III
Ну, а десять лет спустя я впервые попал в страну иностранцев. Нас, пять преподавателей и двадцать студентов тбилисского университета пригласил в гости Карлов университет столицы Чехословакии. Прага поразила нас красотой улиц, чистотой и многими хорошими людьми. Поселили нас в студенческое общежитие. Из окон просторной комнаты верхнего этажа здания, который заняли мы, трое друзей «журналистов», открывался вид на город. Интерьер же ее составляли три стенных шкафа, три письменных стола со стульями и три кровати с идеально чистым бельем. По коридору напротив располагались душевые с туалетом, рассчитанные на обитателей каждых двух комнат. Внизу, на первом этаже была столовая, откуда не исходило никаких кухонных запахов. Боже ты мой! Думаю, все до одного, мы испытали подобие шока, ибо в сравнении с нашими общагами, схожими с ночлежкой из горьковской пьесы, которой нас мучили в школе, пражское общежитие представлялось гранд отелем.
Чехи так же не были похожими на карикатуры, которые запомнились мне из детства. Да, это была Европа, но «наша», социалистическая, хотя молодые люди отличались от нас и манерами, и образом мыслей. Знаний у собратьев-студентов о Грузии было немного: «это где-то на Кавказе», как впрочем, и у меня о Чехии и Словакии, объединенных в одно государство. Не знаю, чем именно я их привлек, но сдружились со мной трое: будущие технари – веселый Павол и задумчивый Марек – с бойкой девицей Бланкой, учившейся на факультете иностранных языков, взялись знакомить меня со Златой Прагой. Казалось, что оба парня были в нее влюблены, а она симпатизировала обоим; эта славная троица была неразлучной. Павол с Мареком русским не владели, зато зная почти все о своем городе, показывали и рассказывали о нем мне, Бланка переводила. Поначалу общение наше было сугубо «дипломатичным» – в рамках дозволенного, пока, наконец, я не поинтересовался: «У вас здесь шутить можно? Нам не очень разрешено, но потихоньку мы это делаем».
И рассказал им анекдот: Стук в дверь. Генсек Брежнев достает из кармана очки, бумажку и читает по ней:
– Кто там?
Бланка сдерживая смех, перевела, и все хором заржали.
Павол тотчас же парировал. – А ты знаешь, что Антонин Новотный (это был их президент и 1-й секретарь ЦК ЧКП) – у нас вундеркинд. Уже в возрасте пяти лет он знал и умел столько же, сколько и сейчас.
Вот так нашей «дипломатии» и пришел конец. Отныне мы говорили другу всё.
И целый месяц я провел в этом раю, называемом городом Прага с ощущением чувства абсолютной свободы. Пражский град, Вацлавская площадь, Карлов мост, Орлой с 12-ю апостолами, мощеные горбатые улочки, ведущие к красивым площадям, костел Святого Сальватора с органом, на котором играл молодой Моцарт, поездки в загородные старинные замки, экскурсия на завод «Staropramen», походы в джаз-клубы, пивная «У Швейка»…
Пивные кафешки, кстати, были почти на каждом углу, а кружка пива стоила две кроны, (20 копеек в переводе на советские деньги) так что насытился я там настоящим пивом на всю оставшуюся жизнь.
Мои новые друзья, как и я, любили литературу, театр, кино, музыку и мы делились своими предпочтениями. Но кроме Ярослава Гашека и Карела Чапека я никого из чехов не читал. Слушал с удовольствием Карела Готта, голос у «чешского соловья» действительно был уникальным. И ничего не знал о книгах Милана Кундеры и пьесах Вацлава Гавела, запрещенных даже на родине.
Оказалось, что все трое зачитывались Чеховым, смотрели фильмы «Летят журавли», «Иваново детство», «9 дней одного года». Взяли меня на картину тогда мало кому известного Милоша Формана «Горит, моя барышня». Я понял бы фильм и без подсказок Бланки, ибо для простых зрителей это была комедия, для тех же, кто вникал в подтекст – ирония на чешский «социализм», весьма схожий с нашим.
Услышал я от них и кое-что не особо приятное. Раз, сидя за кружками пива, Павол, по обыкновению шутя, сказал мне, а Бланка перевела: «Чеха спрашивают, смогут ли чехи пережить еще одну мировую войну. Он отвечает, что войну пережить, пожалуй, смогут, но еще одно освобождение – вряд ли».
Я не понял и развел руками.
– Не обижайся, – ответил мне уже Марек. – Но русские освобождали не нас, а нашу территорию. Для себя. И новый их режим мало чем отличался от немецкой оккупации. Коммунисты расстреляли и посажали в тюрьмы не меньше ни в чем неповинных людей, нежели немцы. И навязали нам свой строй. А мы хотим жить своей жизнью, далекой от построения социализма. Теперь понятно?
– Теперь да, – ответил. – Но мы живем так уже полвека. Расстрелы, аресты, ссылки – все это пережила почти каждая семья. И в то, что власти ведут нас к коммунизму, верят лишь наивные. Но что прикажешь делать?
– Протестовать. Выходить на улицы и требовать отставки власти. Это конституционно.
– Нет у нас никакой конституции, властям на нее наплевать. Любой протест – это расстрел или тюрьма. Понятно?
– Ну, тогда оставайтесь в своем средневековье.
– А вы? Вы сможете?
– Мы сможем, – ответил Марек.
– Мне бы очень этого хотелось, но Красная империя вам не позволит, даже одноклеточные в ее руководстве понимают, что пойдет цепная реакция. Примеру последует все страны Восточной Европы.
– Это было бы прекрасно! – отозвался Павол.
– Да ладно вам, размечтались.
– Поживем, увидим… – сказал Марек.
И увидели. В начале следующего года началась всем известная «пражская весна». Чем она закончилась тоже известно – вводом советских танков и кровавым подавлением протеста народа, требующего перемен. Как писала газета «Правда» – «предотвратив попытку государственного переворота с целью свержения социализма». На деле же повторив то, что делали уже с «непослушными» восточными немцами в 1953-м и венграми в 1956-м.
А до этих событий, вернувшись домой, я переписывался с Бланкой, а она мне отвечала за всех троих. Последним стала ее открытка следующей весной: «Видишь, мы смогли!» И всё, переписка оборвалась, больше я о них ничего не слышал. Хотя пражский июль 1967 года со славной троицей обретенных там и потерянных чешских друзей живут во мне по сей день.
Продолжение: http://proza.ru/2021/10/27/959