Сверкающий голубовато-зеленый шар с Землю величиной, да и по массе примерно равный Земле – новая планета точь-в-точь соответствовала описанию. Четвертая планета звезды класса С-7, бесспорно та, которую они ищут. Ничего не скажешь, безвестному, давным-давно умершему косморазведчику повезло: случайно он открыл мир, похожий на их собственный.
Пилот Тарас Негода направил сверхскоростной астрокрейсер по орбите большого радиуса, а тем временем два его товарища обозревали планету перед посадкой. Заметили огромный город в северном полушарии, градусах в семи от экватора, на берегу моря. Город остался на том же месте, другие города не затмили его величием, а ведь триста лет прошло с тех пор, как был составлен отчет.
– Сёмнтута, – объявил навигатор Богдан Коровяк. - Ну и имечко же выбрали планете! – Он изучал официальный отчет косморазведчика давних времен, по следам которого они сюда прибыли. – Хуже того, солнце они называют Ливсгниста.
– А я слыхал, что в секторе Мемкея есть планета Плюк, – подхватил бортинженер Петро Кулибаба: Более того, произносить это надо – как будто сморкаешься. Нет уж, пусть лучше будет Сёмнтута – это хоть выговорить можно.
– Попробуй-ка выговорить название столицы, – предложил Коровяк и медленно произнес: Гнвоеркхёлмбен. Он прыснул при виде растерянного лица Кулибабы.
– В буквальном переводе – Самый большой город планеты. Но успокойся, в отчете сказано, что туземцы не ломают себе язык, а называют столицу сокращенно: Гнвоерк.
– Держитесь, – вмешался Негода. – Идем на посадку.
Он яростно налег на рычаги управления, пытаясь в то же время следить за показаниями шести приборов сразу. Крейсер сорвался с орбиты, пошел по спирали на восток, врезался в атмосферу и прошил ее насквозь. Чуть погодя он с ревом описал последний круг совсем низко над столицей, а за ним на четыре километра тянулся шлейф пламени и сверхраскаленного воздуха. Посадка была затяжной и мучительной: крейсер, подпрыгивая, долго катился по лугам.
Извиваясь в своем кресле, Тарас заявил с наглым самодовольством:
– Вот видите, трупов нет. Разве я не молодец?
– Идут, – перебил его Богдан, приникший к боковому иллюминатору. – Человек десять, если не больше, и все бегом.
К нему подошел Петро и тоже всмотрелся в бронированное стекло.
– Как славно, когда тебя приветствуют дружественные гуманоиды. Особенно после всех подозрительных или враждебных существ, что нам попадались: те были похожи на плод воображения, распаленного венерианским ужином из десяти блюд.
– Стоят у люка, – продолжал Коровяк. Он пересчитал туземцев. – Всего их двадцать.– И нажал на кнопку автоматического затвора. – Впустим?
Он сделал это не колеблясь, вопреки опыту, накопленному во многих чужих мирах. После вековых поисков были открыты лишь три планеты с гуманоидным населением, и эта планета – одна их трех, а когда насмотришься на чудовищ, то при виде знакомых человеческих очертаний на душе теплеет, появляется уверенность в себе. Встретить гуманоидов в дальнем космосе - все равно что попасть в колонию соотечественников за границей.
Туземцы хлынули внутрь, поместилось человек двенадцать, а остальным пришлось ожидать снаружи. Приятно было на них смотреть: одна голова, два глаза, один нос, две руки, две ноги, десять пальцев - старый добрый комплект. От команды крейсера туземцы почти ничем не отличались, разве только были пониже ростом, поуже в кости да кожа у них была яркого, насыщенного цвета меди.
Предводитель заговорил на древнем языке космолингва, старательно произнося слова, будто с трудом вызубрил их у учителей, передававших эти слова из поколения в поколение.
– Вы земляне?
– Ты прав как никогда, – радостно ответил Негода. – Я пилот Тарас Негода. На этих двух кретинов можешь не обращать внимания – просто бесполезный груз.
Гость выслушал его тираду неуверенно и чуть смущенно. Он с сомнением оглядел «кретинов» и снова перенес свое внимание на Негоду.
– Я филолог Борка, один из тех, кому доверено было сохранить ваш язык до сего дня. Мы вас ждали. Первый заверил нас, что рано или поздно вы явитесь. Мы думали, что вы пожалуете к нам гораздо раньше. – Он не сводил черных глаз с Негоды – наблюдал за ним, рассматривал, силился проникнуть в душу. Его глаза не светились радостью встречи, скорее в них отражалось странное, тоскливое смятение, смесь надежды и страха, которые каким-то образом передавались остальным туземцам и постепенно усиливались.
– Да, мы вас ждали много раньше.
