Как всем известно, родная мать Дмитра Дороша была поветрулей.
Никто поветруль не видел, а если и видел, то никому не скажет. Вольными ветрами они рождены, ветрами выкормлены, на крыльях ветров переносятся с места на место. Ежели листья в воздухе танцуют, на землю не падая, знать, танцуют поветрули свой вихревой танец. А уж сколько слухов о красоте поветруль! Волосы рыжие, как огонь, длинные-длинные, развеваются на ветру, брови тонкие, будто нарисованные, а глаза голубые и холодные, будто бездонные горные озёра…
Девять лет назад пришёл в деревню Береговое, что над тихой речкой Камышанкой притулилось, молодой овчар с карпатской полонины, Тарас Дорош. Да не один пришёл, дитя, завёрнутое в чистое холстинку, на руках его попискивало. Мальчик. На шейке медный крестик – крещёный, значит. Отец его был немногословен. Звать Дмитром. Родился в законном браке. Мать, (имени так и не сказал!), поперёк воли богатея-отца пошла. Тарас-то бедняком был, чуть не в работниках у них. Нет, не сбежали. Просто сходили к знакомому попу (вроде как дядьке Тараса), обвенчались. Отец осерчал, дочь из дома выгнал. Сначала жили на полонине, овец пасли, потом решили белый свет посмотреть. Шли себе куда глаза глядели да ветер дул, потихоньку с гор спустились. Вот горы да предгорья закончились, леса потянулись, а там и степь-матушка раскинулась, вдали могучие реки засинели, а реки, как известно, всегда в море текут…
Тут Дмитро и появился на свет… На этом месте Тарас мрачнел, потом махал рукой, и последняя часть рассказа выходила вовсе скомканной и непонятной.
Был Дмитро с лица вылитый Тарас и обещал стать таким же пригожим – тонкий нос, яркие губы, брови – тонкие, будто нарисованные. И глаза – для такого маленького ребёнка удивительной голубизны и холодные, словно бездонные горные озёра… Чёрные волосы необычайно длинные, никто в деревне с такими длинными волосами сроду на свет не появлялся! И… вообще, Дмитро Дорош был каким-то слишком уж красивым. А значит – подозрительным… Тут и пошло!
Да кто ж это в здравом уме свою дочь-то с нищим овчаром куда глаза глядят бродить отпустит!? В края, где дворяне-крепостники лютуют… Да ещё, ежели Тарас и впрямь племянник попа… не без роду и племени человек, всё же! Выделил бы дед Дмитров матери его кой-какое приданое, зажили бы молодые неподалёку, и смягчилась бы со временем душа богатея, на счастье дочкино, а потом и на внуков радуясь. Вон – Дмитрик-то каков красавец, чем не наследник! Тарас как-то обронил, что не было сыновей у его тестя, одни дочери…
Дочери?!. Ой, люди добрые! Может, и есть у Вольных Ветров сыновья, да никто о них не знает… Зато про сестёр-поветрулей известно всем.
Но на время слухи утихли. Тарас вырыл себя землянку рядом с подворьем Бойчуков и зажил там – то ли рыбак, то ли помощник в небогатом Бойчуковском хозяйстве. С хозяином, Иваном Бойчуком, они с первых же дней сдружились накрепко (и дружбу эту разорвала только смерть). А жена Бойчуковская, Орыся, и была первой, кто встретил шатающегося от голода и усталости Тараса на шляху за Береговом…
Насчёт Орыси и Тараса одно время немало языками плескали. Иван-то – человек военный, одно слово, казак потомственный! В отъездах часто. А Тарас дома остаётся, на подхвате по хозяйству. Мальчонка его от Орысиного подола не отходит, мамкой её зовёт. Да она ему молочной матерью и была, вместе со своим сыном Назаром его выкормила. Так Дмитро с Назаром как родные братья и росли. Только разные совсем. Назар с малых лет – первый силач на деревне, крепкий, как молодой дубок. Даром что добряк, каких поискать. Как и Иван, отец его. Любили все Назара, и взрослые, и детвора.
А Дмитро… Ну, что взять с полукровки, нечистой силы! Задохлик, заморыш. Хоть и вскормленный добрым казацким молоком. На узком бледном личике одни только синие глазищи и видны, зло зыркают исподлобья. Чёрные патлы, как их Орыся не обрезает, в момент отрастают и только что не шевелятся вокруг головы. Уже девять лет ему, как Назарке, а росту, как у шестилетнего!.. Ну, как есть, навья кровь!
При Назаре Дмитрика-то, понятно, не трогал никто, за молочного брата Назарка любого на месте уложит, а вот попробуй он один за ворота выйти… Он и не выходил. Почти.
Началась тут война наших с турками. Хоть и ждали её вроде давно, да только войны всё равно всегда внезапно начинаются. Ну, что Иван Бойчук пойдёт на войну со своим казацким полком, не для кого неожиданным не было, а вот чего никто не ожидал – что пришелец с полонины, поветрулин муж – Тарас Дорош – отправится с ним. Тут уж все злые языки утихли.
Ожили они год спустя, после приезда вестника с юга, где шумело море, гремели пушки и лилась кровь. Как сказал вестник, два побратима – Иван да Тарас – геройски сражались плечом к плечу и так вместе и пали – героями… И как было тут не посудачить, о ком так убивается, упав на землю, словно и её сразили в самое сердце, молодая вдова?! Бледные, рядом стояли два мальчика, два геройских сына. Сироты… На глазах их блестели слёзы, но они старались их скрыть – ведь мужчины не плачут…
Совсем тихо стало на маленьком подворье Бойчуков. Орыся всегда была слаба здоровьем, а после страшного известия и вовсе сдала. Ходила, как тень, натянув на глаза чёрный платок, то и дело хватаясь за сердце. Назар изо всех сил выбивался по хозяйству, но разве под силу десятилетнему мальцу, пусть даже рослому и крепкому, одному поднять то, с чем несколько взрослых едва справлялись?! От приёмыша-то проку никакого почти. Так, с чем-то там колупается подле Орыси, и то ей, горемычной, легче!
Этой весной Назар резко пошёл в рост. С виду ему можно было уже дать двенадцать, если не пятнадцать лет. Но растущие кости и крепнувшие мускулы всё время требовали пищи, а учитывая, что работал Назарка всё время физически, как иному мужику не приходится надрываться, немудрено, что он всё время мучился от голода, порой чуть не теряя сознания. Он говорил о еде даже во сне. Скудной пищи, которую им, чуть не плача, готовила несчастная мать, ему совершенно не хватало (хотя Дмитро старался незаметно отдавать брату хоть часть своей порции). Конечно, Орысе они никогда не жаловались, давным-давно без слов уговорившись не расстраивать мать ничем. Так, Дмитрик никогда не жаловался ей на плохое отношение деревенских… Но Орыся-то не была слепой! Она всё видела и всё понимала – что означают постоянные синяки и скупое «Упал!» у Дмитра, а также бледность и тёмные круги под глазами у Назара…
Как-то летним вечером Орыся завела разговор о том, что, видимо, Назарке придётся пойти в работники к самому богатому казаку в округе, Даниле Колесу. Мать со слезами говорила о том, что она сегодня сама подходила к нему и просилась на любую, самую тяжёлую и грязную работу, но Данило отказал ей, даже не взглянув (он ещё добавил, что не собирается хоронить её за свой счёт после пары часов или дней в качестве его работницы, но мать об этом, разумеется, мальчикам не сказала).
