Туман. книга седьмая. глава восемнадцатая

               

               


                «Каждый создаёт себе собственного
                Бога, наделяя Его правом запрещать
                и карать всех, кого опасается создающий,
                но тут же разрешающий всё то беззаконие,
                которое  «создателю» хотелось бы сделать
                с окружающими».

                Из записей бесед с К.А.Ляцких,
                по разным причинам не вошедших
                в книгу.



Дом на подворье, куда возвратился Кирилла Антонович, встретил нашего героя в полном молчании. Нет, конечно же дом не был пуст, как могло бы показаться по прочтении первого предложения, главные персонажи настоящей книги присутствовали в большой комнате, менявшей своё назначение от гостиной до столовой в зависимости от текущей надобности. Просто все, кто в момент возвращения помещика в «лоно заговорщиков», были весьма удивлены появлению почти фельдмаршала Симферопольской кампании.

По причине удивления, но и потому ещё, что никто не успел отменить конспирацию, введённую в ранг архиважной, никто не задал ни единого вопроса. Мало того, не раздалось ни единого приветственного пожелания здравствовать. Уста присутствующих остались сомкнутыми, зато глаза просто-таки криком кричали невысказанным недоумением, поражая многообразием выражений.

Само собою, что Кирилла Антонович и увидел, и понял состояние друзей, вынужденных не только молчать, а и думать про то, что хоть краешком крыла касалось дела, коим они занимались. Тем паче, что таковое распоряжение было отдано самим помещиком и косвенно подтверждено Ду-Шаном.

--Так надо, други мои! – Чеканно, словно проговаривая слова воинского Устава сказал Кирилла Антонович, с умыслом наделяя голосом особенный статус слова «надо». – А где же наш гость? Мне стоит переброситься с ним парой слов. Да, я же принёс вам свежие газеты! Полюбопытствуйте, там много интересного!

Газеты, как часть упоминавшейся конспирации для нашей группы заговорщиков, немного уменьшили девятый вал вопросов, оставив нетронутым один, но самый насущный: «В какой бок случились изменения, заставившие вернуться к единомышленникам – в худой, или в очень худой?»

Это также было «прочтено» нашим героем, но не по глазам, и даже не по лицам, а по состоянию наэлектризовавшегося воздуха от угрожающей недоговорённости.

Согласно, и с полнейшим пониманием состояния друзей Кирилла Антонович несколько раз коротко кивнул, и тихо постучал ноготком указующего перста по газетам. На том «беседа» завершилась.

О чём толковали Ду-Шан и помещик, нам всем вольно лишь догадываться, поскольку в комнате-лазарете они оставались одни. А хоть и был бы там ещё кто, так проку всё едино нет никакого не случилось бы – разговор был слышен только двоим беседовавшим, избегавшим пользоваться даже мимикой лица, так присущей обычному общению в голос.

Сидели собеседники долго, даже не откликнулись на предложение отужинать.

Единственный фрагмент разговора случайно уловил Карл Францевич, зашедший в комнату своего пациента в третий раз. Он увидел Ду-Шана, полусидевшего на кровати с выражением вопроса во всех членах своего тела – руки разведены в стороны, но не широко, дабы не потерять равновесия, брови сведены к переносице, а губы сжаты до состояния тонкой полоски.

Каков был вопрос гоф-медик мог лишь догадываться, исходя из собственного мнения о течении дел и, опять-таки, из собственного желания хоть как-то действовать.

Доктору стало понятно, что мысли беседующих сходились во всём до мелочей, если слово, проговорённое помещиком вслух, Карл Францевич воспринял, как ответ на свои внутренние терзания, а не как на финальный вопрос Ду-Шана который, как оказалось, был вено считан гоф-медиком с позы пациента.

--Послезавтра.

Именно так сказал Кирилла Антонович, подтверждая всю ответственность за исход любой задумки, должной не произойти, а просто стрястись в назначенный день.

Ду-Шан повалился на подушку, поглядел в потолок и прикрыл ладонью глаза.

--Это … тебе трудно … для все … трудно ….

--Послезавтра! – С таким давлением в голосе сказал помещик, от которого Ду-Шан снова сел в кровати, но не так, как ранее – почти вальяжно, а ровно. Если есть такое выражение, применимое к сидению, то он сел "устойчиво".

--Успеть тебе … нельзя. Опасно – можно, успеть – нельзя.

--Ты дал мне слово исполнить мою просьбу один раз. Вот тебе моя просьба – сделай послезавтра всё с обратным посещением в один день. Сделай, и я больше никогда и ни о чём не попрошу! Даю своё слово в обмен на твоё исполнение слова, данного тобою же!

--Вдруг … ты не справляться ….

--Послезавтра! – Почти прорычал помещик, совсем не дружелюбно прищуривая глаза.