– Возможно, нам и следовало прибыть сюда гораздо раньше, – согласился Тарас, отрезвев от неожиданной холодности приема. Как бы случайно он нажал на кнопку в стене, прислушался к почти неразличимым сигналам скрытой аппаратуры. – Но мы, военные астролетчики, летим, куда прикажут и когда прикажут, а до недавнего времени нам не было команды насчет Сёмнтуты. Кто такой Первый? Тот самый разведчик, что обнаружил вашу планету?
– Конечно.
– Гм! Наверное, его отчет затерялся в бюрократических архивах, где, возможно, до сих пор пылится масса других бесценных отчетов. Эти сорвиголовы старых времен, такие следопыты космоса, как Первый, попадали далеко за официально разрешенные границы, рисковали головами и шкурами, привозили пятиметровые списки погибших и пропавших без вести. Пожалуй, единственная форма жизни, которой они боялись, – это престарелый бюрократ в очках. Вот лучший способ охладить пыл каждого, кто страдает избытком энтузиазма: подшить его отчет в папку и тут же обо всем забыть.
– Быть может, оно и к лучшему, – осмелился подать голос Борка. Он бросил взгляд на кнопку в стене, но удержался от вопроса о ее назначении.
– Первый говорил, что чем больше пройдет времени, тем больше надежды.
– Вот как? – Озадаченный Негода попытался прочитать что-нибудь на меднокожем лице туземца, но оно было непроницаемо. – А что он имел в виду?
Борка заерзал, облизнул губы и вообще всем своим видом дал понять, что сказать больше – значит сказать слишком много. Наконец он ответил:
– Кто из нас может знать, что имел в виду землянин? Земляне сходны с нами и все же отличны от нас, ибо процессы нашего мышления не всегда одинаковы.
Слишком уклончивый ответ никого не удовлетворил. Чтобы добиться взаимопонимания – а это единственно надежная основа, на которой можно строить союзничество, – необходимо докопаться до горькой сути дела. Но Тарас не стал себя затруднять. На это у него была особая причина. Ласковым голосом, с обезоруживающей улыбкой Негода сказал Борке:
– Надо полагать, ваш Первый, рассчитывая на более близкие сроки, исходил из того, что появятся более крупные и быстроходные звездолеты, чем известные ему. Тут он чуть-чуть просчитался. Звездолеты действительно стали крупнее, но их скорость почти не изменилась.
– Неужели? – Весь вид Борки показывал, что скорость космических кораблей не имеет никакого отношения к тому, что его угнетает. В вежливом «Неужели?» отсутствовало удивление, отсутствовала заинтересованность.
– Они могли бы двигаться гораздо быстрее, – продолжал Тарас, – если бы мы удовольствовались чрезвычайно низкими запасами прочности, принятыми во времена Первого. Но эпоха лозунга «Смерть или слава!» давно миновала. В наши дни уже не строят гробов для самоубийц. От светила к светилу мы добираемся в целом виде и в чистом белье.
Всем троим стало ясно, что Борке до этого нет дела. Он был поглощен чем-то совершенно другим. И его спутники тоже. Приязнь, скованная смутным страхом. Предчувствие дружбы, скрытое под черной пеленой сомнений. Туземцы напоминали детей, которым до смерти хочется погладить неведомого зверя, но страшно: вдруг укусит?
Общее отношение к пришельцам было до того очевидно и до того противоречило ожидаемому, что Тарас невольно попытался найти логическое объяснение. Он ломал себе голову так и этак, пока его внезапно не осенила мысль: может быть, Первый – до сих пор единственный землянин, известный туземцам, - рассорился с хозяевами планеты, после того как переслал свой отчет? Наверно, были разногласия, резкие слова, угрозы и в конце концов вооруженный конфликт между этими меднокожими и закаленным во многих передрягах землянином. Наверняка Первый отчаянно сопротивлялся и на целых триста лет поразил воображение аборигенов удачной конструкцией и смертоносной силой земного оружия.
По тому же или подобному пути шли, должно быть, мысли Петро Кулибабы, ибо он вдруг выпалил, обращаясь к Борке:
– Как умер Первый?
– Когда Первый нашел нас, он был немолод. Он сказал, что мы будем его последним приключением, так как пора уже пускать корни. И вот он остался с нами и жил среди нас до старости, а потом стал немощен, и в нем угасла последняя искра жизни. Мы сожгли его тело, как он просил.
– Ага! – сказал Петро обескураженно. Ему в голову не пришло спросить, отчего Первый не искал прибежища на своей родной планете – Земле. Всем известно, что давно распущенный Корпус Астроразведчиков состоял исключительно из убежденных одиночек.
