность бесконечная и непознаваемая. Человеческий мозг не может оперировать такими величинами, поэтому он дробит их и воспринимает частями, вписывая эти части в мир самым причудливым, иной раз совсем нелогичным образом. В свою очередь Бог имеет возможность общаться и быть понятным только путём соответствующих упрощений и приближений, подчас имеющим очень мало общего с действительностью. Эффект наблюдателя, в первую голову он определяется сознанием и индивидуален для каждого организма, есть элемент обратной связи между индивидуумом и внешним миром. Он участвует в формировании более приемлемого для индивидуума восприятия мира и в конечном итоге их сумма формирует вектор кажимости всей Вселенной. В идеале этот вектор совпадает с реальной Вселенной, однако, на самом деле это более-менее грубое приближение. Всё в конечном итоге зависит от умственных и моральных кондиций общающихся. Каждый видит Бога по-своему и никто, включая самого Бога, так как есть. Попытки же трансляций своих опытов в массы естественным образом ведут к жёсткой догматизации результатов и оторванности от обстоятельств момента. «Остановись мгновенье,- ты прекрасно!» - вопят они на все лады, а мгновение-то и все его прелести только для того, чтобы один раз сверкнуть безумным бриллиантом и сгинуть безвозвратно. И тут же появляются ушло хитрые, с концессией на разработку и эксплуатацию слова Божьего в своих целях, сомнительно обещают вернуть момент брильянтового сверкания насовсем, но потом, а сейчас нужно верить и ждать, или верить и прославлять или верить и насаждать… На счёт словоблудия там все вокруг горазды, оправдают в два счёта любую гадость. Вроде как независимые СМИ – все знают, какие мерзости они могут сфабриковать ради скандала и тиража, и независимость их, как известно, кончается там, где деньги начинают платить, но иногда такого понапишут, что не знаешь за какую голову хвататься и с каким шампунем мыть. Вы присядьте на диванчик, разговор у нас будет длинный.
-Сияние вашего чистого разума просто ослепляет, - проворчал я, усаживаясь на диван, - не пойму только, я тут причём. Вряд ли меня сюда вытащили ваши проповеди слушать.
- Это верно, - кивнул профессор после некоторого молчания, - сами видите, какая ерунда тут происходит. ВЦКПиО практически парализован и по своему состоянию приближается к классическому Искаженному Миру. Зе Краггаш[*1] довольно точно описал особенности Искаженного Мира, но не вполне понял его предназначение. Он считал что Искаженный Мир это пространственная зона логической деформации, однако же на самом деле это отстойник или если угодно запасник, понятий не нашедших пока материального или идейного соответствия. Хаотический противовес логической устойчивости первичной структуры здесь тоже ни при чём. Хаотическим противовесом является не Искажённый мир, а паскудная энтропия, и она оговорена физикой этого мира. Законы физики не логичны, а категоричны, хотя и в известных пределах, за которыми они тоже категоричны, но уже на другом уровне. Привнесением же неопределённости в процессы и явления мира занимается ВЦКПиО, ибо все случайности и обстоятельства, во избежание недоразумений, должны быть строго регламентированы. Это понятно?
- Вполне, - кивнул я, - но это никак не объясняет, зачем я здесь.
- Не всё сразу, Станислав Самойлович, - ответил мне профессор, - длинноты моей лекции…эээ …в смысле речи, строго необходимы для того, чтобы вы вполне уяснили себе важность вашей роли в этой истории. Искаженный Мир не является полностью изолированной частью мира, иногда происходит прорыв содержимого, строго говоря, это тоже необходимая часть функционирования вселенной. Понятия без соответствия нужны как стимул развития, своего рода прививка от стереотипии мышления и гарантия планомерности проистекания. Недостаток свободных понятий, или попросту хери, ведёт к стагнации познавательного процесса и срыву планов развития Вселенной, избыток ведёт к хаотизации и разрыхлению бытия, а вслед за этим страдает и сознание. Количество свободных понятий регулируется небылайзером, нейтрализующим их избыток. Если он не справляется с поставленной задачей, или имеет место массовый выброс свободных понятий, происходит деконкретизация смыслов с мультизначительными смысловыми перверзиями и, в конечном итоге смещение восприятия реальности и формирование контрафактического мистификата текущего момента. Короче говоря, Вселенная перестаёт следовать принципу Entia non sunt multiplicanda paeter nesesetatum[*2], и основным лейтмотивом её развития становится лозунг Fuck essence economy.[*3] Далее следуют необратимые горообразовательные движения смысла, слоностроительство из мухоматериалов и как результат девальвация значимости и явная диффамация объективной реальности данными нам ощущениями. То есть если корову постоянно называть свиньёй, её постепенно перестанут воспринимать как корову, но и свиньёй она не станет. Возможен и парадоксальный вариант развития событий, когда, в результате либрации смысла, становится частично видна оборотная сторона значения слова.