--Да, дал слово – делать. Всё будет послезавтра.

--И с моей оговоркой, пусть и сложной.

--Да, - выдавил из себя Ду-Шан, - с … говоркой. Я – сделать!

--Я приду тебя поблагодарить, когда всё завершится, а сейчас … сейчас нас ждут за столом. Помочь?

--Нет, я сам! Мне нужно сменить ему повязку!

Карл Францевич разговорился, попав, в ставшую уже забываться волну опасного действия и постоянно меняющихся событий. Та, никому не видимая волна, раскрасила жизнь доктора, начавшего пускать крепенькие корешки в предсказуемую ежедневность и теперь, словно юноша, испив несколько глотков взрослой жизни, тянулся к той волне, понимая полноту зависимости от неё, но и вкушая отменную сладость от нахождения в свой славно изменённой жизни.

Имел бы доктор хоть самую малую догадку о тех изменениях, которые готовила ему жизнь под видом парочки безумных фантазёров Ду-Шана и Кириллы Антоновича, желания действовать поубавилось бы, а пока ….

Пока заканчивались процедуры лечебного свойства, помещик рьяно взялся за обустройство обычного ужина во что-то такое, что мало походило на ставшие привычными вечерние посиделки.

На ужин были даже не приглашены, а истребованы все, кто находился на подворье. Таких набралось аж шесть душ – Дыня, пара бригадиров артели, оба «два по сто», они же казачьи сотники и проезжавший мимо извозчик Сафрон с фамилией на «С», решивший переброситься парой сотен словечек с тем, кого первого встретит. Вот и встретил он приказ присутствовать за столом.

--Господа, - обратился Кирилла Антонович к приглашённым, - не подумайте, ради Бога, что мы задумали тут какую-то противузаконную каверзу, а вас пользуем в виде свидетелей. Нам, - помещик обвёл рукою друзей, очень нужна ваша помощь, о которой я, разумеется, вас не просил. Помощь, кою мы ждём от вас, проста и приятно – просто отужинайте с нами! И чем шумнее будет проходить застолье, тем больше будет наша благодарность! Громкие разговоры, споры и пение приветствуются! Не забывайте ухаживать за дамой, в отношении которой я потребую соблюдать приличия. А вот в остальном – наливайте, закусывайте и … не сдерживайтесь!

Конечно, попасть на ужин к господину Лозинцу не то же самое, что посидеть за одним столом с государем императором, поэтому заминка, хоть и малая, всё же случилась.

Оно конечно, считай друг Вальдемара Стефановича и пригласил, и предложил и позволил вольность за столом, но это только друг, а не сам прапорщик, который пользовался уважением не только прилюдно и на словах. Вот потому-то пять пар глаз впились в Вальдемара Стефановича, ожидая подтверждения услышанному. И дождались.

--А почему, позвольте спросить, у дамы пуст бокал? Почему не слышу тостов? Оробели?

Интересно, как у прапорщика вышло обращение к приглашённым с неподдельным весельем в голосе, да так славно вышло, что штаб-ротмистр, изо всех сил старавшийся понять новую задумку друга, оторвался от размышлений и уставился на однополчанина.

В завершении своей короткой речи прапорщик со значением поглядел на сотника Рыкова, подмигнул ему и дважды кивнул. Застолье тут и началось!

--Кирилла Антонович, - спросил Вальдемар Стефанович, отдав последнее распоряжение сотнику, - а что происходит? Может и нам надо что-то эдакое знать, в чём мы уже участвуем?

Лозинец наклонился к помещику, дабы услышать ответ среди, пока ещё не смелого, шестиголосья.

Ответ прозвучал, но не сразу, а после жеста, предлагавшего приблизить головы к говорящему.

--Господа, если кто сочтёт меня умалишённым, я даже соглашусь с таковым мнением, поскольку сейчас мне самому плохо верится в собственную вменяемость.

Прапорщик поднял голову, поглядел на начинающих резвиться гостей, кивнул то ли сотнику, то ли какому-то собственному мнению, и снова сблизился головою с остальными заговорщиками.

--У меня пробудилось мнение, созвучное вашему. Как мне себя вести?

--Для начала дослушать, - строгим шёпотом сказал Модест Павлович.

--Да, дорогой друг, тут есть, что дослушать. Всё, что довело меня до сегодняшних мыслей, началось тогда, когда Ду-Шан обратил меня в свою секту молчаговорящих. И сказал он мне такое, что заставило мой разум переиначить своё представление о мире и о нашей жизни. Он сказал, что всё вокруг нас выглядит совершенно иначе, чем мы привыкли думать. Сказал, что любая моя самая смелая придумка таковой, на самом деле, не является, поскольку она суть реальная вещь, либо реальное событие в том, настоящем мире, который нас окружает, но который мы не видим потому, как сами себе запретили его видеть. И ещё он изрёк такой посыл, наполненный его же правотой, что мои мысли никто не читает. Тот, кто ополчился супротив нас просто знает, что я думаю. Он просто знает, не прилагая никаких усилий к тому, чтобы проникнуть в мои мысли.