– Еще до смерти Первого мы расплавили и использовали металл корабля, - продолжал Борка. – Когда он умер, мы перенесли все, что было на корабле, в храм, там же находится посмертная маска Первого, его бюст работы лучшего нашего скульптора и портрет в полный рост, написанный самым талантливым художником. Все эти реликвии целы, в Гнвоерке их берегут и почитают. – Он обвел взглядом троих астронавтов и спокойно прибавил: – Не хотите ли пойти посмотреть?
Нельзя было придумать более невинный вопрос и задать его более кротким тоном, тем не менее у Тараса появилось странное чувство, словно под ногами разверзлась вырытая для него яма. Это чувство усиливалось из-за того, что меднокожие ждали ответа с плохо скрытым нетерпением.
– Не хотите ли пойти посмотреть?
«Заходи, красотка, в гости, – мухе говорил паук».
Инстинкт, чувство самосохранения, интуиция – как ни называй, нечто заставило Тараса зевнуть, потянуться и ответить утомленным голосом:
– С огромным удовольствием, но мы проделали долгий-предолгий путь и здорово измотались. Ночь спокойного сна – и мы переродимся. Что, если завтра с утра?
Борка поспешил рассыпаться в извинениях:
– Простите меня. Мы навязали вам свое общество, не успели вы появиться. Пожалуйста, извините нас. Мы так давно ждали, только поэтому и не подумали...
– Совершенно не в чем извиняться, – заверил его Тарас, тщетно пытаясь примирить свою инстинктивную настороженность с искренним, трогательным огорчением Борки. – Все равно мы бы не легли, пока не установили с вами контакт. Не могли бы глаз сомкнуть. Как видите, своим приходом вы избавили нас от многих хлопот.
Чуть успокоенный, но все еще пристыженный тем, что он считал недостатком такта, Борка вышел в шлюзовую камеру и увел за собою спутников.
– Мы оставим вас, чтобы вы отдохнули и выспались, и я сам позабочусь, чтобы вам никто не досаждал. Утром мы вернемся и отведем вас в город. – Он опять обвел всех троих испытующим взглядом. – И покажем Храм Первого.
Он удалился. Закрылась шлюзовая камера. А в голове у Тараса звонили колокола тревоги. Присев на край пульта управления, Богдан Коровяк растирал себе уши и разглагольствовал:
– Чего я терпеть не могу, так это торжественных приемов: громогласные приветствия и трубный рев массовых оркестров меня просто оглушают. Почему бы не вести себя сдержанно, не разговаривать тихим голосом и не пригласить нас в мавзолей или куда-нибудь в этом роде?
Петро нахмурился и серьезно ответил:
– Тут что-то нечисто. У них был такой вид, точно они с надеждой приветствуют богатого дядюшку, больного оспой. Хотят, чтобы их упомянули в завещании, но не желают остаться рябыми. – Он посмотрел на Тараса. – А ты как думаешь, грязнуля небритый?
– Я побреюсь, когда один нахальный ворюга вернет мне бритву. И я не намерен думать, пока не соберу нужных данных. – Открыв замаскированную нишу чуть пониже кнопки, Тарас вынул оттуда шлем из платиновой сетки, от которого отходил тонкий кабель. – Эти-то данные я сейчас и усвою. Он закрепил на себе шлем, тщательно поправил его, включил какие-то приборы в нише, откинулся на спинку кресла и, казалось, погрузился в транс. Остальные заинтересованно наблюдали. Негода сидел молча, прикрыв глаза, и на его худощавом лице попеременно отражались самые разнообразные чувства. Наконец он снял шлем, уложил на место, в тайник.
– Ну? – нетерпеливо сказал Кулибаба.
– Полоса частот его мозга совпадает с нашими, и приемник без труда уловил волны мыслей, – провозгласил Тарас. – Все воспроизведено в точности, но... прямо не знаю.
– Вот это осведомленность, – съязвил Богдан. – Он не знает!
Не обратив внимания, Тарас продолжал:
– Все сводится к тому, что туземцы еще не решили, любить ли нас или убить.
– Что? – Петро встал в воинственную позу. – А с какой стати нас убивать? Мы ведь не сделали им ничего плохого.
– Мысли Борки рассказали нам многое. В частности, рассказали, что с годами Первого почитали все больше и больше, и в конце концов это почитание переросло чуть ли не в религию. Чуть ли, но не совсем. Как единственный пришелец из другого мира, он стал выдающейся личностью в их истории, понимаете?
– Это можно понять, – согласился Богдан. – Но что с того?
– Триста лет создали ореол святости вокруг всего, что говорил и делал Первый. Вся полученная от него информация сохраняется дословно, его советы лелеются в памяти, его предостережениями никто не смеет пренебречь.
– На миг Тарас задумался. – А Первый предостерегал их: велел опасаться Земли, какой она была в его время.