- Ну и пусть себе, нам то что? – сказал я, мало что поняв из слов фон Лейбовича, - Какая разница как назвать корову, главное чтобы она выполняла коровьи функции.
- Разрушение связки «слово – явление» ведёт к нарушению самоидентификации Вселенной с самыми пагубными последствиями. Поскольку, как известно, в начале было слово и было оно моё… то есть Его, - фон Лейбович многозначительно поднял палец вверх, - при некотором уровне хери небылайзер начинает воспринимать мир как свободное понятие и приступает к его нейтрализации, естественно без учёта интересов живущих в нём существ. Кроме того, корова, возомнившая себя свиньёй, начинает вести себя как свинья, то бишь, начинает валяться в лужах, жрать желуди и совершенно перестает давать молоко. Поймите, плохо, когда жопа есть, а слова нет, но гораздо хуже, когда слово есть, а соответствующей ему жопы нет.
- Послушать вас, так весь наш Мир одна большая опечатка, - заметил я.
- Которая раз возникнув, подпадает под закон об авторском праве, - кивнул профессор, - и с этим ничего не поделаешь – закон есть закон.
- А может, стоит каждой хери найти хоть какое-то соответствие, – предложил я.
- В этом есть свой резон, - согласился фон Лейбович, - Именно с этой целью нами создан Интернет. Служение блогу, так же как и блужение слога, должно иметь достойное воплощение в жизнь. Приветствуются так же орфографические ошибки в школьных сочинениях, псакинг и кличкизм, опечатки. Однако же это всего лишь полумеры в результате которых острота проблемы несколько снижается, но взамен мы получаем артефакты типа средства от зата и попаха, короля Арматура, мадам Бутерфляй и Коко Шпинель, а то и Куку Шинель, и ведь с этим тоже надо что-то делать. Сами понимаете, что мировому равновесию это никак не способствует.
- Ещё хорошо бы какой-нибудь писатель проявился, типа Кафки, - сказал я.
- Я вижу, мы не ошиблись в вас, Станислав Самойлович, - кивнул профессор, - это хорошая идея – пусть муть всякую понапишет, всё равно читать никто не будет, а потом, после того как он умрёт, подкинем его опусы какому-нибудь умнику от филологии. К сожалению, на это нужно время, а его как раз и нет. Крайне напряжённая обстановка в микромире не оставляет нам выбора и пространства для манёвра. Атом и так, по сути своей, является пустотой, в которой с огромными скоростями носятся составляющие его элементарные частицы, о которых нельзя сказать ничего определённого. Они движутся туда или обратно, а верней, ни туда и ни сюда, свойства у них такие и сякие, а точнее и не такие и не сякие, находятся они здесь, но могут и там, а могут быть и вовсе нигде. Как это всё работает и существует, и существует ли вообще, совершенно непонятно, попытки подведения к этому теоретической базы в 96% случаев ведут к сумасшествию…
- А остальные 4? – поинтересовался я.
- Остальные 4 мало что объясняют, поскольку их тоже никто понять не может, - ответил профессор.
- Всё это происходит, насколько я понимаю из-за некоего кота влезшего не туда куда надо? – спросил я.