… Они сидели, как у них было заведено по вечерам, на широкой скамье, сработанной ещё Назаровым прадедом, пришедшим в эти края с Запорожья. Скамья опоясывала старый дуб, росший прямо во дворе Бойчуков. Женщина с мальчиками сидели со стороны, выходящей на закат. Тут двор некруто спускался к реке, и были видны зелёные холмы, поросшие кудрявым лесом, на другом её берегу, и золотисто-белое вечернее высокое небо, и алый шарик солнца, готовый вскоре нырнуть за макушки деревьев… Назар следил за ним и думал, что где-то там погиб отец…
… Главное – не забывать кивать матери и улыбаться в ответ на её слова, что Данило Колесо, при всей своей суровости, человек добрый, непосильной работой никого не мучает, если и бьёт, то несильно, а главное – у него никто никогда не голодает! Она права. Работники Колеса не выглядят умирающими с голоду, а его единственный сын и наследник Куприян (главный враг Дмитра и соперник Назара) вообще выглядит более чем упитанным!
Правильно мама решила. Он спасёт всех. Ну, побудет немного в работниках, ничего с ним не станется, брат маме тем временем поможет понемногу, а там, глядишь, и он на ноги встанет! И заживут они!.. Ох, как заживут! Как в сказке!..
… Но почему у Дмитрика такое страшное лицо?..
- Ни за что! – сказал, как отрезал. – Не пойдёт никто из нас в услужение, пока я жив!
Вскинувшуюся Орысю остановил своим холодным взглядом. Как на дверь натолкнулась – аж вскрикнула.
- Хватит! Знаю, что люди обо мне говорят – что не человек я. Может, это и правда. Значит, я могу делать, что хочу. А хочу я, мама, чтобы мы хорошо жили, чтобы вы были здоровы, чтобы Назар не голодал. Так и будет!
Всё-таки Орыся смогла, прорвалась! Как сквозь толстый слой воды пробилась, с трудом вымолвила:
- Да что ты, Дмитрусик мой родименький! Какой же ты у меня не человек!? Да ты человек побольше других будешь! Уж я-то знаю!
С этого вечера слабый мальчик как переродился. Он бесстрашно выходил на улицы Берегового, ходил по ним, куда хотел. Его видели на кургане, в степи, исчезающего в невысоких лесах, покрывающих заречные холмы, но чаще всего – на берегу Камышанки, где он ловил рыбу. И удочка была у него сиротская – так, небольшой прутик, но с её помощью он один вылавливал рыбы больше, чем иные ватагою да сетью. В первый же день остановили его на улице мальчишки, привыкшие задирать несчастного сироту, когда он прежде осмеливался выйти за пределы двора в одиночку. И… навсегда пожалели об этом. Что именно произошло на повороте этой упирающейся в обрыв над рекой улочки, навсегда осталось тайной. Но больше ни один, самый заядлый драчун не то что тронуть Дмитра не смел, даже смотреть в его сторону мальчишки боялись.
Больше Назар уже не голодал. Его молочный брат каждый день приносил столько рыбы, что не то что самим съесть – на продажу вдосталь было. И по хозяйству порой помогал играючи, один за час делал то, на что прежде трём взрослым и дня не хватало… Только не любил, чтобы на него смотрели. Да он и с младенчества не любил чужих взглядов, отворачивался или – чаще – заставлял отворачиваться других. Орыся с Назаром не удивлялись ничему, привыкли.
Теперь у мальчиков оставалось время и на игру. Но только как-то так случилось, что не только Дмитра, уже и Назара – прежнего общего любимца Назарку! – стала избегать береговинская ребятня, больше не приглашали в компании… С виду мальчика это ничем не задевало. Страдала мать, как всегда. Но после того, как в одно прекрасное воскресенье Орыся услышала в соседней церкви шипение: «Брат вовкулаки!..», направленное уже на её родного сына, материнское сердце не выдержало. Она посмотрела на обоих мальчиков – стоящего со скромно потупленной головой Дмитра и выпрямившегося со сжатыми кулаками, кидающего во все стороны гневные взоры Назара, заметила будто невидимую черту, отделяющую её маленькую семью от поспешно сторонившихся односельчан, и по её впалым щекам полились пекучие слёзы…
«Что-то надо делать… - беззвучно шептала несчастная женщина». Но что?!
Мать ещё раз посмотрела на обоих своих детей. Они ей были дороги оба, почти одинаково, как и их отцы; кряжистый, как дуб, знакомый ей с младенчества, родной до последнего шрама, непоколебимо мужественный, неразлучный со своим верным конём казак Иван и… пришелец с гор, стройный, как тополь, свободный, как ветер, прекрасный, как сами Карпаты – Тарас Дорош! По кому из них она рыдала в тот чёрный день, кусая землю, кусая платок так, что кровь окрашивала ткань, текла по подбородку?.. Она и сама не могла сказать. По обоим.
Правы были деревенские кумушки, но и ошибались! Никогда в жизни она не сказала лишнего слова Тарасу, даже взгляда не подняла в его сторону. И всё же он знал – для Орыси это было так очевидно, как то, что солнце заходит на западе, а встаёт на востоке. И это знание посадило его на казацкого коня, дало в руки казацкое оружие и отправило в сторону заходящего солнца вместе со всем добрым казачеством сражаться с басурманами… И погубило – Орыся была в этом также уверена. Ну, не мог Тарас Дорош вернуться домой живым, когда погиб его побратим, муж Орыси, отец их сына! Её Тарас, гуцул-верховин, гордый, как сама наша Украина…
Почти одинаково дороги – отцы и их сыновья. Почти одинаково. Почти…
Может, всё ещё уладится?.. Они же только дети…
- Сходите на речку! – велела она сыновьям, когда солнце стояло ещё высоко, прогретый за день тёплый ароматный воздух, казалось, можно было черпать горстями и пить, как сладкий узвар, а вокруг дуба стали чертить свои петли майские жуки…
- Да я ж принёс уже воды! – удивился Назар.
