Иллюстрация Владимирского Л.В.
Этот день у хранителя Карумто не задался с самого утра. Сначала он чуть не проспал и потому из-за собственной несобранности остался без завтрака, затем по дороге в питомник второпях споткнулся буквально на ровном месте и порвал башмак. Слава Подземным королям – прихромал на работу он почти вовремя и каким-то чудом не попался на глаза почтенному Рахису. Тот хоть и хорошо относился к Карумто, но за опоздание вполне мог и отругать. «Это обычный рудокоп способен трудиться в полную силу без утреннего перекуса, а порой даже и без нормального обеда. А вот Шестилапые, не говоря уже о драконах, должны питаться вовремя, как ценные и очень нужные всему подземному населению животные». И всякий раз, когда почтенный Рахис замечал допущенную кем-либо оплошность, он не отказывал себе в удовольствии повторять эти уже порядком набившие оскомину слова.
Спорить с опытным дракончим Карумто не собирался, но, положа руку на сердце, всем и каждому в Подземной стране хорошо известно, что те же, скажем, Шестилапые на воле без особого вреда для здоровья обходятся без еды чуть ли не неделями. И ничего особо ужасного с ними при этом не случается. Ну худеют чуть-чуть, что им только на пользу, ну характер у них от голода слегка портится, что совсем не удивительно. Попробуй того же толстяка Грубальо пару дней не покорми, он не то что на людей, он на драконов рычать начнёт.
Переобувшись, Карумто направился к своим подопечным. И тут-то утренние неприятности продолжились. Да ещё как! Оказывается вчера вечером пригнали Лупоглазиху, злыдню эту неуёмную, наказание вечное, драконы бы её сожрали в младенчестве! Ну сколько можно! Не успел он толком он неё отдохнуть, не успел спокойной жизни порадоваться – на тебе, вернулась! Стоит в вольере, пыхтит, бурчит, глазищами своими полуслепыми зыркает, землю когтями скребёт. Не иначе вновь какую гадость задумала. Она на гадости-то горазда. Сколько Карумто от этой лохматой зверюги настрадался, сколько от неё всяческих неприятностей поимел, не перескажешь. И руки ломал, и голову разбивал, и укушен был не единожды за всяческие мягкие места.
И ведь никуда от неё не денешься, ни на кого не спихнёшь. И на волю тоже навсегда не выгонишь, даже если кому-то очень хочется. Шерсть потому что у неё не абы какая, а в самом деле удивительная. Густая, длинная, элитная. Светящиеся шарики из неё получаются на редкость яркими, с особым «жемчужным» оттенком. В королевских покоях таким самое место. Даже на продажу их не пускают, настолько они ценные и редкие. Вот потому и все в питомнике и носились с этой врединой, потому и отлавливали снова и снова, после каждого её побега в дальние пещеры. А побегать она любила, да такую хитрость при этом умудрялась проявлять, куда там, скажем, простому хранителю или даже охотнику. То подкоп устроит, то запор на воротах выломает, то через ограду переберётся, и это при её-то немалых габаритах! Одним словом – сущее наказание. А отвечать за все её подлости должен, угадайте, кто? Вот то-то и оно. И ужиться мирно с этим злобным порождением недобрых сил у Карумто ну никак не получалось. Хотя, видят предки, много раз он честно пытался это проделать. И всевозможными вкусностями зверюгу подкармливал, и рассказами интересными развлекал, и даже на прогулки в королевский заповедник водил, когда она ещё маленькая была. Всё без толку – невзлюбила она его сразу и навсегда, и скрывать свою нелюбовь даже и не пыталась.
– Ну что, морда пучеглазая, – прошептал Карумто, с неприязнью глядя сквозь решётку в выпуклые белёсые буркалы. – Набегалась на свободе, жратеньки, небось, хочешь. Моя бы воля... У-ух! Если бы не твоя шерсть, пустили бы тебя на мясо и дело с концом. А я бы сам с превеликим удовольствием тебя на живодёрню отвёл, вот честное слово...
Сказал и тут же своих недобрых слов устыдился. Не дело это – на глупую животину ругаться. Пусть даже она и почти говорящая. Славный предок, великий Карум, в честь которого отец и дал своему первенцу звонкое имя, уж точно не одобрил бы подобного отношения к подопечным. Хотя Карумто и подозревал в глубине души, что, приручая первых Шестилапых, его знаменитый прапрапрадед, ещё и не такими словами выражался. Потому как Шестилапые – на редкость тугоумны и бестолковы. Пока хоть чему-нибудь полезному обучишь, сам десять раз поглупеешь, да и отступишься в конце-концов. А Лупоглазиха эта, которую на самом деле, звали Бубурой, всем прочим Шестилапым сто очков вперёд могла дать по упрямству и по злобности характера.
Вот и сейчас выслушала она недовольный шёпот хранителя, бубукнула что-то неразборчивое и так злобно зыркнула сквозь грязные космы, что сразу понятно стало, по-хорошему они сегодня не разойдутся. Что-то будет, вот помяните моё слово.