– Велел он им при первом же случае снять с нас живых кожу? – осведомился Петро.
– Нет, этого он как раз не говорил. Он предупредил их, что земляне, те, которых он знал, сделают выводы не в их пользу, это принесет им страдания и горе, и может случиться так, что они будут вечно сожалеть о контакте между двумя планетами, если у них не хватит ума и воли насильно прервать вредный контакт.
– Первый был стар, находился в последнем путешествии и собирался пустить корни, – заметил Коровяк. – Знаю я таких. Еле на ногах держатся, ходят вооруженные до зубов и считают себя молодцами, а на самом деле весь заряд давно вышел. Этот тип слишком много времени провел в космосе и свихнулся. Пари держу: ему нигде не было так хорошо, как в летящем звездолете.
– Все может быть. – В голосе Тараса послышалось сомнение. – Но вряд ли. Жаль, что мы ничего не знаем об этом Первом. Для нас он только забытое имя, извлеченное на свет божий из письменного стола какого-то бюрократа.
– В свое время и я стану тем же! – меланхолически вставил Петро.
– Так или иначе, одним предупреждением он не ограничился, последовало второе - чтобы они не слишком-то спешили нас отвадить, ибо не исключено, что тогда они потеряют лучших своих друзей. Характеры людей меняются, поучал Первый туземцев. Любое изменение может послужить к лучшему, и настанет день, когда Сёмнтуте нечего будет бояться. Чем позднее мы установим с ним контакт, утверждал он, тем дальше продвинемся на пути к будущему, тем выше вероятность перемен. – Тарас принял озабоченный вид. – Учтите, что, как я уже говорил, эти взгляды стали равносильны священным заповедям.
– Приятно слышать, – заворчал Коровяк. – Судя по тому, что Борка наивно считает своими затаенными мыслями – а может, то же самое думают и все его соотечественники, – нас либо вознесут, либо перебьют, в зависимости от того, усовершенствовались ли мы по их разумению и соответствуем ли критерию, завещанному чокнутым покойником. Кто он, собственно, такой, чтобы судить, дозрели мы до общения с туземцами или нет? По какому признаку намерены определить это сами туземцы? Откуда им знать, изменились ли мы и как изменились за последние триста лет? Не понимаю...
Тарас перебил его:
– Ты попал своим грязным пальцем как раз в больное место. Они считают, что могут судить. Даже уверены в этом.
– Каким образом?
– Если мы произнесем два определенных слова при определенных обстоятельствах, то мы пропали. Если не произнесем – все в порядке.
Богдан с облегчением рассмеялся.
– Во времена Первого на звездолетах не устанавливались мыслефоны. Их тогда еще не изобрели. Он не мог их предвидеть, правда?
– Безусловно.
– Значит, – продолжал Богдан, которого забавляла простота ситуации, – ты нам только скажи, какие обстоятельства представлял себе Борка и что это за роковые слова, а мы уж придержим языки и докажем, что мы славные ребята.
– Все, что зарегистрировано насчет обстоятельств, - это туманный мысленный образ, указывающий, что они имеют какое-то отношение к этому самому храму, – объявил Тарас. – Храм определенно будет испытательным участком.
– А два слова?
– Не зарегистрированы.
– Отчего? Разве он их не знает? – чуть побледнев, спросил Богдан.
– Понятия не имею. – Тарас не скрывал уныния. – Разум оперирует образами, значением слов, а не их написанием. Значения облекаются звуками, когда человек разговаривает. Поэтому не исключено, что он вообще не знает этих слов, а может быть, его мысли о них не регистрируются, потому что ему неизвестно значение.
– Да это ведь могут быть любые слова! Слов миллионы!
– В таком случае вероятность работает на нас, – мрачно сказал Тарас.
– Есть, правда, одна оговорка.
– Какая?
– Первый родился на Земле, он хорошо изучил землян. Естественно, в качестве контрольных он выбрал слова, которые, как он считал, землянин произнесет скорее всего, а потом уж надеялся, что ошибется.
В отчаянии Богдан хлопнул себя по лбу.
– Значит, с утра пораньше мы двинемся в этот музей, как быки на бойню. Там я разину пасть – и не успею опомниться, как обрасту крылышками и в руках у меня очутится арфа. Все потому, что эти меднолицые свято верят в западню, поставленную каким-то космическим психом. – Он раздраженно уставился на Тараса. – Так как, удерем отсюда, пока не поздно, и доложим обстановку на Базе или рискнем остаться?
– Когда это флот отступал? – вопросом же ответил Тарас.
– Я знал, что ты так ответишь.
Богдан покорился тому неизбежному, что сулил им завтрашний день.
