Part One
Музыка - мир, вызревающий постепенно
... Получалось, что половину следущего года я проведу на костылях. В течении последней недели перед выпиской доктор окончательно свинтил мою ногу и успокоил рентгеновскими снимками, на которых сложенные кости смотрелись идеально. Профессор был доволен - ведь я предоставил ему классический случай закрытого перелома. Аппарат Калнберза давно ждал такого пациента. Вдобавок я получал гарантию 100% выздоровления. Возможность рецедивов была сведена к минимуму...
* * *
Я размышлял, думая бесконечными больничными сутками о причине автокатастрофы. Вернее, катастрофы то не было, ибо машина осталась невредима. Посторонним водителем было совершено преступление, в котором пострадал только я. Почему именно я? Вопрос будоражил мозг. Удар был настолько сильный, что я потерял сознание! Бампер чёрной "Волги" не подмял под себя, а, резко тормозя, подбросил корпус тела вверх, подобно футбольному мячу! Я взлетел в воздух, вместо того, чтобы быть раздавленным! Кувыркался ли я или нёсся, как снаряд? Где я был в это время? Очнулся ведь, лёжа на дороге...
Говорят, что в такие мгновения что-то переключается в сознании и программа жизни корректируется. И то временное телесное недомогание (ВТН), полученное мною, будет напоминать постоянно о скрытой причине, изменившей судьбу в связи с неким предначертанием, вероятнее всего. Я ощутил более осознанное присутствие меня внутри себя. Тело ведь изменилось, а уму необходимо было скалькулировать новую парадигму. В подмышки врезАлись костыльные набалдашники. На ладонях появились мозоли. Каждый шаг по земле стоил напряжения и требовал дополнительных усилий. Всё поменялось в течении мига, которого могло бы и не случиться, если бы я опомнился перед первым шагом у перекрёстка. Просто подумал бы - надо быть внимательней, до того как я сделаю шаг! Часто мы находимся вне понимания, совершая машинальное действие. Впервые я задумался о сознании, которое можно изменять, тренировать или использовать как вспомогательный инструмент. Формулировать мыслеобразы, облекая их в слова или целые предложения. Соответственно, музыкальные мысли можно шлифовать, прежде чем
программируешь примеры фраз, исполняемые на инструменте. Процесс композиции представился более очевидным. Доверяя интуиции, можно, с помощью той же интуиции, препарировать информацию ментально, создавая более совершенную, а может даже и абсолютную форму. Да просто, звук, как и краска, пробуждает в тебе некую силу, с помощью которой перемещаешься внутри или совершаешь любое действие. А действие, как вода, текущая из источника, а источник - как символ видимый или слышимый (точка, линия или нота).
* * *
С Сергеем Ставинским мы давно не общались. Каким-то образом он узнал о том что я в больнице и приехал меня навестить с одной из очередных новых знакомых, появлявшихся у него периодически. Не знаю, кому больше повезло, но это оказался день моей выписки и настроение было приподнято. Сергей увидел меня оживлённым, не смотря на то, что в палате лежали пострадавшие переломанные пациенты. Я сообщил ему о несказанном везении увидеться в последний больничный час ( он ведь мог меня не застать) и это вызвало импульс отвезти меня домой на такси. Мать могла это сделать только вечером. Выписка была получена и мы оказались на улице. Нам надо было выйти из больничного комплекса, чтобы поймать машину. Зимний ветер обдувал лица и постепенно становилось зябко. Я спрашивал у Серёги, ничуть не стесняясь его красивой спутницы - где он находит таких красоток. Мы шутили и холод отступал. Наконец попутка подхватила нас и мы понеслись через район Красной Двины, Межапарк в Кенгарагс. Начинался новый этап постепенного выздоровления...
Обычный график моей деятельности в Рождественский период, весьма насыщенный, сменился теперь на постельно-комнатный режим и к этому надо было привыкать. Спасением от одиночества на этот раз послужила перспектива поездки в зимний детский лагерь, случавшийся ежегодно в период школьных зимних каникул. Матери снова предложили директорствовать в подобном лагере в Межапарке (Лесной парк - пер. лат.). Она оформила меня диджеем и музыкальным руководителем по-совместительству. Ребята стали приезжать периодически и даже завезли аппаратуру для репетиций и игр. Витя (Левый) с Ивановым, Сокол, Аркаша (Ширин) - те немногие, кто не забывали. Вокруг двухэтажного санатория высились сосны межапаркского леса среди заснеженных полян. Студёное хвойное дыхание насыщало кислородом, но зимние прелести (лыжи, коньки, санки) были не для меня.