От маленькой мести Карумто всё же не удержался. Накормил сначала всех мамаш с детёнышами, потом всех самцов (им сегодня опять на поля отправляться, работы невпроворот, самая посевная пора) и лишь потом взялся кормить и поить Лупоглазиху. И накормил, ага. Ведь догадывался, ведь чувствовал, и готов был, кажется, ко всему. Но нет – попался, словно новичок-неумеха. Пока бадью с водой ворочал, пока то да сё, отвернулся ну вот на миг единый – и тут же получил своё. Мстительное животное так боднуло его в спину своей головой, что отлетел Карумто, словно пёрышко, к противоположной стене. Да ладно был просто отлетел и упал, ладно бы ударился или ногу там подвернул – нет, повезло же угодить руками прямиком на раскалённую печь, на которой варили для Шестилапых лечебную похлёбку из улиток.
Как Карумто не закричал, одному Гуррикапу известно. Слёзы выступили, в глазах потемнело, ладони волдырями покрылись – впору самому лечебных улиток живьём глотать. Прыгал Карумто, руками тряс, шипел сквозь зубы все известные ругательства, а Бубура, глядя на его мучения, пасть свою в довольной ухмылке раззявила, язык вывалила, да ещё и бурчать что-то по-своему взялась: бур-быр, бур-кыр, ба-бу-бу. Мол, так тебе и надо, за всё твоё нехорошее ко мне, великолепной и незаменимой, отношение. За все твои ругательные слова и презрительные взгляды.
Ругательных слов у Карумто в запасе было много, но ожоги болели всё нестерпимее, и он, отпросившись у почтенного Арельо, бегом бросился в лечебницу, благо располагалась она совсем рядом.
– Опять? – только и спросил у него доктор Бориль.
– Опять, – кивнул сквозь слёзы Карумто.
– Ну, на этот раз хоть без перелома обошлось, – подбодрил его жизнерадостный доктор. – Что ни говори, а всё-таки какой-то прогресс. Так, глядишь, вы с ней и поладите.
– Быстрее она меня в могилу сведёт, – возразил Карумто, радуясь тому, что под воздействием лечебной мази боль утихает.
– Что же ты тогда не откажешься от неё? Попроси почтенного Рахиса, чтобы тебя к драконам перевели. Он тебе не откажет.
– Думал я уже об этом, – вздохнул Карумто. – Но ведь злыдня эта никого к себе больше не подпускает. Только я с ней управиться и могу.
– Вот-вот, – засмеялся доктор Бориль. – Да только это не ты с ней, а она с тобой управляется. Того и гляди сжуёт тебя однажды, и лечить мне будет больше некого.
Карумто только тяжело вздохнул в ответ.
Ни о какой работе после этого, конечно, и речи не было. Но Карумто, прежде чем домой отправиться, сменщику, молодому Уртиго, подробно рассказал, что, как и в каком порядке делать, кого чем кормить, сколько раз поить и вообще... Потому что душой он за свою работу болел и о подопечных своих привык заботиться. Даже о стервозной Лупоглазихе, чтоб у неё вся её ценная шерсть насовсем повылазила.
А через три дня она опять сбежала. Нерасторопный Уртиго забыл закрыть решётку на замок, а когда хватились, её и след простыл. Приближалось время ежегодной стрижки, а Бубура по какой-то одной ей известной причине эту процедуру терпеть не могла. И сбегала каждый раз, если, конечно, ей это удавалось. На сей раз удалось. Сменщика наказали, Карумто, уже почти выздоровевшего, вызвали на службу, чтобы, когда отряд загонщиков вернёт беглянку, было кому о ней позаботиться. Сидел Карумто перед пустым вольером, разглядывал бинты на своих руках и втихомолку надеялся, что мстительная вражина на этот раз убежала в такие далёкие пещерные закоулки, что никто не сумеет её найти.
Зря надеялся. Не нашлось таких пещер.
– Где вы её отыскали? – спросил он у старшего охотника Астальо, когда тот сообщил ему «радостную» весть.
– Сама на нас выбежала, – пояснил Астальо, присаживаясь рядом. – На развилке у Изумрудной шахты. Мчалась, как бешеная.
– Сама? – не поверил Карумто. Это было что-то новенькое.
– Ну да. Мы тоже удивились поначалу. А потом... Впрочем, сейчас увидишь.
И Карумто увидел.
Зрелище было, можно сказать, душераздирающее. Тремя днями ранее, он, сам того стыдясь, вероятно, ликовал бы в глубине души, повторяя про себя, что, мол, есть на свете справедливость, радовался бы тому, что возмездие настигло подлую зверюгу, что на своей толстой шкуре довелось почувствовать Бубуре всю ту боль и унижения, которыми она щедро награждала терпеливого Карумто. Но сейчас, глядя на едва переступающую шестью лапами самку, он не чувствовал ни малейшего удовлетворения. Потому что зрелище, повторимся, было душераздирающее и даже более того – жалкое.