Вальдемар Стефанович поджал губы и опустил голову, чтобы не очень-то щеголять переполнявшим его скепсисом. А вот штаб-ротмистр и доктор напротив, со значением переглянулись, прекрасно понимая, какие грозовые тучи предвещает это, пока ещё лирическое вступление Кириллы Антоновича.

--Последнее, что мне было сказано, полностью отвергается моим умом, рассудок же напротив воспринял то, как призыв к действию. Ду-Шан сказал, что любая моя выдумка вряд ли окажется многотысячной долей той истинной жизни, в коей мы прибываем. Согласен, что это всё звучит, как опостылевшее камлание сибирского шамана-самоучки, но я решил не то, чтобы уверовать нашему странному гостю, что … ай!

Помещик как-то обречённо махнул рукою и выпрямил спину, разорвав тем самым круг, так ценимый медиумами-спиритуалистами – круг ментальной сопричастности участников сеанса.

Не говоря, по какой такой надобности, Кирилла Антонович встал из-за стола и направился в комнату, служившую ему спальней. Но, отступив на пяток шагов от стола, быстро обернулся и так же быстро вернулся к собеседникам. Не присаживаясь на стул, помещик опустил голову и сказал.

--Я решил доказать или полностью опровергнуть всё, услышанное мною. Как бы это не звучало, но я русский человек, и наше родное «авось» мне не чуждо! Я – за трубкой, не расходитесь!

--Модест, вот … вот, что это? – Шёпотом, в котором совершенно не искрился сарказм, а полностью светилось сочное и яркое разочарование от услышанного. – Для подобного антуража, - прапорщик глазами указал на веселящихся гостей, - не хватало ещё позвать цыган и упиться шампанским! И это всё для того, чтобы узнать, что мир не таков, каким мы его видим? И … в чём ту мудрость?

--Я не знаю, что это, и не знаю, в чём мудрость, об этом я даже гадать не стану! Я просто дослушаю, а все выводы оставлю на после. Тебе советую поступить также!

--Я присоединюсь к словам штаб-ротмистра, - не повышая голоса вступил в начинающуюся перепалку Карл Францевич. – Самое важное и, скажу совсем не по секрету, постоянно сбывающееся, Кирилла Антонович говорит не сразу. Тем более … а, вот он идёт!

Господа читатели, имеющие воображение, могут легко обнаружить сходство с шествующим помещиком, на ходу выпускающим табачный дым, и паровозом. Конечно, не каким-то определённым паровозом, а с обычным, обобщённым, что ли. Таким абстрактно-собирательного вида паровозом, из-за коего и завертелось это дело.

Но, господа читатели, никак не стоит бросать наших героев без присмотра, да в окружении весело ужинающих гостей.

Затянувшись трубкой так, словно набирался воздух в грудь перед произнесением важной новости, Кирилла Антонович не стал выдыхать табачный дым, а позволил оному просто покинуть рот, наполняя собою всё пространство меж господами, снова сгрудившимися на своём краю стола.

Можно было бы счесть символичным, что табачный дым так нехотя поднимался к потолку, словно старался какое-то время побыть ещё одним участником перешёптывающейся группы, но какой символизм может быть у табачного дыма? Согласен, что никакой, вот и выходит, что я зря отвлёкся.

--То, что я придумал, может стать идеальным способом изловить Дайтса-Дитца и, наконец-то, выяснить всю подноготную с паровозом, исчезающим здесь, и появляющимся за тыщу вёрст на северо-западе. Правду говорю, господа, мой план настолько хорош, что ему позавидует не только Верховный департамент по раздаче снов, а и самый выдающийся буйно помешанный нашей планеты! И вот вообразите, что, выслушав мой план, Ду-Шан говорит, мол, это дело не лёгкое и, к тому же, опасное, и что есть вероятность того, что мы не успеем подготовиться к нему. Вы представляете?

Снова затяжка трубки, снова разомкнулся тот пресловутый ментальный круг, только на этот раз для того, дабы издалека, и не вертя головою, разглядеть выражение на лицах собеседников. Хотя, в том положении, в котором находились слушатели планов помещика, их вероятно возможно было бы поименовать «сомолчальниками».