Я всё больше погружался в мир музыки и понимал, что необходимо создавать свою музыку. Но как это осуществить? Тех нескольких произведений, внедрённых в мой предыдущий репертуар, было явно недостаточно. Они не были даже записаны в ноты. Из двух известных мне методов организации собственного материала - первый ( запись нотами) мне был не под силу. Второй - запись на магнитофон, требовал наличия постоянного партнёра. Моя предыдущая практика музыкального общения реализовывалась с помощью басистов, изучавших материал совместно и аккуратно акомпанировавших с пристрастием. В эти моменты снятое или сочинённое внимательно редактировалось и доводилось до блеска, чтобы потом записывать и продолжать оживлять, передавая эстафету барабанщику. Не смотря на то, что с Витей (Левым) мы периодически общались, постоянным басистом сегодня был Сокол. Получалось, что все басисты - а их уже набралось немало ( Володя Никитин - Black Flowers, Саша (Рыжий) Иванов - Space Enterprise, Олег ( Макеня)Гентош - Juniors Beat, Сергей Ставинский - Space Enterprise, Виктор Лешкевич - Opus и Сергей Соколов - Space Enterprise) становились моими друзьями.
Комната в которой я жил находилась в двух шагах от миниатюрного зала. Там стояли - фортепиано и аппаратура, которую с вечера мы не убирали. Сергей Соколов появлялся почти каждый день и иногда оставался на ночь. Всех, кто меня навещал я водил питаться в лагерную столовую. Для друзей - лишняя порция, не проблема! В музыкальном смысле я был авторитетом для Серёги и он с благоговением относился к моим идеям и ценным указаниям. Мне давно хотелось сыграть необычное произведение Джими - Третий Камень от Солнца. Оно сильно контрастировало с практически блюз-роковым содержанием альбома Are You Experienced и было совсем не песней, хотя содержало речетатив. Там Джими отрывался не на шутку, работая вибратором и на фидбэке, он иллюстрировал фантастическую сцену где-то в космосе, где, приближаясь к Солнцу, наша планета казалась ему третьим камнем. Монотонный пунктир серебристых тарелок, утрамбованный свингующим низким тембром баса, символизировал бесконечную пустыню в глубинах Вселенной. При температуре абсолютного нуля звуки превращались из нот в рвущиеся и растягивающиеся жилы невиданных потоков антиматерии. Со скоростью света мимо проносились кластер за кластером, сотканные из мириад звёзд, свинченных в галактики. Соотношение крайностей уравнивалось древней доисторической мелодией, явленной душой этого мира - всё неслось в пустоту, никогда не падая, не умирая и не рождаясь...
Музыкальных элементов для разбора было не так уж много - выучить не составляло труда. Но сыграть на одном дыхании, где каждая краска или тембр перетекали одно в другое. Тут-то и требовалось мастерство интерпретации. Именно благодаря интерпретации ты учишься созидать звуковую картину, грунтуя белый холст пространства. Каждый мазок кисти распределён во времени в режиме мгновения - нельзя ни опоздать, ни забежать вперёд.
И, однажды, в один из приездов Иванова, мы решились просто попробовать сыграть Третий Камень... Под боком был магнитофон Маяк 201 и я просто нажал на кнопку записи. Так и случаются микро-шедевры. Иначе не назовёшь. Это какие-то ворота во времени, направленном в историю. Запись осталась и долго ещё грела мне душу прозрачностью и летучестью с которой удалось схватить время Джими и перенести его на сцену маленького клуба, затерянного в Межапарке. Вибратор моей Мусимы прекрасно справился с тончайшими нюансами экспрессии Сиэттлского мастера - видно некий кусочек его и моего детства совпали, запараллеливая наши сознания. Всё это подтверждалось невероятным эфирным соответствием, звучавшим между нотами , в паузах. Да весь секрет пластики заключён в паузах - там где живёт дыхание образа, называемое музыкой мгновения, трансформированного в вечность. Впоследствии так происходило не раз. У меня это ассоциировалось с тем, что миг необходимо схватить внезапно. Так, наверно, рыба ловится на крючок рыбака, всегда оставаясь тайной момента - той счастливой случайностью или подчёркнутой закономерностью, указующей стрелой свершения счастья, реализующей самого обладателя. Как будто Господь улыбается в этот момент, как бы говоря - " Видишь? А ты боялся!"