- Первопричина такова, - кивнул фон Лейбович, - и простейшим выходом из данной ситуации было бы скорейшее прекращение эксперимента путём наблюдения кота, пусть даже и с 50-процентной летальностью, но, к сожалению, время упущено. Попытка заморозить ситуацию вызвала изменения в микромире, которые спровоцировали избыточный выброс свободных понятий, и небылайзер с ними уже не справляется. Порядка становится всё меньше, хаос и анархия нарастают. Можно было бы списать всё в утиль, перезагрузиться и играть…эээ…жить дальше, но это крайний и весьма жёсткий метод разруливания ситуации, чреватый не вполне понятными глобальными потрясениями со сменой правил игры. Есть стороны заинтересованные в таком исходе событий, поэтому дальнейшее затягивание существующего положения дел, им только на руку. Охотников половить рыбку в мутной воде всегда хватало, говорят, деятельность комитета спасения Кота координирует некто доктор Баблос и он же манипулирует общественным мнением …
- Тот, который родился в 1870 году без ног, ненавидел архитектуру и боролся с ней при помощи авиации? – опять спросил я.
- Нет, то был доктор Фаркос[*4], а доктор Баблос это ультракрайний адепт товарно-денежных отношений, - ответил профессор, - Весь мир это рынок, рынок начинается с улыбки продавца, дайте мне 1000% прибыли, и я переверну мир! Не думаю что весь нынешний кавардак это его рук дело, наверняка имеются и другие бенефициары текущего момента, но кто мы не знаем.
Профессор вышел из-за стола, поправил пенсне и принялся, заложив руки за спину, расхаживать по комнате.
- На мой взгляд, самым правильным и простым решением сложившейся ситуации была бы санитарная изоляция повреждённого контента в каком-нибудь измерении и запуск резервной копии. Это обеспечивает плавный переход к следующему витку развития Вселенной, без катаклизмических изменений условий существования, и тем более без смены физики Мира. Однако же, обитатели измерений не очень-то рады таким подаркам. На прошлой неделе ляванги из 17-го измерения подали на нас в Высший Суд за то, что мы скинули к ним шлёциков и те изничтожили у них всю хряпушку. И это ещё полбеды. 17-е измерение является нелицензионной китайской копией 12-го измерения, и мы вообще не имели права туда соваться. Если ПУП узнает об этом, то это минимум жёлтая карточка, а может и прямая красная, за грубую игру. Такого развития событий мы допустить не можем. К тому же создание нового Мира не является единовременным актом инженерного творчества, нужен плавный переход из состояния А в состояние В, чтобы никто ничего не заподозрил.
Фон Лейбович замолчал, блеснув стёклами пенсне, коротко взглянул на меня, откашлялся, и продолжил лекцию.
- Нашими специалистами проведена соответствующая работа, составлена смета, разработан регламент и ТУ, - сказал он, академично расхаживая взад-вперёд вдоль дивана, - теперь требуется случайно-вероятностное событие класса XXL с планетарным резонансом. Идеальным вариантом был бы взрыв Бетельгейзе. Вариант очень действенный, гарантирует практически мгновенное переключение режимов, но он требует утверждения на самом высшем уровне, и боюсь, что такой бюджет нам никто никогда не согласует. Потому нами разработан более экономичный способ запуска связанный с разгромным поражением бразильцев в финале Мундиаля.
- Это что бразильянцы, в самом деле, у себя дома по соплям получат? – не поверил я своим ушам.
- Разгромно получат, - подтвердил фон Лейбович, - должны получить, иначе небылайзер изничтожит наш мир, как херь подрывающую законы мироздания.
- А из нас сделают смузи, - закончил я.
- Вы хорошо информированы, Станислав Самойлович, - сказал профессор, - поверьте, смузи это ещё далеко не самый худший вариант. Есть варианты с вторжением на землю пупырианцев, восстанием гафунников, падении Вашингтонской демократической диктатуры и образованием на её месте Великой албано-зусульской Империи, установление масульманского лесбиматриархата с ГлавМухаббатом во главе, или просто банальное исчезновение электричества как физического явления. Так вот, любезный Анастасий Самосович, ваша роль в данном катаклизме случайна и непреднамеренна, и в то же время предопределена логикой текущего момента. Вам нужно сделать ставку в спортивном тотализаторе на поражение Бразилии в финале чемпионата Мира.
- Хорошо, - кивнул я, после некоторого молчания, - сделать ставку не трудно, а выигрыш? Это же гигантские деньги!
- Потратите на личные нужды, - ответил профессор, - только без особого фанатизма.