Дмитрик слегка приподнял свои рисованные брови, но ничего не сказал. Орыся отвернулась – не хотела встречаться с его пронзительно-синим взглядом…
- На рыбалку мы сегодня не собирались, - продолжал недоумевать её сын. – Мам, мы же с Дмитруськой думали просто посидеть у Дерева (так в семье назывался Дуб). Хотели вас попросить сказки нам порассказывать. Дела на сегодня вроде всё переделаны…
- Вот именно! – прервала его мать. – Дела все сделаны. Так что бегите купаться! Когда вы в последний раз с ребятами купаться ходили?
Мальчики быстро переглянулись. По тонким губам Дмитра скользнула кривая улыбка, Назарка недоумённо моргал и хмурился.
- Ладно, мама, - наконец, проговорил сын. – А вы отдохните. Сказки потом расскажете. Вам отдохнуть надо.
Когда мальчики ушли, Орыся бессильно опустилась на скамью, провела рукой по шершавой коре старого дуба, потом, прислонившись к нему головой, закрыла глаза…
«Отдохни, дочка! – беззвучно проговорил Дуб. – Тебе сил набираться надо. Жизнь ещё долгая впереди!»
«Долгая? Умру я скоро… Бабка Явдоха вон говорит…»
«А ты никого не слушай. Мало ли что люди говорят! Что они могут знать о тебе?! Такой сильной… и такой храброй!»
«Да где я сильная?! Кабы знал ты… Всё у меня болит…»
«Я знаю, дочка. Жаль мне тебя. Жаль очень. Вот я и стараюсь силу свою в тебя перелить. Ты не смотри, что я стар! Силы у меня ещё – о-го-го! Ты прислушайся – услышишь, как моя сила по веточкам бежит, в листве шумит!»
Орыся прислушалась к шуму листьев над головой, к гудению хрущей, к далёкому плеску воды и детскому крику… Голова её тяжелела, на губах появилась улыбка…
«Поспи, поспи, дочка! – говорил Дуб. – Наработалась ты. А сейчас отдохнуть пора. Знаю, что мучает тебя. Не терзай себя так. Всё будет, как должно быть. Тебя ещё ждёт впереди счастье…»
«Ох, если бы…»
«Ты верь мне…»
Деревня Береговое прежде селом была, да истерзали её войны, забирающие мужчин, набеги степняков. Последний давно был, Орыся в ту пору ещё девчонкой была, ловкой да вёрткой, как ящерица. Так и спаслась. Дом их сгорел, как и все почти дома, и церковь береговинская. А Орыся схоронилась в узкой норе над Камышанкой, которую сама прежде вырыла – прятаться там во время игр… Всех родных убили, один Дуб Бойчуков остался, целый и даже не опаленный, как и скамья вокруг него! Так её потом и нашли, на сожжённом дворе, спящую, обнявшую старое дерево, прижавшуюся к нему пыльной головёнкой…
А где прежде церковь стояла, теперь любимое место купания детворы. Сама Камышанка – речка небольшая, мелкая, бежит себе неторопливо среди топких берегов, обильно заросших камышом – отсюда и название. Отражаются в её тёмной воде и зелёные вётлы, испокон веков полощущие в ней свои ветви, и синее небо с белыми облаками, и белые, как облака, хаты Берегового… Потом вдруг посреди речки – россыпь камней, как будто в старое время какой-то великан собрал жменю валунов да вздумал метать в воду – выйдет из берегов или нет. Не вышла. Журчит меж валунами тонкими струйками, словно раздумывает да сил набирается. И набралась!.. Широко разливается зеркальным озером, чистым и глубоким. Вот над ним прежде церковь и была построена, рядом с берёзовой рощицей. Иные шепчутся, что порой, когда солнце заходит, среди озёрной ряби на миг проступает отражение куполов и доносится едва слышный звон колокола….
Но спокойствие озера обманчиво. Ибо сразу после него характер Камышанки резко меняется. Несколько десятков саженей течёт она мутно и несвязно, а дальше – бурлящим комом грязной пены впадает в Белую. А та – уже совсем другая река. Даром что Белая… С омутами и стремнинами, с порогами и строптивыми течениями.
Понятно, что ребятам не под каким видом не разрешается купаться в Белой. Да и в той части Камышанки, что вытекает из озера. Слишком опасно. А в самом озере – купайтесь себе на здоровье. Плавайте, ловите рыбу…
Собирались всегда возле камней. Там казалось интереснее. В лужицах под валунами всегда можно было поймать какую-нибудь живность, испечь на костре или в крайнем случае попугать девчонок. Этим сейчас и занимался толстый сын казака Колеса Куприян по прозвищу Кишка-атаман. Он совал в самое лицо сотниковой Галочке большую тёмно-зелёную, тоже толстую и до смерти напуганную лягушку.
- А ты поцелуй её! – орал он. – Поцелуй, может, в царевича превратится, ха-ха-ха!
Лягушка изо всех сил дрыгала лапами и упорно не желала превращаться в царевича, наверно, так же, как Галочке – не хотелось её целовать. Но Кишка своей огромной ручищей изо всех сил давил на макушку девочки, приближая её лицо к отвратительной лягушачьей морде…
- Поцелуй лягуху, как станет царевичем, поженитесь с ним и – ха-ха-ха! – из грязи в князи сразу вылезете! Оба!
Назар посмотрел на слёзы, стекавшие из больших серых глаз девочки и капавшие на лягушкину голову. Будь эти слёзы волшебные, наверно, лягушка уже в кого-нибудь превратилась бы и задала жару Кишке… А ещё он подумал, что Галочкин отец, бывший казацкий сотник, вернулся с последней войны живой, но без руки. Оттого-то на их подворье богатства не больше, чем у Бойчуков, да ещё детей у них – мал-мала меньше. А Данило Колесо на войну вообще не ездил…
- А ну, отпусти её! – хрипло сказал Назар.
Кишка загоготал.
- Это ты мне, голытьба?!
Назар с тоской подумал, что вообще-то Кишка может гоготать с полной уверенностью в своей победе. Ему самому уже лет четырнадцать, не меньше, да ещё от сытного питания разнесло во все стороны – не опрокинешь, вроде огромной бочки. И за спиной жмутся с полдюжины дружков. Допустим, с каждым из них Назар справился бы за миг, но ежели они все вместе навалятся… И хотя бы Дмитро подоспел – вдвоём всё же веселей, каким бы молочный брат не был задохликом, так нет же – стоит где-то наверху на обрыве, видами любуется! Это только он, Назарка, не смеет ослушаться матери, а Дмитруська всегда поступает, как хочет сам…
- Так кого мне отпустить? – Кишка небрежно покрутил в воздухе лягушку за одну лапку. – Её? Или вот её?
Короткий взмах – лягушка летит в сторону – ударяется головой об камень – а Кишка приподнимает с земли Галочку, уцепив её за косичку, и тоже пытается покрутить…
Девочка успела только негромко вскрикнуть, но для Назара её крик прозвучал, как отчаянный вопль. Миг – и он вырывает Галю из жирных рук Куприяна, ещё миг – и переносица младшего Колеса хрустнула под его точным ударом…
Кишка всей своей тушей плюхнулся в прибрежное болото.