Нельзя ломать своё счастье. Надо всегда дать себе прожить и осознать момент попадания в цель, даже если об этом знаешь лишь ты один. Не стремись быть подтверждённым другими - подтверждай себя сам! Это и есть твоя благодарность Богу, создающему тебя для непрерывного счастья.
* * *
Музыка - это мир, начинающий вызревать в тебе постепенно. Ты много слушаешь той музыки, что вызывает в тебе томление духа. Звуки начинают вертеться в голове - обрывки музыкальных фраз, мелодий, напевные грувы. Потом появляется навязчивая музыкальная идея и ты чувствуешь, что ты слышишь её в некой перспективе. Перспектива требует развития и ты начинаешь болеть этой картиной. Пробуешь её на гитаре и понимаешь, что слышишь её в изложении оркестра. Тогда твой инструмент становится оркестром, которому ты определяешь роли. Практика показывает, что сначала нужно выверить роль баса. Ты становишься басистом и начинаешь слышать барабанную фактуру. Так бас вырастает в многочастный аккомпанемент, который тебе необходимо услышать отдельно. Иначе частности не прорисуются и развитие произведения не произойдёт. Теперь тебе необходимо освободиться от роли басиста и передать её настоящему басисту. Эти процедуры мы начали проделывать с Соколом и так увлекались, что пропускали перерывы на обед. Правда на лагерной кухне не выбрасывали некоторое количество порций и оставляли на плите до полдника. Те, кто не успевал на обед, приходили позже и поедали оставшуюся пищу. Часто это были мы с Серёгой и повара всегда оставляли нам на потом. Сергею нравился такой расклад и мы почти привыкли к распорядку. Но пару январских недель быстро закончились. Серёга мне признался, что его семейная жизнь разладилась, и ему придётся переезжать к родителям или искать отдельное жильё. Я подумал и предложил ему пожить у меня какое-то время. Вдруг всё поменяется - так у него уже бывало. Надо только с моей матерью всё уладить и определить где он будет спать. Комната моя пятнадцатиметровая выдерживала один диван, да и тот раскладной. Получалось, что стелить ему можно было только на полу у меня в ногах. Если его это не смутит, то, в принципе, мать не противилась. Ей было не до меня. У неё начался телефонный роман с мужиком из Саратова, которого подкатила ей подруга - одна из лагерных педагогов, сдружившаяся с ней во время зимних каникул. С Саратовским ухажёром она болтала часами и, прямо по телефону, даже не встречаясь, она и влюбилась. По сути она втюхалась в голос неизвестного ей индивида, по которому уже даже начала и скучать. Сильное воображение моей мамы рисовало ей далёкого романтичного богатыря. С ним она начнёт жизнь с начала. А у того тоже была драма - он разводился с женой и по сути вознамерился приехать в Ригу. Раскрасневшаяся мать исшёптывала телефонную трубку, а в это время мы с Серёгой непрестанно пилили дуэтом в моей комнате. По утрам, пока в доме была тишина мы записывали на магнитофон мои новые композиции. Днём часто Сергей уезжал и приезжал ближе к вечеру, рассказывая последние новости о городской жизни. Каждый день мы обязательно гуляли и я с костылями спускался с пятого этажа во двор восьми подъездного блочного строения.
Но всё-таки настал день, когда намоленный долгими эфирными потугами матери, саратовский "самец-одиночка" появился в наших скромных пенатах. Этому предшествовала суматошная генеральная уборка всех закутков небольшой 37ми метровой кватриры и лихорадочный темперамент женщины в ожидании невиданного, но уже телефонно-полюбленного гостя. Даже нам с Сергеем передался этот самческий трепет по отношению к незнакомцу. А незнакомцем оказался громадный мужик, по имени Пётр, еле помещавшийся в тесную прихожую. Он был сразу переведён на постельный карантин, где ежедневно проверялись его боевые качества и периодически слышался полу-истерический хохот моей родной матери в перерывах между простынными схватками. Они буквально неделями не спускались с двухспального типового дивана. Потом, вечерами, они перемещались в 4х метровую кухню, где Петруша самолично зажаривал здоровенный чугунный котелок бараньего мяса, поедавшегося ими сугубо в полу-сыром виде без наличия мало-мальского гарнира. Да и в последствии пришлось привыкать к этому регулярному зловонию, идущему с кухни через любые преграды. Он пытался угощать меня этой "пищей богов", но я, в тот период, мяса, ни в прямом, ни в переносном смысле, не переваривал и вежливо отфутболивал навязчивого клиента. Он, недоумевая, продолжал пожирать свою долю прямо из чугунка, пытаясь уговаривать меня попробовать очень вкусной, томлёной баранины, - Мясо надо есть в чистом виде - причмокивал он, отправляя сочный шмат прямо в засаленный рот.