- Зная результат, ставку сделать, может кто угодно, - возразил я, - на роль зицпредседателя Фунта за такой куш желающих найдётся немало…
- В общем – да, - согласился фон Лейбович, - следует, однако, учитывать возможное непроизвольное влияние действующих лиц на развитие ситуации. Это может привести к неопределённому и опасному искажению нужного результата. Наиболее непредсказуем в данном аспекте эффект наблюдателя, и особенно его крайняя форма – эффект артиллерийского наблюдателя.
- Почему? – не понял я.
- Это же очевидно, - спокойно сказал профессор, - погрешность прибора или человеческий фактор можно нивелировать рациональным подбором оборудования и персонала. Сложнее справиться с волнением, когда на тебя смотрит публика и ждёт результата. Адекватная интерпретация результата тоже непростое дело, но при некоторой сноровке вполне управляемое. А вот когда артиллерийский наблюдатель обнаружил цель и скомандовал «Три залпа, фугасной гранатой, беглый, огонь!», то тут уж ничего не поделаешь, и можно только молиться чтобы там, куда летят снаряды, хоть что-нибудь осталось. Так вот, компьютерное моделирование ситуации с вероятностью более 93 процентов показывает, что вы именно тот, кто может сделать ставку оптимальным образом.
Он снял с носа пенсне, пристроил его в нагрудный карман халата и уселся на диван рядом со мной, при этом то ли диван, толи сам профессор, издал до ужаса неприличный звук.
«Хотелось бы, чтобы это всё-таки был диван» - подумалось мне во время неловкой паузы.
- Так бывает, - смутившись, сказал фон Лейбович.
В воздухе распространился специфический запах кишечных газов.
«А ещё говорят, не боги горшки обжигают» - мелькнуло у меня в голове.
Профессор быстро встал, повёл носом, сунул руку за спинку дивана и принялся шарить там. За диваном произошло резкое движение, а после этого кто-то принялся со всей дури колотить в спинку. Я вскочил от неожиданности и отступил на пару шагов. Меж тем фон Лейбович вытащил за ногу из-за дивана отбрыкивающегося всеми силами лейтенанта Йоффика. Профессор выпрямился и поднял Йоффика на уровень глаз, тот уже прекратил дёргаться и безвольно болтался вниз головой. Потом с лейтенанта слетело кепи, но он исхитрился его поймать на лету
- Пердун - находка для шпиона, - сказал фон Лейбович, - сидите вы, дорогой мой лейтенант, который час в засаде, вот и шпион уже нарисовался, но на обед был гороховый супчик да тушёная капуста с баварскими сардельками на второе, и всё – долгие месяцы оперативной разработки насмарку!
- Вовсе не так, - ответил Йоффик, раскачиваясь из стороны в сторону, - я просто принёс вам на подпись подписку о невъезде!
- Да? А зачем тогда вы прятались за диваном? – спросил я.
- Интересно было, - побормотал лейтенант, пытаясь отстраниться от бившей его по лицу планшетки.
- Ладно, давайте сюда бумаги, - сказал профессор, ставя Йоффика на пол.
Лейтенант надел на голову фрицевку, поправил портупею и одёрнул китель. Порывшись в планшетке, он достал из неё планшетный компьютер и принялся в нём копаться. Найдя нужное, он протянул мне гаджет.
- Приложите средний палец к полю с галочкой, - сказал Йоффик, - этим вы отказываетесь от бабления, глашения, офиглярствования, а так же публичного диджуссирования post mortem любых данных связанных с этим делом. Так же не следует использовать полученную вами информацию с целью клевизации собственной персоны ни в каком виде. При нарушении подписанных договорённостей ВЦКПиО в праве профилактично применить кабик-тюпельницу вплоть до анемнистации личности. В свою очередь подписант получает иммунитет против оптового олигофренирования, включая охренизатор Шуклемана и вакханизатор Пратт-Уитни, а так же имеет право на звуковое предупреждение о ментальной агрессии не менее чем за 30 секунд. Аналоговая версия подписки будет выслана вам позже.
Я вопросительно посмотрел на фон Лейбовича.
- Я думаю, можно подписать, - сказал он, после некоторого раздумья, - в здравом уме никто не станет баблить, глашить и офиглярствовать, и уж тем более диджуссировать. В любом случае новогодняя амнистия по случаю укуляризации вам гарантирована. Так что, это просто формальность.