Утро выдалось безоблачное и прохладное. Все трое были готовы, когда появился Борка в сопровождении десятка туземцев – может быть, вчерашних, а может быть, и нет. Судить было трудно: все туземцы казались на одно лицо. Поднявшись на борт звездолета, Борка спросил со сдержанной сердечностью:
– Надеюсь, вы отдохнули? Мы вас не потревожим?
– Не в том смысле, как ты считаешь, – вполголоса пробормотал Богдан. Он не сводил глаз с туземцев, а обе руки его как бы случайно лежали у рукоятей двух тяжелых пистолетов.
– Мы спали как убитые. – Ответ Тараса против его воли прозвучал зловеще. – Теперь мы готовы ко всему.
– Это хорошо. Я рад за вас. – Взгляд темных глаз Борки упал на пистолеты. – Оружие? – Он удивленно моргнул, но выражение его лица не изменилось. - Да ведь оно здесь не понадобится! Разве ваш Первый не уживался с нами в мире и согласии? Кроме того, мы, как видите, безоружны. Ни у кого из нас нет даже удочки.
– Тут дело не в недоверии, – провозгласил Тарас. – В военно-космическом флоте мы всего лишь жалкие рабы многочисленных предписаний. Одно из требований устава – носить оружие во время установления всех первых официальных контактов. Вот мы и носим. – Он послал собеседнику очаровательную улыбку. – Если бы устав требовал, чтобы мы носили травяные юбки, соломенные шляпы и картонные носы, вы увидели бы забавное зрелище.
Если Борка и не поверил несообразной басне о том, как люди рабски повинуются уставу даже на таком расстоянии от Базы, он этого ничем не выказал. Примирился с тем, что земляне вооружены и останутся при оружии независимо от того, какое впечатление произведет это обстоятельство на коренных жителей планеты. В этом отношении у него было преимущество: он находился на своей земле, на своей территории. Личное оружие, даже в умелых руках, ничего не даст при неоспоримом численном превосходстве противника. В лучшем случае можно дорого продать свои жизни. Но бывают случаи, когда за ценой не стоят.
– Вас там ждет Лиман - Хранитель храма, – сообщил Борка. – Он тоже хорошо владеет космолингвой. Весьма ученый человек. Давайте сначала навестим его, а потом осмотрим город. Или у вас есть другие пожелания?
Тарас колебался. Жаль, что этого Лимана вчера не было среди гостей. Более чем вероятно, что он-то знает два заветных слова. Мыслефон извлек бы их из головы Лимана и подал бы на тарелочке после его ухода, а тогда ловушка стала бы безвредной. В храме нельзя будет покопаться в мозгу Лимана, так как карманных моделей мыслефона не существуете ни хозяева планеты, ни гости не наделены телепатическими способностями. В храме вокруг них будут толпиться туземцы – бесчисленное множество туземцев, одержимых страхом неведомых последствий, следящих за каждым движением пришельцев, впитывающих каждое слово, выжидающих, выжидающих... И так до тех пор, пока кто-то из космонавтов сам не подаст сигнала к бойне. Два слова, нечаянно произнесенных слова, удары, борьба, потные тела, проклятия, тяжелое дыхание, быть может, даже выстрел-другой.
Два слова.
И смерть!
А потом примирение с совестью – заупокойная служба над трупами.
Медные лица исполнены печали, но светятся верой, и по храму разносится молитва:
– Их испытали согласно твоему завету, и с ними поступили согласно твоей мудрости. Их бросили на весы праведности, и их чаша не перетянула меру. Хвала тебе, Первый, за избавление от тех, кто нам не друг.
Такая же участь постигнет команду следующего звездолета, и того, что придет за ним, и так до тех пор, пока Земля либо не отгородит этот мир от главного русла межгалактической цивилизации, либо жестоко не усмирит его.
– Итак, чего вы желаете? – настаивал Борка, с любопытством глядя ему в лицо.
Вздрогнув, Тарас отвлекся от своих бессвязных мыслей, он сознавал, что на него устремлены все глаза. Богдан и Петро нервничали. Лицо Борки выражало лишь вежливую заботу, ни в коей мере не кровожадность и не воинственность. Конечно, это ничего не значило.
Откуда-то донесся голос – Тарас не сразу понял, что это его собственный: «Когда это флот отступал?»
Громко и твердо пилот Тарас Негода сказал:
– Сначала пойдемте в храм.
Ничем – ни внешностью, ни осанкой – Лиман не напоминал первосвященника чужой, инопланетной религии. Ростом выше среднего (по местным понятиям), спокойный, важный и очень старый, он был похож на безобидного дряхлого библиотекаря, давно укрывшегося от обыденной жизни в мире пыльных книг.