- Убиваю-ют! – завыл он, зажав повреждённый нос пальцами, между которыми просачивалась кровь. – Гешка! Беги отцу скажи!..
Но Гешка со товарищи несколько мгновений смотрели на поверженного атамана, потом со смехом удрали прочь. Может, их поступок мог бы показаться Назару странным, если бы он не знал, что эти мальчишки – дети бедноты и Колесовых работников. Что ж, видать, Кишка порядком их допек…
Назар повернулся к девочке.
- Галочка! Как ты? Сильно больно? Может… к матери тебя свести?
- Нет, Назарчик, не надо…
- Ты плачешь…
- Это я… Над лягушкой… - девочка показала на ладони безжизненное тельце с разбитой головой. – Вот жила она себе в реке, может, детки малые были у неё, а потом пришёл такой вот Кишка и убил… ни за что…
- Да я вас… вместе с этой лягушкой… - барахтаясь в луже, начал было Куприян. Вдруг глаза его округлились. Перевернувшись на четвереньки, он с усилием вскочил и побежал прочь, втянув голову в плечи и не оглядываясь. Назар услышал лёгкий шум и тихий смех. Оглянулся – к ним спускался с высокого берега, почти не придерживаясь за торчащие корни, легко ступая, точно плыл по воздуху – Дмитрик…
- Ну что, Назарка? Всё в порядке? Побил Кишку? А ты ещё сомневался…
- Да я не сомневался!.. – с запалом начал было Назар, но его перебила Галочка.
- Нет! Не в порядке! – сверкая глазами, она сунула Дмитру мёртвую лягушку. – Если ты вправду колдовать умеешь – можешь её спасти?!
У мальчика выпятились губы, и худое лицо на миг стало растерянным – как у обычного человека. Он посмотрел на лягушку… на Назара… покачал головой.
- Нет… не могу… Да и зачем её спасать? Это же просто дохлая лягушка…
- Она не дохлая, а убитая! –закричала Галочка. – Её только что убил Кишка, ни за что! А если ты не хочешь спасти убитого, то зачем такое волшебство?!
Она в волнении стиснула руку Назара.
- Да какое волшебство… - забормотал тот. – Это всё бабы языками плещут… Дмитрусь так, просто…
Он замолк – глаза у Дмитра словно загорелись яростным синим пламенем.
- Я не просто, - чётко сказал Дорош. – Я знаю!.. Назарка, бери меня за руку! И ты, Галя, возьми! Крепко-крепко!
Детей внезапно ударило, как сильным порывом ветра. Оба со страхом отскочили от товарища.
- Что это… Дмитрусь… - Назар не договорил. Из ладони Дмитрика выпрыгнула живая лягушка и мгновенно исчезла в воде. Не сговариваясь, Назар с Галей вновь схватились за руки и попятились, не сводя с Дмитра потрясённых взглядов. А тот выглядел не лучшим образом, будто это его били об камень. Из обеих ноздрей сочились тонкие струйки крови, глаза ввалились, лицо стало мертвенно бледным…
Дмитро провёл пальцем под носом, поглядел на кровь, лизнул…
- Я… спать хочу… - вяло сказал он. Глаза его закрылись, он почти повалился прямо на тропку.
Назар посмотрел на Галю.
- Ты, Галочка… беги домой или к ребятам, купаться… Ты же купаться шла?
Онемевшая Галочка робко кивнула.
- Ну, вот и беги. А я с Дмитруськой побуду. Видишь, он устал, спать хочет… А я постерегу.
- А… а как же… лягушка? – с трудом выговорила девочка. – Она ведь живая! Выходит…
- И ничего не выходит! Дмитрусь просто… пошутил. Живую лягушку в рукаве припрятал… Давай, беги, беги!
Девочка попятилась, потом побежала вдоль берега. Назар сорвал жмут травы, тщательно намочил в реке и начал стирать кровь с лица Дмитра. Тот глубоко вздохнул, ресницы его задрожали… Живой, слава Богу! Значит, действительно спит. Но что с ним приключилось? И… что это вообще было?!
Назар посмотрел на зеленоватую воду под камнем, где исчезла ожившая лягушка. Ожившая??! Но так ведь не бывает! Хотя… почему не бывает?! Иисус вон воскрешал людей… и его апостолы… Так что, выходит, его молочный брат, малыш Дмитруська, живой апостол?! Или, действительно, как люди говорят, колдун?..
У Назара самого подкосились ноги, к горлу подступил горький ком. Он плюхнулся на мшистую тропку рядом с братом и заревел… Он даже не расслышал топота лёгких ножек и зовущего его голоса. Очнулся, когда почувствовал, что его изо всех сил тормошат. Рядом стояла испуганная Галя.
- Назар! Ой, Назарчик, бежим скорее! Там Кишка… пропадает!
Побитый Куприян-атаман бежал так быстро, что догнал ребят на берегу озера – они как раз собирались купаться. Увидев грязного, окровавленного атамана, Гешка нерешительно хихикнул, но остальные замерли, готовые прыснуть в разные стороны – с разозлённым Кишкой шутки плохи… Но Колесо-младший карательные мероприятия отложил на потом, самым важным для него сейчас было немедленно утвердить вновь свой авторитет.
- Идём на Белую! – приказал он, сплёвывая кровью под ноги Гешки. – Зараз я вам тоже… что-то покажу!
- Нельзя на Белую! – пискнул кто-то (разумеется, Гешка!) – Мамка выдерет!
- Мамка?! – оскалился Кишка. – А я вот скажу своему отцу, чтобы он твою мамку сам хорошенько выдрал, и тебя, за все ваши недоимки! – тяжёлым взглядом окинул притихшую ватагу. – Ну? Кто ещё трус?!
Трусов не нашлось. Все были храбрые казаки. Так и зашагали на берег Белой.
Сейчас, конечно, не весна, когда река вздувалась почти в два раза и с клокотанием мчалась по своему каменному ложу, играючи ворочая здоровенные стволы вековых деревьев в мутно-белых валах (за необычный цвет воды река и получила своё название). Но недавно прошли сильные дожди, Белая оставалась быстрой и полноводной. Кое-где среди свинцовой ряби (солнце скрылось за тучами, ещё и ветер подул, к ночи, не иначе, гроза будет) вздувались пенистые буруны – там под водой скрывались острые зубы скал… Словом, никакого желания окунуться в её опасные струи Белая река не вызывала. У всех, кроме Куприяна. Тот уже рвал с жирного тела вышиванку.
- Что, Гешка? Переплывешь Белую туда и назад?!
Гешка замотал головой и поспешно отступил назад. Кишка зло захохотал.