--И тут, ну-у … не тут, конечно, а в разговоре с Ду-Шаном, меня разбирает самая настоящая злость! Нет бы ему сказать, мол вы, Кирилла Антонович, малость переборщили со своими фантазиями, да настолько малость, что я потребую приставить ко мне охрану, отгоняющую вас. Либо сказал бы, что такие фортели ему не под силу, поскольку он не числится даже помощником Бога! Так ведь нет! Он сказал, что для нас это будет опасно! Каково, господа?! Это уже не моё, это уже сумасшествие Ду-Шана! И тогда я решительно пошёл по скользкой дорожке азарта заявляя, что мой план должен быть воплощён … да, хоть материализован, послезавтра! И добавил, что он таки дал слово исполнить одну мою просьбу. Господа, я не знаю, как мне поступить, я не представляю, что мне делать … Ду-Шан ведь согласился исполнить всё, что я нагородил ему! И исполнить послезавтра!

Трубка погасла, хотя табачок выгорел не до конца. Покажите мне того, кто при таковом разговоре станет следить за горением табака в трубке? Да и сама трубка выстукивала теперь по столу нервные и не ровные триоли.

--Ну, и кто из нас безумен? Ведь направляясь к нему с предложением о подобной помощи, я в тайне надеялся на его отказ под любым предлогом, а не на согласие! При подобной дилемме любой сойдёт с ума ожидая послезавтрашний день!

Вальдемар Стефанович спокойно, но настойчиво забрал трубку из руки помещика, и положил оную на дальний край стола.

--Вот так легче будет продолжать. А нам - слушать, и не отвлекаться, - сказал прапорщик, взмахами руки изгоняя остатки табачного дыма из числа лиц, заинтересованных в продолжении беседы.

--Да, продолжать. И у меня, и у нас всех снова появилась дилемма – как быть? Просто дожидаться оговоренной даты и лишний раз убедиться, что наш мир таков, каким мы его знаем с момента прихода в него, а Ду-Шан … скажем, просто аналитик. Да, хороший аналитик, прекрасный аналитик, убеждённый в собственной правоте, коя и заставила нас поступать по его подсказке? И та подсказка, в случае самого вероятного исхода, делает нас посмешищем не только в собственных глазах! Но на одну крохотную секунду вообразите иные, более непостижимые для нас способности Ду-Шана, нежели приземлённые аналитические. Вообразите, что он сдержит данное мне слово в полной мере, а мы, заполненные аж по Адамово яблоко едким скептицизмом, не окажемся подготовленными к тому, чего сами же и добивались! Ну хорошо, большинство из нас добивалось! Будет ли различие в нашем состоянии посмешища при неверии Ду-Шану и при полном доверии, доведшем нашу затею до полного фиаско?

Ах, право, уже начинает нравится эта манера сложного изъяснения при простоте существующей проблемы! Готов побиться о заклад, что господа офицеры и примкнувший к ним гоф-медик, старались перевести сказанное помещиком в удобоваримую мысль, понимаемую и представляемую, а не в полновесный набор полу философских намёков и иносказаний. И вместе с тем не могу избавиться от чувства, что способ изложения имеющихся предложений был намеренно избран Кириллой Антоновичем, дабы не позволить не позволить воплотиться в бытность подозрению помещика о мерзкой способности врага, пока считаемого английцем Дитцем, напрямую узнавать все замыслы и помыслы любого человека, становившимся для мага-английца всего-то донором мыслей и задумок. Потому и многословное, и пространное толкование за столом, потому и уже откровенно мешающее веселье гостей, должное разбавить до состояния мутной жижи стройность решений и аргументов Кириллы Антоновича, кои, в сформулированном виде скорее, чем, то станет неизбежно, попадут в сознание господина Дитца.

Ответить помещику первым вызвался доктор, так, самую малость опасавшийся стать отстранённым от опасной, но по-настоящему действенной затеи помещика.

--Я хотел бы кое-что для себя прояснить. Сейчас мы все, кроме вас, Кирилла Антонович, стоим на перепутье, верно? Стоим, словно витязь на распутье с картины кисти господина Васнецова. И перед нами камень, на котором высечено: «Налево пойдёшь – будешь готов к тому, что не произойдёт. Направо пойдёшь – будешь не готов к обещанному. Прямо пойдёшь – готовься и сражайся с тем, что тебе предсказано». Я верно излагаю?

--Вы, Карл Францевич, всегда верно излагаете!

--Верно ли я понимаю, что направление движения вы для себя уже определили, и теперь предлагаете нам троим стать вашими попутчиками, либо теми, кто изберёт иную дорогу?

--Всё верно вы понимаете, дорогой доктор!

--Могу ли я сказать нечто, на что ранее никогда бы не осмелился?

--Разумеется!

--Прежде чем выбрать дорогу, я хотел бы посовещаться с нашими бравыми офицерами.

--Что ж, мешать вам не стану. Пойду раскурю трубку.