На самом деле это было вовсе не просто, я совершенно не понимал о чём идёт речь, но пообещал никому ничего не говорить.
- Тогда, в знак согласия, приложитесь в означенное поле, - заключил лейтенант.
«В конце концов, потом можно будет сказать, что я добросовестно заблуждался» - подумал я и приложил палец к компьютеру.
- Смею напомнить, что незнание законов не освобождает от ответственности, а добросовестное заблуждение не является смягчающим обстоятельством, - сказал Йоффик, убирая компьютер в планшетку, - Кстати говоря, вас разыскивают по делу об оскорблении мыслью имперского величия североамериканской демократической диктатуры.
- Как это? – удивился я.
- В мае 1999 года в Приштине, - ответил лейтенант, - Вы способствовали распространению на территории России оскорбительного для американских граждан наименования пиндос.
В Югославию я попал на излёте своей военной службы на редкость замысловатым способом, но не об этом сейчас речь. Слово «пиндос» в отношении американских военных я услышал от местного жителя, когда те бесцеремонно выкачали для собственных нужд всю воду из деревенского колодца. Словечко было смачное, к тому же я его слышал в детстве от деда, который так ругался на приезжих торгашей и спекулянтов. Я разговорился с сербом, он, оказалось, учился в Союзе и прилично говорил по-русски, так он сказал, что пиндосами называют жителей Пинда, которых на всех Балканах считают глупыми, жадными и трусливыми дикарями, и слово имеет презрительно-обзывательский смысл типа как у нас в России «дубина стоеросовая». Я ухмыльнулся и в тот же вечер назвал американцев пиндосами на докладе у командира батальона. Стоящего несколько поодаль американского лейтенанта, присланного к нам для координации действий, я просто не заметил. Тот, на хорошем русском с небольшим прибалтийским акцентом, вежливо попросил не применять к американским военным это слово, очень вероятно имеющее признаки гомофобии. Батя враз побагровел, сказал америкосу, что проведёт среди подчинённых соответствующую работу, а мне тут же впаял три наряда вне очереди, которые я, впрочем, так и не оттрубил. Вечером наш полковник собрал на плацу батальон и произнёс гневную речь что, мол, нельзя называть наших вынужденных, будь они неладны, союзников пиндосами. Обидно им, когда их обзывают словом похожим на пидорас, хоть они такими по сути своей и являются, и в целях ненагнетания международной напряженности он строго запрещает слово пиндос, по крайней мере, в присутствии представителей американской армии. Нужно ли говорить о том, что после этого пиндосами американцев стал называть весь личный состав батальона без исключения.
- Да, было такое, - согласился я после некоторой паузы.
- Очень опрометчиво с вашей стороны, Анастасий Самосович, - сказал фон Лейбович, покачав головой.
- А что америкосы и здесь имеют исключительное право на справедливость? – поинтересовался я.
- Ну, до поры, до времени, мы поддерживаем в них уверенность в эксклюзивной богоизбранности, - ответил профессор.
- Зачем? – спросил я.
- Чтобы им потом больнее было падать, - пояснил фон Лейбович, - Не беспокойтесь, Станислав Самойлович, мы вас спрячем так, что никто и не догадается что это вы. Прошу за мной!
Он подхватил стоявший у двери саквояж, дважды крутанул ручку точилки для карандашей и, позвякивая ключами, принялся отпирать дверь, проявившуюся на стене прямо за креслом. Дальше была лестница вниз, небольшой коридорчик с низким потолком и кабелями по стенам, ещё одна лестница, теперь уже наверх и снова дверь. Профессор пробежал пальцами по клавишам кодового замка, быстро втолкнул Йоффика в помещение и тут же захлопнул дверь. Некоторое время фон Лейбович прислушивался к звукам за дверью.
- Лейтенант, у вас всё в порядке? – примерно через полминуты спросил он.
- Д-да…- не очень уверенно ответили из-за двери.
- Ну, тогда можем войти, - сказал фон Лейбович, распахивая дверь, - просто я боялся, что запамятовал, как снимать сигнализацию.
Мы вошли в огромный зал, большую часть которого занимал архаичный компьютер высотой этажа в три. Где-то сбоку грозно гудели трансформаторы.