– Вот это, - сказал он Тарасу, – фотографии земной семьи, которую Первый знал только в детстве. Вот его мать, вот его отец, а вот это диковинное мохнатое существо он называл собакой.
Тарас посмотрел, кивнул, ничего не ответил. Все это очень заурядно, очень банально. У каждого бывает семья. У каждого есть отец и мать, а у многих – своя собака. Он изобразил горячий интерес, которого не испытывал, и попробовал прикинуть на глаз, сколько в комнате туземцев. От шестидесяти до семидесяти, да и на улице толпа. Слишком много.
С любопытством педанта Лиман продолжал:
– У нас таких тварей нет, а в записках Первого они не упомянуты. Что такое собака?
Вопрос! На него надо отвечать. Придется открыть рот и заговорить.
Шестьдесят пар глаз, если не больше, прикованы к его губам. Шестьдесят пар ушей, если не больше прислушиваются и выжидают. Неужто настала роковая минута?
Мышцы Тараса непроизвольно напряглись в ожидании удара ножом в спину, и он с деланной беспечностью разлепил губы:
– Домашнее животное, преданное, смышленое.
Ничего не случилось.
Ослабло ли чуть-чуть напряжение – или оно с самого начала существовало лишь в обостренном воображении Негоды? Теперь не угадаешь.
Лиман показал какой-то предмет и, держа его как драгоценнейшую реликвию, проговорил:
– Эту вещь Первый называл своим неразлучным другом. Она приносила ему великое решение, хотя нам непонятно, каким образом.
Это была старая, видавшая виды, покрытая трещинами трубка. Она наводила только на одну мысль: как жалки личные сокровища, когда их владелец мертв. Тарас понимал, что надо что-нибудь сказать, но не знал, что именно. Богдан и Петро упорно притворялись немыми.
К их облегчению, Лиман отложил трубку, не задавая уточняющих вопросов. Следующим экспонатом был лучевой передатчик покойного разведчика; корпус был с любовным тщанием надраен до блеска. Именно этот устаревший передатчик послал отчет Первого в ближайший населенный сектор, откуда, переходя с планеты на планету, он попал на Земную базу.
Затем последовали пружинный нож, хронометр в родиевом корпусе, бумажник, автоматическая зажигалка – уйма мелкого старья. Четырнадцать раз Тарас холодел, вынужденный отвечать на вопросы или реагировать на замечания. Четырнадцать раз общее напряжение – действительное или воображаемое – достигало вершины, а затем постепенно спадало.
– Что это такое? – осведомился Лиман и подал Негоде сложенный лист бумаги.
Тарас осторожно развернул лист. Оказалось, что это типографский бланк завещания. На нем торопливым, но четким и решительным почерком были набросаны несколько слов:
«Сергею Кузнецову, позывной «Первый», старшему прогрессору земного Корпуса Космических Разведчиков, нечего оставить после себя, кроме доброго имени».
Тарас вновь сложил документ, вернул его Лиману и перевел слова Первого на космолингву.
– Он был прав, – заметил Лиман. – Но что в мире ценнее?
Он обернулся к Борке и коротко проговорил что-то на местном языке – земляне ничего не поняли. Потом сказал Негоде:
– Мы покажем вам облик Первого. Сейчас вы увидите его таким, каким его знали мы.
Богдан подтолкнул Тараса локтем. – С чего это он перешел на чужую речь? – спросил он по-украински, следуя дурному примеру туземцев. – А я знаю: он не хотел, чтобы мы поняли, о чем они толкуют. Держись, друг, сейчас начнется. Я это нутром чую.
Тарас пожал плечами, оглянулся: на него наседали туземцы, они окружали его со всех сторон и сжимали в слишком тесном кольце; с минуты на минуту им придется действовать молниеносно, а ведь в такой толчее это невозможно. Все присутствующие смотрели на дальнюю стену, и все лица приняли благоговейно-восторженное выражение, словно вот-вот их жизнь озарится неслыханным счастьем.
Из всех уст вырвался единодушный вздох: престарелый Лиман раздвинул занавеси и открыл изображение Человека Извне. Бюст в натуральную величину на сверкающем постаменте и портрет, написанный масляными красками, высотою метра в два. Судя по всему, оба шедевра отлично передавали сходство.
Долгое молчание. Все, казалось, ждали, что скажут земляне. Так ждут оглашения приговора в суде. Но сейчас, в этой нелепо запутанной и грозной ситуации, бремя вынесения приговора было возложено на самих подсудимых. Те, кого здесь негласно судят, должны сами признать себя виновными или невиновными в неведомом преступлении, совершенном неведомо когда и как.
У всех троих не было никаких иллюзий: они знали, что наступил кризис.