– Это как так? – спросил потрясённый Карумто. – Это вы за что так её?
– Побойся Гуррикапа, парень! – сердито воскликнул Астальо. – Это не мы!
– А кто?
– Стражник Турмедо говорит, что она, похоже, встретила в дальних пещерах чужаков из верхнего мира, которые хотели тайком пробраться в нашу страну. Он заметил их, когда они подсматривали сквозь вентиляционное окно. Он даже стрелял в них, но, кажется, не попал. Они, видимо, на неё охотиться вздумали, да оружия подходящего с собой не имели. Вот ей и удалось от них вырваться и сбежать. Теперь страдает, бедолага.
Да уж, действительно, бедолага. Карумто, разглядывая обессиленно привалившуюся к решетке вольера Бубуру, сокрушённо качал головой. Столкновение с жестокими чужаками оставило на крепком теле животного пугающие следы. Пробитая в нескольких местах чем-то острым голова, повреждённый глаз, рваные раны на лапах и свисающие со спины клочья выдранной шерсти, словно кто-то огромный и свирепый набросился бедняжке на спину и в ярости пытался прокусить там прочную шкуру. Но сильнее всего пострадали крутые бока Шестилапой.
– Да что же это за звери такие?! – в смятении воскликнул Карумто. – Они же её чуть живьём не сожгли!
– Я отправил двоих охотников по следу, – пояснил Астальо. – И они обнаружили там несколько сгоревших факелов. Страшные люди живут наверху, жестокие и безжалостные. Повезло твоей Бубуре, что сумела от них вырваться.
Эта смена у Карумто затянулась надолго. Домой он не пошёл, допоздна лечил и обихаживал утомлённую болью страдалицу. Промыл все раны, где сумел – перевязал, где не получилось – просто смазал. Содранную шерсть со спины аккуратно состриг... Дольше всего возился с ожогами, сбегал даже к докторам Борилю и Робилю, чтобы узнать, чем лучше лечить обгоревшую шкуру животного. Провинившегося Уртиго заставил собирать улиток, сам сварил из них мазь и осторожно покрыл ею места ожогов.
Бубура стоически сносила боль, терпела, когда хранитель промывал раны, только постанывала тихонько, да бурчала что-то по-детски жалобное. Один раз, видимо, по привычке прихватила зубами его ногу, но тут же разжала пасть, словно бы устыдившись. Завершив целительство и напоив пациентку, Карумто устало сел там, где стоял.
– Ну что? – спросил он, просто чтобы что-нибудь сказать. – Не будешь больше убегать?
– Бур-быр, – бормотнула зверюга в ответ, мол, не буду... наверное.
– Вот то-то же, – сказал Карумто. – Тебя здесь кормят, поят, лечат, а ты... Очень больно?
– Быр.
Карумто вздохнул:
– Да уж вижу, что больно. Особенно с правого бока тебя хорошо поджарили. Долго заживать будет, и ещё неизвестно, нарастёт ли там новая шерсть. Охо-хо, ну и надела же ты делов, подруга!
Некоторое время они молчали, затем Карумто всё же не удержался:
– А мне, думаешь, не больно было, когда ты меня на печь толкнула? Смотри, видишь, руки до сих пор не до конца зажили. А я ими тебя, между прочим, лечил, они у меня ещё болят, а я терпел и лечил.
Он повертел перевязанными руками перед мордой Бубуры. Испачканные бинты нужно было бы, конечно, заменить, но ни сил, ни желания на это у Карумто уже не осталось, и он решил отложить свою перевязку на утро.
Бубура вдруг всхлипнула, и хранитель к своему удивлению увидел, как из её полуприкрытых глаз одна за другой покатились большие слёзы. Кап, кап, кап.
– Ты что? – склонился к ней Карумто. – Болит?
– Быр-быр, – еле слышно донеслось в ответ, мол, прости, я больше не буду.
– Вот и славно, – Карумто осторожно погладил жёсткую гриву. – Главное, что не болит. А я тебя уже простил. Честно-честно. Ты только больше не вредничай и всё у нас будет хорошо.
Бубура ещё раз всхлипнула и вдруг неуклюже лизнула его руку тяжёлым шершавым языком. «Вот ведь как, – подумал Карумто, – наверное, нужно было раньше тебя огнём слегка прижечь, чтобы мозги у тебя на место встали. Впрочем, это я сейчас нехорошо подумал, неправильно. Никого нельзя огнём жечь, а иначе мы все тут такими же злыми станем, как те чужаки с верхнего мира».
Он обнял большую косматую голову и сказал прямо в ухо:
– Ты знаешь, Лупоглазиха, то есть, извини, Бубура... Говорят, что от любви до ненависти всего один шаг. А от ненависти до любви, наверное, больше. Наверное, несколько шагов. И мы их с тобой, кажется, уже сделали.
И Бубура в ответ опять осторожно лизнула его руку.