- Нам туда, - сказал профессор и направился к узкой двухмаршевой металлической лестнице ведущей к овальной двери с небольшим штурвалом, которая присутствовала в корпусе машины где-то на уровне половины её высоты.
«Universe control machine. Model WM-EX314 Made in China by Tryrl & Clapowcis Corporation»[*5] - прочитал я на шильдике, поднимаясь по лестнице.
Профессор, меж тем, с лязгом повергнул штурвал и безуспешно пытался открыть дверь.
- Видать приржавела, - сказал он мне, когда я поднялся, - давайте-ка вместе попробуем!
Попробовали вместе, но результат был тот же.
- Может… штурвальчик… в другую… сторону…- задыхаясь, выдавил из себя Йоффик.
Вследствие малого роста, подъём по лестнице, вымотал его основательно. Мы с профессором прекратили возню с дверью и уставились на лейтенанта.
- Ну, можно попробовать, - согласился фон Лейбович и крутанул штурвал в другую сторону.
Послышалось негромкое шипение, дверь слегка осела. Профессор со скрипом, от которого свело челюсти, распахнул дверь, пошарил по стене внутри и включил свет.
- Заходите, - сказал он и посторонился.
- После вас, - ответил лейтенант.
- Ой, ладно, ничего здесь нет, - отмахнулся фон Лейбович и решительно перешагнул порог.
В тот же момент на него откуда-то сверху упало ведро с мелом, а потом посыпались валики, кисточки и обои.
- Ох…- простонал профессор, когда мы подошли к нему, - хорошо хоть не по голове…
- Вот, а говорили что здесь ничего нет, - сказал я, поднимая перепачканного мелом фон Лейбовича.
- Ремонт, я забыл, что здесь ремонт делают.
Профессор с грехом пополам поднялся, опираясь на мою руку. Некоторое время он приводил себя в порядок, я пока огляделся. Это была лаборатория. В центре комнаты стояло кресло, опутанное проводами, тянувшимися к приборам на столе и большому чёрному ящику рядом. Компьютер с большим жидкокристаллическим монитором, баллоны со сжатым газом, какая-то лабораторная посуда, по большей части грязная и пыльная, штатив для фотоаппарата и вешалка с халатами не первой свежести. На чёрном кожаном диване, точно таком же, как и в кабинете Е5150, были грудой навалены какие-то бумаги, графики, книги и журналы. На стене висела зелёная стеклянная доска, исписанная формулами, химическими, физическими и математическими вперемешку, причём в последних я понимал только плюсы и минусы. При входе валялся малярный козелок, опрокинутый профессором, а рядом в углу был свален строительный мусор. Фон Лейбович подвинул наваленные на диван бумаги и присел на освободившееся место.
- Станислав Самойлович, будьте любезны, включите компьютер, - сказал он, потирая ушибленное плечо, - Лейтенант, вы умеете управлять кабик-тюпельницой?
- В пределах восьми классов, - ответил Йоффик.
- Вполне достаточно, - кивнул профессор, - готовьте ментальный кульбит второго порядка.
- С полным превращением?
- Три четверти, - ответил фон Лейбович.
- Индепендер?
- Чуть выше ординара...
- Подождите, что вы собираетесь делать? – спросил я их, включая системный блок.
- Мы переместим ваше сознание в носитель А312 мышиный тигр, - ответил профессор, - некоторое время побудете котом.
- Котом? – возмутился я, - Я не помещусь! У меня одна голова больше чем он!
- Перемещение будет не материальное, а ментальное, - успокоил меня фон Лейбович, - а насчёт того, что у кота голова меньше вашей, так человек редко больше 10 процентов мощности своего мозга использует, а некоторые и вовсе живут рефлекторно, так что кошачьих мозгов для вашего сознания вполне хватит.
- Господи, ну почему я? - взмолился я - неужели нельзя сделать, чтобы вместо меня был кто-нибудь другой?
- Каким образом? – спросил профессор, - Вы уже здесь, процесс пошёл.
- Ну, можно вернуться во времени…
- Путешествия во времени запрещены во всей цивилизованной части вселенной, - отозвался из-за черного ящика лейтенант, - вплоть до дезинтеграции субъекта на составные части.