- Все вы слабаки! Трусы! – он презрительно обвёл глазами мальчишек. – А я - атаман, и сейчас запросто переплыву Белую!..
Ему хотелось сказать ещё что-нибудь красивое и яркое, но больше никаких умных слов в голову не приходило, поэтому Кишка просто ещё раз выразительно плюнул в сторону Гешки и, развязав шаровары, тяжело прыгнул в холодную воду Белой. Если мелкая речка Камышинка до самого дна прогревалась солнцем, а в жару вообще была, как парное молоко, то с глубокого дна Белой реки во многих местах били ледяные подземные родники…
Кишка умел плавать довольно хорошо, да ещё ему помогало то, что, как известно, полным людям держаться на воде вообще значительно легче. Но от холода его ноги почти сразу свело судорогой, подхватило-закрутило быстрое течение и весело понесло в сторону ближайшего омута… Кишка вопил от страха, мальчишки с криками бежали за ним по берегу. Это увидела Галя и кинулась звать на помощь Назара – с этого дня он навсегда стал для неё спасителем и защитником…
Не раздеваясь, Назар кинулся в воду наперерез набравшему полный рот воды и почти потерявшему сознание Кишке. В последний момент атаман успел инстинктивно уцепиться за полузатопленный ствол и теперь его медленно вращало над зловеще булькающим омутом…
В несколько гребков Назар достиг омута, схватил Куприяна за чуб и попытался плыть вместе с ним к берегу. Но атаман не отпускал плавающее дерево, держась за него с отчаянием погибающего. Назару пришлось дать ему под глаз, только тогда пальцы Кишки разжались… Но время было потеряно. Мальчик с ужасом ощутил, что течение сильнее его. Он ещё мог вырваться, бросив Кишку, но он же был казак, а казаки своих не бросают!
Назар рванулся, собрав все свои силы. Ему удалось вырваться из омута, но коварная Белая не собиралась расставаться со своей добычей. Быстрая струя подхватила мальчишек и с размаха ударила Назара об острое ребро подводного камня.
Шатаясь, на берег вышел Дмитрик. Он плохо понимал, что происходит. Почему-то страшно хотелось спать. Да он уже спал, и снилось ему что-то непонятное – заходящее солнце в клубах не то дыма, не то пыли, мчащееся по степной дороге перекати-поле и одинокий всадник, замерший посреди облитой алым светом степи… Топот копыт, низкие звёзды, лягушка в золотой коронке на блестящем ярко-зелёном листе кувшинки! Теперь волны разбиваются о скалы, вода солёная, точно кровь… Лететь домой, упасть ничком – в полынь, в сухие душистые травы, нет ничего прекраснее этого запаха! И вдруг – сквозь травы – чей-то взгляд! Мудрые серо-зелёные глаза… это же волк! Волк на дне степной балочки! Он поднял голову, смотрит прямо на Дмитра, без всякого страха, и в глазах его…
Сон резко оборвался. Назару нужна была его помощь. Дмитрик твёрдо знал это.
Он почти не осознавал, что происходит. Куда-то шёл, почти не ощущая ног. Вдруг горизонт широко распахнулся, во всю ширь его хлынул широкий водный поток… чёрный, как смола, как ночь! И в этом потоке – маленькая светлая фигурка. Это Назар, друг его, брат его! И он умирал…
Дмитрик протянул к нему руки…
Небо совсем низко… Клубятся, собираясь, тучи; где-то за ними носится Вольный ветер, его дед. Дмитрик не раз собирался его позвать, но в последний момент ему становилось страшно. Он знал, что это не понравится маме и Назару, но главное – каким бы он не считал себя особенным, не таким, как все, на самом деле он больше всего втайне хотел, чтобы его любили. А если он и вправду сумеет позвать ветер… значит, он точно нелюдь, ведьмак. Кто будет любить такого?! Даже мама и брат не будут!
Ему хотелось спать, хотелось плакать, но Назарка мог умереть, он уже умирал! Дмитро крепко сжал висящий на шее под сорочкой оберег. Отец на прощание отдал его, шепнув: «Память от матери твоей… Подарок её меня берёг до этого дня во всех бедах, а теперь тебя беречь станет!»
Отец… Не отдал бы Дмитрику свой оберег, может, остался бы жив!
Но отца всё равно уже нет… а теперь и Назарки не будет?.. Чёрный-чёрный поток… и белая фигурка в нём почти не видна… Что он скажет маме Орысе? Что просто смотрел?!
НЕТ!!!
Дмитрик уже не боялся. Он быстро прочитал короткую молитву, хотя смысла в ней, наверно, не было – ведь теперь он уже всё равно не человек… Потом затаил дыхание и сделал наконец то, что давно должен был – позвал с неба ветер.
Короткая летняя ночь завернула Береговое в сонное покрывало. Солнце едва ушло, как уже готовится вынырнуть из-за розовеющей кромки. Тёплый воздух почти неподвижен, душно, только возле реки ощущается свежесть. Гроза, собирающаяся с вечера, обошла деревню стороной, будто силы, питающие её, внезапно иссякли… Где-то сонно брешут собаки, коротко заржала лошадь… Коротка летняя ночь.
В самую глухую пору в окно маленькой хатки вдовы Бойчуковой постучали. Дверь скрипнула, открываясь, почти сразу же, будто ночного посетителя ждали.
- Данило, ты?
- Я, Орыся…
Молчание, тяжёлое дыхание.
- Знаешь, чего пришёл?
- Догадываюсь… Только думала, ты не один придёшь.
- Это завтра.
- И что, греха не побоитесь – несмышлёныша казнить? Сироту?
Данило закашлялся. Рука сама поползла сотворить крестное знамение.
- Я, Орыська, не знаю, кто твой приёмыш – человек иль бес, чародей, а то и вовсе, как бабы, брешут, вовкулака… Но он вместе с твоим Назаром моего единственного сына спасли. Знаю, тот сам виноват. Но один он у меня… Как и Назар у тебя – один.
- Но Дмитрусь…
- Да погоди ты, глупая ты баба! Не твой Дмитро. Другая мать его выносила и родила, а кто она была – поветруля, русалка или поляница, не мне судить. И тебе не о том мыслить, своего родного сына спасать надо. Слушай меня! За околицей ждёт мой верный человек с конём. Увезёт он твоего Дмитра (да не реви ты!) далеко отсюда, в безопасное место. А там его на воспитание возьмут. Эх, на Сечь бы его отправить, да Катька, ведьма старая, сгубила сердце наше!..
- Да кто ж его возьмёт-то, Господи!?. Это я виновата, я, я!..
- Не ори, дура, мальчишек разбудишь!
- Да не спят они, Данило, без памяти оба! У Назара голова разбита, да ещё застудился он от холодной воды, в лихорадке мечется. А Дмитрусь… тот вообще глаз не открыл с того часа, как принесли.