Чувствовали это интуитивно, читали на медных лицах окружающих. Тарас оставался серьезным. Петро переминался с ноги на ногу, будто не мог решить, в какую сторону кинуться, когда придет время. Воинственный фаталист Богдан стоял, широко расставив ноги, держа руки у пистолетов, и всем своим видом показывал, что просто так жизнь не отдаст.
– Итак, – внезапно посуровевшим голосом нарушил молчание Лиман, – что вы о нем думаете?
Никакого ответа. Земляне сбились в кучку, настороженные, готовые к худшему, и разглядывали портрет разведчика, умершего триста лет назад.
Никто не произнес ни слова.
Лиман нахмурился. Голос его прозвучал резко:
– Вы, надеюсь, не разучились говорить?
Он форсировал решение вопроса, торопил с окончательным ответом. Для вспыльчивого Богдана этого оказалось больше чем достаточно. Он выхватил из-за пояса пистолеты и заговорил неистово, с обидой:
– Не знаю, что вы хотите услышать, да и нет мне до этого дела. Но вот что я скажу, нравится вам это или не нравится: Первый – никакой не бог. Всякому видно. Обыкновенный, простой косморазведчик эпохи первооткрывателей, а ближе и не дано человеку подойти к божескому званию.
Если он ожидал взрыва ярости, его постигло разочарование. Все ловили каждое слово, но никто не считал, что он богохульствует. Напротив, два-три слушателя миролюбиво закивали в знак одобрения.
– Космос порождает особые характеры, – вставил Тарас для ясности. – Это относится к землянам, марсианам и любым другим разумным существам, освоившим космос. При некотором навыке можно распознать космонавтов с первого взгляда. – Он облизнул пересохшие губы и закончил: – Поэтому Первый, типичный космопроходец, нам представляется заурядным человеком. Не так уж много можно о нем сказать.
– Сегодня в космическом флоте таких, как он, дают десяток за гривну, – прибавил Богдан. – И так всегда будет. Это всего лишь люди с неизлечимым зудом. Иной раз они вершат потрясающие дела, а иной раз нет. У всех у них храбрости хоть отбавляй, но не всем улыбается удача. Первому просто неслыханно повезло. Он ведь мог разыскать полсотни бесплодных планет, а вот наткнулся на ту, где живут гуманоиды. Такие события делают историю.
Коровяк замолчал. Он открыто наслаждался своим триумфом. Приятно, если высказывание в сложных обстоятельствах, когда собственный язык может навлечь на тебя внезапную насильственную смерть, сходит с рук.
Два слова.
Два привычных, часто употребляемых слова, а он каким-то чудом избежал их, не зная, что это за слова.
– Больше вам нечего сказать? – спросил внимательно наблюдающий за ними Лиман.
Тарас мирно ответил:
– Да нет. Пожалуй, можно добавить, что нам было приятно увидеть изображения Первого. Жаль, его нет в живых. Он бы обрадовался, что Земля наконец-то откликнулась на его зов.
На мрачном лице Лимана медленно проступила улыбка. Он подал туземцам какой-то неуловимый знак и задернул картину занавесями.
– Теперь, когда вы тут все осмотрели, Борка проведет вас в городской центр. Высокопоставленные особы из нашего правительства горят желанием побеседовать с вами. Разрешите сказать, как я рад нашему знакомству. Надеюсь, в скором времени к нам пожалуют и другие ваши соотечественники...
– У нас есть еще одно дело, - поспешно прервал его Тарас. – Нам бы хотелось переговорить с тобой с глазу на глаз.
Слегка удивленный Лиман указал на одну из дверей:
– Хорошо. Пройдите сюда, пожалуйста.
Тарас потянул Борку за рукав.
– И ты тоже. Это и тебя касается.
В уединенной комнате Лиман усадил землян в кресла, сел сам.
– Итак, друзья мои, в чем дело?
– Среди новейшей аппаратуры на нашем звездолете, – начал Тарас, – есть такой робот-хранитель: он читает мысли любых разумных существ, у которых процессы мышления подобны нашим. Возможно, пользоваться таким аппаратом неэтично, зато это необходимая и весьма действенная мера предосторожности. Предупрежден – значит, вооружен, понимаете? – Он лукаво улыбнулся. – Мы прочитали мысли Борки.
– Что? – воскликнул Борка, вскочив на ноги.
– Из них мы узнали, что нам грозят туманная, но несомненная опасность, – продолжал Тарас. – По ним выходило, что вы нам друзья, что вы хотите и надеетесь стать нашими друзьями... Но какие-то два слова откроют вам нашу враждебную сущность и покажут, что нас надо встретить как врагов. Если мы произнесем эти слова, нам конец! Теперь мы, конечно, знаем, что не произнесли этих слов, иначе мы бы сейчас не беседовали так мирно. Мы выдержали испытание. Но все равно, я хочу спросить. – Он подался вперед, проникновенно глядя на Лимана. – Какие это слова?