- Вот именно, - кивнул фон Лейбович, - Небылайзер не пропустит такой явный причинно-следственный дефект реальности. Он либо уничтожит конфликтный пространственно-временной участок со всем содержимым, либо, скорее всего, уничтожит вас как причину возмущения.
- Можно просто позвонить мне и предупредить, - предложил я.
- Это мало что меняет, - пожал плечами профессор, - впрочем, вы можете сослаться на 42-й параграф...
- Я, пожалуй, так и сделаю, - сказал я.
Фон Лейбович встал с дивана, подошёл к столу и достал из саквояжа телефон.
- Прошу вас, - он сделал приглашающий жест.
Я поднял трубку телефона и застыл в нерешительности.
- Я не знаю номера, - сказал я.
- Прямой провод, - ответил профессор.
Я поднёс к уху трубку и принялся слушать зуммер, совершенно не представляя себе, что сейчас буду говорить.
«Может и не подойдёт никто» - подумал я после шестого гудка, но тут почти сразу на том конце линии подняли трубку.
- Да! – рявкнул пистолетным выстрелом мужской голос.
«Боже мой, какой жуткий у меня голос!» - мелькнуло в моей голове.
- Говорите, ну! – с интонациями товарища Саахова сказали в трубке.
- Привет, - произнёс я.
Едва я сказал это, в углу лаборатории, над строительным мусором, прямо из воздуха сматериализовалась плита весьма внушительных размеров. Я посмотрел на профессора, тот в ответ неопределённо пожал плечами.
- Привет, - настороженно ответили с той стороны.
- Как дела? – спросил я.
- Нормально…
Плита издала низкий трансформаторный гул, быстро переместилась в мою сторону и угрожающе повисла примерно в метре над моей головой.
- Ты эта…- сказал я, с опаской поглядывая на плиту.
Гудение усилилось, плита немного приподнялась и раскалилась докрасна. Стало жарко. Тут мне как-то резко расхотелось, предупреждать себя о чём бы то ни было.
- Будь осторожен… - завершил я фразу и сделал два шага в сторону.
Плита моментально последовала за мной.
- Ну, бывай, здоров, - сказал я и повесил трубку.
В тот же момент плита брызнула фонтаном искр и с треском исчезла, оставив в воздухе характерный запах окалины. Погас свет, и тут же противно завыл бесперебойник.
- Автомат выбило, - сказал фон Лейбович, - хорошо хоть пожар не устроили. Лейтенант, щиток сзади вас, поверните рубильник два раза по часовой стрелке.
У дальней стены послышалась возня и металлический лязг, потом там что-то упало, лейтенант взвыл от боли и принялся громогласно материться самым грязным образом, под аккомпанемент которых раздалось два звонких щелчка, и включился свет.
- Лейтенант, а откуда вы знаете такие ругательства? - спросил я Йоффика.
- Это не ругательства, - ответил тот, - это специальная мантра, одобренная ВЦКПиО, помогает снять эмоциональное напряжение и сохранить спокойствие в критических ситуациях.
- Видите, Анастасий Самосович, вы стали неотъемлемым элементом развития событий, - сказал фон Лейбович, - попытки избежать ситуации, фатальны для вас, а в некоторых случаях и для универсума, так что ваше участие в разрядке напряжённости имеет вариантность только на уровне в явном виде или в неявном.
- Что значит в неявном? – испугался я.
- Хватит и 1/256 сознания, - ответил лейтенант, ковыряясь в приборах на столе.
- Как это? – не понял я.
- Дубинкой по уху и вопрос вашего согласия естественным образом переместится в риторическую область, - пояснил профессор, - треволнений конечно меньше, но и почёта тоже никакого. Поверьте, Станислав Самойлович, временное пребывание вашего сознания в носителе самый лучший и наименее травматичный выход при сложившихся обстоятельствах. Со своей стороны мы постараемся сделать пребывание в теле кота максимально комфортным, включая должное уважение и трёхразовое питание по стандарту суперпремиум 2В. Не ужели вы не хотите осуществить мечту всей своей жизни?