- Это хорошо, что оба без памяти. Значит, так, - ронял, не спеша, Данило слова, тяжёлые, как чугунные ядра. – Приёмыша я сейчас сам заберу. Да не реви! Ничего я с ним не сотворю, спасётся он…Потом вернусь за тобой с Назаркой. Пойдёте ко мне во двор – скажу, за спасение Куприяново. У меня вас никто не обидит.
- Данило…
- Не благодари. Пока ходить буду, узлы собери. Иконы там, барахлишко какое поценнее… бумаги, медали, ежели от мужа остались… Скотину выпусти. Дом твой сжечь придётся! Ну, чего смотришь? Кого под своей крышей пригрела?! То-то! Наши крови хотят, так может, хоть пепелище их успокоит! Не реви… Вырастет твой Назар – дом тебе пуще прежнего отстроит. Главное, чтобы вырос…
Звёзды… смотрят не в глаза, в душу… близко-близко… Небо шатается из стороны в сторону. Топот копыт…
Звёзды… Запах полыни… Знакомый с самого рождения, такой любимый, он всегда успокаивает, говорит, что всё будет хорошо. Даже если кажется, что сейчас всё плохо…
Звёзды… Стучат копыта. Мир несётся вокруг него. Позади, там, где небо алеет, предвещая скорое солнце, встаёт зарево. Как сильно горит! Он и отсюда видит, как летают искры, поджигая всё вокруг, слышит голодный рёв огня, чувствует, каким невыносимым жаром несёт от него… Но Дерево, с широкой скамьёй вокруг него, сработанной прадедом, остаётся неизменным, неопалимым!
Волшебный конь уносит его из прошлого в будущее, от алого рассвета, от злого рыжего (как волосы у поветруль!) зарева в темноту неизвестности. Там ещё нет света, только мрак и звёзды. Но с ним ничего не случится… пока пахнет полынь!
Широко раскинулась страна Малороссия, сиречь Украйна. От города к городу, от села к селу, от гор – через леса, через степи, до самого моря! – тянутся дороги, седые от пыли шляхи. Вольный ветер, он высоко летает, всё ему видно. Видно, как по шляхам медленно идут кобзари. Есть среди них бывшие сечевики. С тех пор, как императрица Екатерина уничтожила Сечь, немало побросало их по чужим краям, повертело чужими ветрами… Но родина ждёт их, по ночам снится запах полыни. Чтобы вернуться, обмануть слуг царицыных, кто сам себя ослеплял, кто друзей просил, у кого рука верная и не дрогнет… Бандуру-кобзу на плечо, мешок за спиной, посох в руку, под второй рукой – худенькое плечо верного джуры-поводыря… И домой, домой! Украина зовёт!..
Вот уже два года Дмитро Дорош ходит в поводырях у бывшего сечевика Савки Голосея. Недаром того Голосеем прозвали – всегда хороший голос у Савки был. Как чисто выводит: «Ой, на горi та й женцi жнуть!..» - заслушаешься. Не голос, а прямо шёлк и бархат, всё сразу. Вообще Савка прежде был красавец. Дмитрик, глядя на Савку, всё своего отца вспоминал. Высокий Савка, стройный, плечистый – не годы испытаний, не бедность, не слепота его не согнули. Только пшеничная шапка густых волос стала белой, да на лице морщины прорезались. А так – ещё казак хоть куда, до сих пор девки заглядываются! Некоторые так и норовят подсесть поближе, но как Савка петь начинает, обо всё забывают, только на тонкие пальцы смотрят, которыми он струны своей бандуры перебирают, да голос его волшебный, золотой слушают…
Дмитрик и сам готов слушать, как Савка поёт, вечно. Закроешь глаза и кажется – летишь, летишь вслед за его голосом куда-то в такие сказочные края, что никаких мыслей в голове не хватит, чтобы их описать. И смеяться хочется, и плакать, и что-то такое сделать, чтобы вечный холод в груди, наконец, растаял, а Савка стал счастлив… Эх, если б он умел так петь! Уж он бы тогда… А Савка только смеётся:
- Джуронька ты мой верный… Потерпи, не настал ещё твой час! Эх, натворили бы мы с тобой на Сечи дел, друже мой синеглазый!
- Откуда ты знаешь, что у меня синие глаза? – спрашивает Дмитро подозрительно.
Савка усмехается, своими чуткими пальцами волосы на голове Дмитрика разглаживает.
- А потому, джуронька мой, что у меня у самого такие синие глаза были… Синеглазый синеглазого всегда почует!
Никогда не грустит Савка. С ним и Дмитро забывает печалиться. Сейчас, через два года, он и сам уже не знает, было Береговое в его жизни или нет. Отца помнит, Назара, мамку Орысю… Это он никогда не забудет. А всё остальное – словно водой смыло… Когда пытается вспомнить, видит одно – звёзды низко-низко над головой, пламя на горизонте, топот копыт, запах полыни…
- Я всё забыл, Савка! – жалуется он своему другу. Но тот всегда умеет утешить.
- Это не беда, Дмитрусик! Значит, там и помнить было нечего. Вот у нас на Сечи… - и пускается в воспоминания. Рассказы о Сечи и отважных запорожцах Дмитрик любит почти так же, как и Савкины песни. Но Савка не только рассказывает. Порой, когда они остановятся на отдых на какой-нибудь лужайке посреди леса, Савка командует:
- Скидывай свитку!
Огорчённо ощупывает Дмитру худые плечи.
- Да что ж это такое, джура ты мой!? Ни тела не набрал, ни роста! Люди скажут, не кормлю я тебя! А ну, давай сюда шаблюки!
Дмитро достаёт со дна мешка две деревянные сабли, и они начинают рубиться посреди лужайки, Савка тоже раздевается до пояса (он вообще любит так ходить в тёплое время года, одевается только перед тем, как в село зайти). Какой он сильный, ловкий, как легко уворачивается от неумелых ударов Дмитрика, ещё и смеётся над ним! Нипочём не скажешь, что слепой!
И многому ещё пытается научить Савка своего верного джуру… Обещает даже:
- Вот погоди, Дмитрусь, разбогатеем – я тебе коня доброго куплю. Настоящим казаком станешь!
У Дмитра глаза горят:
- И саблю! Саблю настоящую – да, Савка?!
- Э, нет… - грустнеет неунывающий кобзарь. – Не по чину нам с тобой, друже, настоящее оружие иметь! Если б годков на десять раньше… - и вздыхает.
Вздыхает и Дмитро. Почему-то разбогатеть у Савки никак не получается, хотя за его удивительный голос порой им кидают немалые деньги. Всегда находится кто-то беднее и голоднее, и все заработанные Савкой деньги очень быстро покидают их неглубокие карманы. Надо сказать, что своего джуру в чёрном теле кобзарь вовсе не держит. Дмитрик и ест обычно досыта, и одет всегда хорошо, и ходит обутым в сапожки, а не как остальные поводыри, в лаптях или вовсе босые. Зато сам Савка любит ходить босиком. Говорит:
- Не вижу я наших шляхов, да хоть ногами их почую! Пыль нашу украинскую, душистую, мягкую! Эх, джуронька мой… кабы знал ты! На чужбине – и пыль другая!..