* * *
Целый кусок истории Рока в Риге запечатлён здесь. Слева от меня (самый крайний) Сергей Соколов - легендарный басист рижской группы Apples в 70х, самой первой исполнявшей первую пластинку Led Zeppelin и легендарные хиты Deep Purple.Не ошибусь если сравню его с Jack Bruce of Riga - единственно он не пел. Посредине между нами не менее легендарный рокер - Феликс - создавший первую компанию в Риге по изготовлению фирменной аппаратуры - лейбл Fenlex. Очень многие купцы со всего Союза приезжали покупать усилители и колонки этой фирмы. Феликс делал тумбы, Пивнюк усилители на EL34 и 32 динамики. У меня в руках моя первая фирменная гитара фирмы EKO ( это сборная итальянская форма с американскими аксессуарами - Rowe de Armоnd - звучки и колки Grover) на ноге аппарат Калнберза, спицами проткнувший кость, а под ногой оригинальный вау - Cry Baby - Это снято в 1976 году на заднем дворе дома Феликса. Во время фотосессии мы исполняли музыку. Кто были ребята на балконе, я не знаю, но им было весело...
* * *
Ещё перед новым годом ребят из Опуса попросили из Аллегро и их временно приютил в небольшой подвальной студии президент городского джаза - Леонид Нидбальский. Там репетировал не только Опус, но за ансамблем закрепили определённые часы и Иванов постоянно приходил заниматься на барабанах. Так получалось, что ребята постоянно варились в клубе Октобрис на Сарканармияс, там где и расположился постоянный офис Рижского Джаз-клуба. Миссия Игоря Мадрита бала исчерпана и он благополучно отошёл от дел. Соответственно и Юра Мадрит тоже практически не играл. Концертов не было. Играть стало негде. Но трио Опус - Иванов, Лешкевич и Бакрадзе продолжали репетиционную жизнь и когда уже где-то в марте я попал на одну из подвальных сессий, я поразился насколько сыгранную оригинальную программу показали мне они. Это была инструментальная музыка Виссо, сработанная и выверенная до мельчайшего нюанса. Всё было выучено Витей без нот ( наизусть - с губ сорвано). Сложнейшие тутти, нечётные размеры. Но самое поразительное то, что Иванов изменился до неузнаваемости. Влияние Билли Кобэма сильно сказывалось на его игре и поскольку грузинская кровь Виссариона бурлила в шестидольных триольных грувах, то он всё-таки прививал свою эстетику ленивому Иванычу и заставлял его трудиться, технически пропевая каждый сочинённый им барабанный рисунок. Композиция Наводнение сильно напоминала Махавишну Оркестр, но изобиловала гениальными совместными находками всего трио. Гитара Виссо в подобном обрамлении парила, переливаясь диссонантными гранями залихватских Хендриксовских аккордов. Слюна текла от такого драйва и, впечатляясь, я получал колоссальную энергетическую подпитку, забывая про костыли. Настолько хорошо им было в трио, что нечего было добавить. Они готовились к лету. Во дворце спорта Рига намечался грандиозный джазовый сходняк со всей страны Советов. Виссо решил подписать Володю Вайнера - классного сопрано-саксофониста из радио-оркестра. На радио было два ведущих джазовых саксофониста - тенор Боря Гаммер и сопрано Володя Вайнер и в дальнейшем с обоими пришлось поиграть. В городе были ещё саксофонисты (Колпаков и Смирнов), но до них пока дело не доходило. Саксофонное ремесло в Риге обстояло на отлично и было из кого выбрать. Духовая Рижская школа сильно котировалась по всей стране - Майлс, Шортер и Колтрэйн хорошо постарались. Не надо забывать и об информации, исправно поступавшей к филофонистам.
* * *