Задумчиво потирая подбородок, ничуть не огорченный услышанным, Лиман ответил:
– Совет Первого был основан на знании, которым мы не владели и владеть не могли. Мы приняли этот совет, не задавая вопросов, не ведая, из чего исходил Первый и каков был ход его рассуждений, ибо сознавали, что он черпает из кладезя звездной мудрости, недоступной нашему разумению. Он просил, чтобы мы вам показали его храм, его вещи, его портрет. И если вы скажете два слова...
– Какие два слова? - настаивал Тарас.
Закрыв глаза, Лиман внятно и старательно произнес эти слова, будто совершил старинный обряд.
Тарас снова откинулся на спинку кресла. Он ошеломленно уставился на Петро и Богдана, те ответили таким же взглядом. Все трое были озадачены и разочарованы.
Наконец Тарас спросил:
– Это на каком же языке?
– На одном из языков Земли, - заверил его Лиман. – На одном из языков, известных Первому.
– А что это значит?
– Вот уж не знаю. – Лиман был озадачен не меньше землян. – Понятия не имею, что это значит. Первый никому не объяснил смысла, и никто не просил у него объяснений. Мы заучили эти слова и упражнялись в их произношении, ибо то были завещанные нам слова предостережения, вот и все.
– Ума не приложу, – сознался Тарас и почесал в затылке. – За всю свою многогрешную жизнь не слышал ничего похожего.
– Если это земные слова, они, наверное, слишком устарели, и сейчас их помнит в лучшем случае какой-нибудь заумный профессор, специалист по мертвым языкам, – предположил Петро. На мгновение он задумался, потом прибавил: – Я где-то слыхал, что во времена Первого о космосе говорили «вакуум», хотя там полно различных форм материи и он похож на что угодно, только не на вакуум.
– А может быть, это даже и не древний язык Земли, – вступил в дискуссию Богдан. – Может быть, это слова старинного языка космонавтов или архаичной космолингвы...
– Повтори их, – попросил Тарас.
Лиман любезно повторил. Два простых слова – и никто их никогда не слыхал.
Тарас покачал головой.
– Триста лет – немыслимо долгий срок. Несомненно, во времена Первого эти слова были распространены. Но теперь они отмерли, похоронены, забыты – забыты так давно и так прочно, что я даже и гадать не берусь об их значении.
– Я тоже, – поддержал его Богдан. – Хорошо, что никого из нас не переутомляли образованием. Страшно подумать: ведь астролетчик может безвременно сойти в могилу только из-за того, что помнит три-четыре устаревших звука.
Тарас встал.
– Ладно, нечего думать о том, что навсегда исчезло. Пошли, сравним местных бюрократов с нашими. – Он посмотрел на Борку. – Ты готов вести нас в город?
После недолгого колебания Борка смущенно спросил:
– А приспособление, читающее мысли, у вас с собой?
– Оно намертво закреплено в звездолете, – рассмеялся Тарас и ободряюще хлопнул Борку по плечу. – Слишком громоздко, чтобы таскать за собой. Думай о чем угодно и веселись, потому что твои мысли останутся для нас тайной.
Выходя, трое землян бросили взгляд на занавеси, скрывающие портрет седеющего бородатого здоровяка в лётной куртке с российским триколором на шевроне, косморазведчика Сергея Кузнецова.
– «КЛЯТИЙ МОСКАЛЬ»! – повторил Тарас запретные слова. – Непонятно. Какая-то чепуха!
– Просто бессмысленный набор звуков, – согласился Богдан.
– Набор звуков, – эхом откликнулся Петро. – Кстати, в старину это называли смешным словом. Я его вычитал в одной книге. Сейчас вспомню. – Задумался, просиял. – Есть! Это называлось «абракадабра»!
* * *
В заключение: все, кто дочитал до конца, или уже догадались, или смутно почувствовали, что где-то что-то подобное уже видели. Самые олдовые и начитанные конечно же вспомнили рассказ Эрика Фрэнка Рассела «Пробный камень», который частенько мелькал в разных «Антологиях американской фантастики» в восьмидесятые и девяностые. В оригинальном рассказе первый астронавт-разведчик был чернокожим, а те самые два заветных слова были «Поганый ниггер».
Я, шутки ради и развлечения для, изменил имена героев, полностью поменяв смысл, чтобы показать, что проблемы расы и нации актуальны и через семьдесят лет после публикации рассказа. Всё новое — хорошо забытое старое. Всё, что мы хаваем сейчас — причёсанные и слегка перекроенные сюжеты полувековой давности. Надеюсь вам понравилось.