Голос его срывается, и он отворачивается, как бы для того, чтобы поводырь не заметил его слёз, хотя слепые Савкины глаза не могут плакать…
Дмитро стискивает зубы. Ему так плохо, как будто и его ослепили вместе с Савкой. Если бы он мог что-то сделать… вспомнить… тогда, может быть… Но тут его настигает вспышка чудовищной головной боли, от которой он и сам буквально слепнет… И вот он со стоном корчится на коленях у кобзаря, а тот своими тонкими пальцами осторожно гладит Дмитрику волосы, лоб, глаза… И страшная боль понемногу уходит, отступает…
Только не вспоминать… Ничего нельзя вспоминать…
Незаметно проходит ещё год, а как будто – жизнь целая… Дмитру – тринадцать лет. Он давно уже не тот слабый маленький мальчик, завёрнутый в рогожу, каким его бросил в корчме под ноги Савке оставшийся неизвестным всадник. Пусть он и не очень высокого роста, зато стройный и крепкий, благодаря постоянным упражнениям. Савка давно перестал огорчённо ощупывать его мускулы. Даже взрослый хорошо подумает, прежде чем поднять на Дороша руку. А может, дело в его глазах, не таких пронзительных и холодных, как в детстве, но всё же что-то скрывается в них, такое, что может напугать встречного человека, если он внимательно посмотрит Дмитру в глаза…
- Эх, джуронька мой, не могу я тебя увидеть. – огорчённо говорит Савка.
Сидят кобзарь с поводырём на деревянном мостике, полощут усталые ноги в прохладных струях небольшой говорливой речки.
- Да на что на меня смотреть, девка я, что ли? – смеётся Дмитро.
Савка в ответ начинает тихонько петь весёлую песню. Песня весёлая… а голос у Савки невесёлый. Изменился Савка за этот год. Пить начал. Раньше всегда отказывался, а теперь – стоит только предложить чарку… Кашляет кровью. По ночам во сне скрипит зубами, ругается, плачет. А на лицо – будто тень чёрная легла…
Но голос остался тот же, золотой, шёлковый, бархатный. Может, ещё лучше стал. Как будто в голос вся Савкина сила и жизнь переходит.
За спиной – тонкий голосок:
- Подайте грошик…
Разом обернулись оба – и Дмитро, и Савка, как будто мог увидеть, кто там стоит. А стояла там девочка. Замер Дмитро, как увидел её. И показалось ему, как будто тот холод в сердце, что с рождения там жил, разом растаял. Потому что девочка вся была, как голос Савкин – золотая… Золотые волосы. Золотая кожа. И глаза большие-большие, тёмно-золотые. Невидящие…
Полез кобзарь в свой мешок.
- Вот, Дмитрик. Дай ей…
А Дмитро всё смотрел на девочку. И казалось ему, что она своими невидящими глазами смотрит ему в самое сердце… Как звёзды когда-то…
Савка спросил, не Дмитро:
- Как тебя зовут, малая? Одна ты тут, что ли?
- Одна, дядечка, - тихо ответила девочка. – Была тётка у меня – померла… одна теперь хожу… а зовут меня…
- … Оксаной! – вдруг вырвалось у Дмитра.
- Верно, Оксаной. – подтвердила девочка, не удивившись. – Дайте грошик, дядечка. Есть хочется…
Савка сам сунул монету в руку девочки – поводырь его не двигался, будто зачарованный. Только смотрел, как маленькая фигурка удаляется прочь по мосту, ощупывая дорогу перед собой палкой. Она уходила… и сердце его уходило, прочь, вместе с ней!
Вдруг Дмитро словно очнулся!
- Савка! – схватил кобзаря за рукав свиты. – Погоди! Давай возьмём её… Оксану… с собой! Я её прокормлю… тебя тоже… заработаю! Клянусь!..
Впервые Савка отстранил его руку. Ответил – и голос его волшебный был хриплый и сухой, как песок.
- Нет, Дмитро. С ума ты сошёл, что ли?! Сами голодаем. Мне лишняя обуза не нужна.
Обуза?!. Дмитрик отпрянул. Посмотрел на Савку как впервые в жизни и увидел, что сказочный его герой – стареющий и больной слепец, с бельмами на месте синих глаз, с редеющими седыми волосами, и голос его – может, от водки – вот-вот раскрошится, рассыплется…
- Ты… ты… - закричал Дмитро, дрожа, - просто… слепой старик! Ты… не казак, не сечевик, просто… пьяница! Ты мне никто! Я не люблю тебя!
И, не оглядываясь, побежал от Савки прочь по пыльной дороге, следом за Оксаной. Звал ли его кобзарь, кричал ли что вслед – не думал о том Дмитрик, как и о том, что весь его нехитрый скарб остался возле Голосея на мосту. Так и побежал, как был – в одной старой рубашке, босиком…
И всё напрасно. Не догнал он Оксану.
Вроде небыстро шла слепая девочка, а на перекрёстке, где несколько шляхов сходилось, никого не было. С бугра весь мир открыт, одна степь кругом… пустая, бурая. Только вьётся над пылью дорожной точно струйка дымка… как ветерок только что родившийся…
Упало в пыль несколько капель… дождь начинается. Дмитру было всё равно. Поникнув, он пошёл в первую попавшуюся сторону… Не всё ли равно, куда идти? Всем и всему на этом свете он чужой…
Грохотал над ним гром, сверкали молнии-блискавицы, может, среди туч и поветрули носились… Мальчик ничего не видел, сам будто ослепнув. Мокрая рубашка облепила его плечи, он не чувствовал ни холода, ни порывов ветра. Никогда ещё ему не было так одиноко, так больно и страшно.
- Кто я?! – закричал Дмитрик изо всех сил то ли степи, то ли молниям и ветру. – Зачем я?! Для чего я?!.
Но степь, молнии и ветер молчали. Тогда мальчик побежал вперёд без дороги, бежал, не глядя, пока не споткнулся и не покатился куда-то вниз…
Пришёл в себя на дне узкой степной балочки. Всё тело болело, горло охрипло. Дождь прошёл, но одежда до сих пор мокрая… ещё и порвалась. Но что одежда, когда вся жизнь у Дмитрика порвалась!
Куда идти? Оксану он не нашёл, в Береговое возвращаться нельзя… К Савке? Что-то тёплое шевельнулось на дне изболевшейся души мальчика. Теперь он вспоминал, что кобзарь звал его, кричал вслед: «Дмитрусь, вернись!» Он нужен этому человеку, нужен хотя бы одному живому существу на свете!
