Холодные вечера, злой шёпот и подглядывание соседей – оказалось, это было ещё не самым худшим.
К внутренней боли от неожиданной ссоры добавились ещё и внешние неурядицы: Иван вздумал приезжать домой и ночевать в той же квартире, в соседней комнате. Звал среди ночи пьяным голосом: «Наташа! Наташа!» Она всю ночь не сомкнула глаз, натерпелась страха, а утром сказала ему: нет, так дело не пойдёт! Мне не нужна квартира вместе с хозяином!
Иван вроде бы понял, больше не оставался, но всё равно заходил довольно часто – то вечером, то в её отсутствие, так что никакого покоя и никакой жизни не стало.
Боль от разлуки была огромной! Несколько дней он провел как в бреду, переходя от ярости к прощению, а от прощения к мольбам. Страх потерять её был даже сильнее мук неудовлетворённого желания. Аламбран подлил масла в огонь: оказалось, в тот вечер у него были гости, и все слышали и то, что громким голосом говорилось за стеной, и то, что она сказала в коридоре.
Вот до чего дошло! И теперь все эти люди, которые даже бояться прямо посмотреть ему в глаза, будут шушукаться и смеяться над ним у него за спиной.
Нет, Марточка, нет, как ты могла сказать мне такое?! Забери это назад! Я не могу! Как мне жить?
Вся любовь, вся нежность прошедших дней была, казалось, перечёркнута этими страшными словами. Для Кидана, как для верующего человека, не было ничего страшнее, чем слова, предающие его нечистой силе. Это равноценно проклятию!
Он не знал, что делать дальше, как примирить всё в себе. Не знал, где она, где её искать, и это усиливало боль и чувство безысходности, чего-то ужасного и непоправимого.
Из дома вести доходили тревожные и противоречивые. Что-то назревало, что-то готовилось. Как он хотел быть сейчас там, в гуще событий! Это было бы самым лучшим выходом, самым лучшим! Вся жизнь его проходила под знаком этой освободительной борьбы. Она началась, когда он был зачат, разгоралась и крепла, когда он родился и подрастал; разгорелась с новой силой, когда он подрос и вступил в ряды сопротивления. И сейчас там так горячо! Но всё-таки та война легче, чем эта.
Прошло несколько дней, и он получил письмо. Она просила прощения – за своё поведение и за свои слова, но – ставила условие: три месяца не встречаться, чтобы «всё обдумать».
Из огня да в полымя!
Он решил поехать домой, хотя лето уже прошло и стоило подумать об учёбе. Но – какая тут учёба! А там – и расстояние, и встречи, и – совсем другая жизнь. Всё уляжется, всё забудется. А дальше будет видно.
О, Ты! Как я любила твой смех.
О, ты! Мы целовались с тобою у всех
На виду.
О, ты, в миг превращался в вулкан,
Когда я приходила к тебе,
Когда мы оставались вдвоём,
Когда шумело море в этих стенах
И даже воздух пах вином и цветами.
О, ты!
Я пытаюсь прощаться. В конце концов, нам предстоит именно это, пора начать репетировать. Летом, помнишь, спросила тебя: сколько ты ещё здесь пробудешь? А ты ответил: «Зачем ты сейчас об этом спрашиваешь?» Ну, а теперь уже можно?
Я теряю тебя! Я теряю тебя, Кидан! О, Боже, Боже мой, дай мне сил это вынести!
Зачем я придумала эти три месяца? 26 ноября – это как конец света. И почему-то (ты заметил?) мы всё время ссоримся в это время, осенью, в октябре-ноябре.
В эти дни, чтобы как-то справиться с повседневной жизнью, она купила себе книгу по Хатха-Йоге и начала делать упражнения. Выбирала самые простые асаны, невероятным усилием воли заставляла себя сосредоточиться на упражнении, а потом ей и в самом деле становилось немного легче.
А ночью её терзали сны.
начало повести http://proza.ru/2021/10/20/677