Не сказать, что эта речь фон Лейбовича меня хоть в чём-то убедила. Конечно, он попал не в бровь, а в глаз, и действительно я всегда завидовал домашним кошачьим. Всё детство и всю молодость завидовал нашему коту Боне, его возможности ничего не делать, никуда не спешить, и особенно спать и вкусно есть, сколько влезет, а влезало надо сказать немало. Потом на армейской службе завидовал кошке Муньке. У неё была полная свобода перемещения и никаких командиров, и спать она тоже могла сколько душе угодно. Сейчас я иной раз завидую Мямле – ей дела нет до курса доллара, цен в магазинах и счетов за квартиру, и спит она, когда хочет и ровно столько сколько хочет. С другой стороны чувствовался в этом какой-то подвох, и, скорее всего, я бы взвыл от скуки, выспавшись и наевшись. Сиди дома с утра до вечера – ни поговорить с кем, ни телевизор посмотреть, ни пивка с друзьями попить. Плюнуть бы сейчас на всё, пущай без меня разбираются со своими метафорическими диффамациями и вселенскими небылайзерами, я домой хочу, у меня там кошка до сих пор некормлена… Проблема была в том, что просто плюнуть на всё и вернуться домой я не имел технической возможности, а оставаться здесь насовсем не было никакого желания. Пока я раздумывал, над строительным мусором опять появилась плита, пока ещё полупрозрачная и не такая большая как предыдущая.
- Весомый аргумент, - сказал я, кивая на плиту, - Где этот ваш носитель?
В ответ Йоффик щёлкнул каким-то тумблером. Чёрный ящик озарился изнутри неярким светом. Там, в ящике, непонятным образом, не касаясь ни стенок, ни пола, ни потолка, висел крупный чёрно-белый кот средней пушистости.
- Камуфляж так себе, - заметил лейтенант, - коту, во избежание котоклизмов, предписано безвылазно сидеть в шредингеровском ящике.
- Других вариантов нет, - развёл руками профессор, - к тому же никто точно не знает, как именно выглядит кот в ящике.
Плита тем временем налилась весом и принялась гудеть.
- Это точно кот? – спросил я.
- Вы сексист? – поинтересовался фон Лейбович.
- Вовсе нет, - ответил я, - просто не хотелось бы на старости лет нажить себе психологические проблемы.
- Можете не беспокоиться, пересадка в противоположный гендер ведёт к психоконфликту, который самопроизвольно разрешается обратным переходом, - успокоил меня профессор.
- Ну, хорошо, - сказал я, - сыграем в ваши игры.
- Прошу вас присесть в кресло,- сказал фон Лейбович и сделал приглашающий жест, - Лейтенант у вас всё готово?
- Минутная готовность, - отозвался тот.
Я уселся на кресло, профессор в мгновение ока вымазал мне голову какой-то липкой холодной мазью и прикрепил на присосках с десяток электродов.
- Это хорошо, что у вас волос почти нет, - произнёс он, колдуя над моей головой, - брить не надо. Теперь нижнее отведение.
Фон Лейбович нажал какой-то рычаг под креслом, и оно плавно опустилось в полулежащее положение. Профессор закатал мне брюки, смочил ноги гелем и прицепил два зажима с проводами.
- Готово, - сказал он, - закройте глаза и думайте о чём-нибудь беззаботном.
Я послушно закрыл глаза.
- Надеюсь, мышей ловить не придётся? – попытался шутить я.
- Это по желанию, - серьёзно ответил фон Лейбович, - лейтенант, приступайте!
Где-то за головой сочно щелкнул тумблер, я почему-то открыл глаза, как оказалось, ровно для того, чтобы увидеть над собой замахнувшегося резиновой дубинкой Йоффика. В следующее мгновение хорошо поставленный удар по голове отключил меня от текущей действительности.
[*1] – персонаж романа Роберта Шекли «Обмен разумов». Некоторые понятия, например Искажённый Мир и клейпучка, а так же описание ВЦКПиО снаружи, так же взяты из произведений Р. Шекли.
[*2] - не следует преумножать сущности сверх необходимости – бритва Оккама, один из основополагающих принципов философии.
[*3] - к чёрту экономию сущностей. Парафраз лозунга владельцев мощных машин Fuck fuel economy – к чёрту экономию топлива.
[*4] - персонаж фильма С.Дебижева « Два капитана 2».
[*5] – сделано в Китае корпорацией «Трурль и Клапауций». Трурль и Клапауций – известные на всю Галактику инженеры-роботы, герои цикла рассказов «Кибериада» Станислава Лема.