И… как Савка сможет без него? Слепой, совсем один… Найдёт ли он другого поводыря, да и станет ли этот мальчишка заботиться о нём так, как заботится Дмитрик, не будет давать ему пить, не обворует ли?.. И… неужели кобзарь другого мальчишку тоже станет ласково называть «джуронькой»!?
Дмитру было по-прежнему грустно, но эта грусть была какая-то другая, светлая. Будто всё прошлое ушло с ветром и дождём, а вслед должны прийти покой… и счастье.
Никогда ещё Дмитро Дорош не знал, что такое счастье. Слышал это слово, а вот чувствовать… А теперь вот догадался. Счастье – это когда ты нужен другим людям…
Он нужен Савке Голосею. Будет нужен Оксане – ведь найдёт же он её когда-нибудь, обязательно! И Назара с мамой Орысей найдёт, мир вокруг широк и необъятен, но где-то же они есть! Может… может, и свою родную маму найдёт, кто бы она не была! И отцовскую могилу, там, на солнечном закате, у самого солёного моря!
Вновь Дмитро чувствовал в себе силу, но не злую, а добрую и спокойную. Он поднялся на ноги – бежать к Савке… и увидел на другой стороне балочки степного волка. Зверь стоял смирно, нападать как будто не собирался, а внимательно смотрел на мальчика серо-зелёными мудрыми глазами. И не звериными, и не человеческими… Дмитрик замер, не сводя с волка взгляда. Почему-то ему даже не пришло в голову подумать о защите или – тем более! – нападении на зверя. Волк воспринимался им как часть окружающей природы – степи, омытого дождём вечернего неба, первой светлой звезды, зажегшейся как раз над этой балочкой… И ещё от волка едва заметно пахло полынью, а этот запах всегда был для Дороша родным.
Волк и мальчик смотрели друг на друга… а потом волк просто исчез. Дмитрику показалось, что он ощутил будто дуновение ветра, совсем лёгонькое… Он ведь всегда лучше других чувствовал ветер.
Как бы там не было, волк исчез, а теперь предстояло идти Дмитру. Он пошёл туда, куда вела еле заметная тропка, а тропинки всегда выводят к людям. Немного покружив, тропка и вправду вывела его наверх, где на фоне стремительно вечереющего неба темнела громада кургана. У его подножья россыпью золотых искр горел маленький костёр, слышались слабые звуки бандуры, и чей-то глуховатый голос пел старинную казачью песню. Голос был не Савкин, но мальчик пошёл к костру, почему-то не сомневаясь, что он найдёт там своего кобзаря.
Он не ошибся – Савка крепко спал у огня. Рядом с ним сидела Оксана и своей маленькой ладошкой осторожно гладила изуродованное лицо и бедную седую голову бывшего сечевика. За ними пофыркивал, щипал степную травку прекрасный вороной конь в драгоценной переливающейся сбруе.
Дмитро перевёл взгляд на певца. У самого костра, почти на самых угольях, пел и играл на Савкиной бандуре совсем маленький, ростом не выше Оксаны, старичок. На нём была богатая казацкая одежда, за поясом – сверкающая сабля. Ночной вечер играл длинным чубом, свисающим с лысой головы старичка.
Удивительный певец скосил глаза в сторону подходящего Дмитра, и мальчик чуть не вскрикнул, вспомнив недавнюю встречу с мудрым волком.
- Так это ты!..
- Зови меня дед Охрим! – вставая, властно сказал старичок. По траве вокруг него пробежала рябь, как от ветра. Дмитрик сорвал шапку, поклонился.
«А может, это мой родной дед, Вольный ветер?» - мелькнула у него в голове мысль… Охрим рассмеялся.
- Все вы моя родня – и ты, и Савка, и Оксанка… Ты, Дмитро, моим учеником станешь… Последним – устал я… Поспать мне пора, годков хоть двести-триста, а там посмотрим… Может, встану, погляжу, что вы без меня здесь наворотите!
- Дедушка, это очень долго! – тонким голоском сказала девочка. – Мы тогда уже, наверно, старыми станем!
- Старыми… - протянул дед. – Что вам старыми становиться? Работы-то непочатый край, тут не до старости вам будет.
- А мы, дедушка, не умеем…
- Научитесь… Да ты садись, Дмитрик, подле меня, погрейся, одёжу свою просуши.
Дмитро нерешительно присел рядом с удивительным стариком на горячую землю. Тот взмахнул рукой – из костра полетели искры, закружились вокруг, как пчёлы. Мальчику стало тепло и приятно, одежда сразу просохла, прошли боль в теле и озноб… Так бы вечно и сидел! Но надо было выяснить главное. Дмитрик глянул на Савку с Оксаной.
- Дедушка Охрим… а вы можете сделать, чтобы слепые глаза зрячими стали!
- Ишь, ты… - усмехнулся Охрим. Бережно положил бандуру рядом с Савкой, вперевалку подошёл к Дмитрику, положил ему руки на плечи. – Это, внучок, ты уже сам делать будешь!
- Я?! Но ведь…
- Захочешь друзьям помочь – научишься! – оборвал его старик. – Игрушки твои закончились. Начинается ученье. За курганом этим – место наше… Казацкий Яр называется. Чужие глаза его не увидят, а тот, кому нужно, всегда к нам придёт. Мы добрым людям помогаем…
- А как же Назар, брат мой названный? А мама Орыся?
- Придёт время – найдёшь ты их. Да ты и сам это знаешь… Сила тебе дана, Дмитро, немереная, да не знал ты, куда её приложить. Лучше других себя считал…
- Неправда… - смутился мальчик.
- Правда! – жёстко бросил Охрим. – И сейчас ещё это есть в тебе, не до конца всё с ветром ушло… Но не твоя это вина. Я помогу тебе, научу тебя всему, что знаю сам. Так я смогу уснуть спокойно… Ах, Савка, Савка, какой казак был! Сейчас рядом с нами стоял бы, а не скитался по дорогам, безглазый, кабы учиться не кинул… Слишком легко ему всё удавалось. Вот он и решил, что всё сможет сам-один. А не смог… Теперь тоже помощи ждёт.
- Я помогу ему! И Оксане помогу! Дедушка Охрим! Пожалуйста! Научи меня! Я хочу, я буду всегда помогать людям!
Своими странными серо-зелёными глазами – не человеческими и не звериными – дед Охрим заглянул в душу Дмитра так глубоко, куда сам Дорош достать никогда не мог… Что-то, видно, хорошее высмотрел там, потому что улыбнулся. Снял свою саблю, легко коснулся плеч мальчика.
- Будет, как ты сказал. Так вставай же, казак-характерник Дмитро Дорош, целитель людей, воин и защитник Родной Земли!..
Июнь 2018 – июнь2019 г. Одесса
(Сокращённый вариант).