К Р Ы М С К О Е З А Т О Ч Е Н И Е
Исторический очерк
«Казалось, массовое помешательство охватило всех. Государственная полиция, недостаточно невнимательно относившаяся к подготовлявшимся разными «общественными» деятелями заговору, изощрялась в составлении докладов о шумных похождениях Распутина. Офицерству, и даже гвардейскому, приезжавшему с истрепанными нервами на отдых в столицы, прививался тот же яд, проникавший и на передовые позиции, где не шифрованными телефонограммами, к тому же с комментариями, сообщалось известие об убийстве Распутина. Нервно взвинченные дамы, жены сановников, писали императрице дерзновенные письма, делавшиеся сразу известными во всех светских гостиных…» 1
Мрачным, наполненным темными безобразными слухами и сплетнями, различными недовольствами и взаимными обвинениями, был конец 1916 года.
«К моменту начала русской революции практически во всех высших слоях российского общества, а в наибольшей степени в русской интеллигенции, очевидным образом сложился глубоко пагубный настрой, некая духовная поврежденность, которая выражалась в маниакальном стремлении к обличению, к разрушению, к ниспровержению во имя некоей великой идеи, которую в полной мере никто из них толком не смог сформулировать». 2
Наступило и прошло Рождество. Как снежный ком, росли обвинения против личности Государя, против общего строя и уклада русской государственности.
В это время Императрица Мария Федоровна, мать Императора, и его младшая сестра Великая Княгиня Ольга Александровна находились в Киеве. Ольга Александровна работала медсестрой в лазарете, Императрица также бывала в госпиталях и помогала раненым. По делам службы был в Киеве и Великий Князь Александр Михайлович, зять Марии Федоровны, - он возглавлял военную авиацию России.
«С приближением последних дней монархии зловещие слухи усилились. Из Петрограда писем почти не приходило. Императрица-Мать, Ольга и Сандро не знали, чему верить.
Известие об отречении Ники прозвучало для нас, как гром среди ясного неба, - вспоминала Ольга Александровна. - Мы были ошеломлены. Мама была в ужасном состоянии, и мне пришлось остаться у нее на ночь. На следующий день утром она поехала в Могилев, Сандро поехал вместе с Мама, мне надо было идти в лазарет».3
К сожалению, почему-то самые близкие нередко самыми последними узнают о происходящем: то ли мы настолько привыкаем к сложившейся ситуации, что не можем разглядеть изменений ни в человеке, ни в его окружении; то ли от нас, как от самых близких, которых не хотят огорчать, многое скрывают. Возможно, и то, и другое вместе.
«Я оделся и пошел к Марии Федоровне разбить ее сердце вестью об отречении сына. Потом мы заказали поезд в Ставку, так как получили известие, что Ники было дано «разрешение» (!) вернуться в Ставку, чтобы проститься со своим штабом.
По приезде в Могилев поезд наш поставили на «императорскую платформу», откуда государь обычно отправлялся в столицу. Через минуту к станции подъехал автомобиль. Ники медленно прошел по платформе, поздоровался в двумя казаками конвоя, стоявшими у входа в вагон матери, и вошел. Он был бледен, но ничто другое в его внешности не говорило о том, что он был автором этого ужасного Манифеста. Государь оставался наедине с матерью в течение двух часов. Вдовствующая императрица никогда мне потом не рассказывала, о чем они говорили. Когда меня вызвали к ним, Мария Федоровна сидела и плакала навзрыд, он же неподвижно стоял, глядя себе под ноги, и, конечно, курил». 4
С лета 1916 года в Петербурге упорно ходили слухи, « что государя пользует какой-то бурят, и он прописал ему монгольское лекарство, которое разрушает мозг». 5
Никто никогда не проверял ни это лекарство, ни его воздействие на мозг, но многие отмечали неестественную бледность государя в этот последний период его царствования. Многие отмечали эту бледность, но никто не придавал особенного значения этому факту, сам же государь ссылался на усталость.
«Когда после отречения сына Вдовствующая Императрица отправилась в Могилев, ей были отданы все подобающие ее положению почести. Она прибыла на Императорскую платформу вокзала в сопровождении эскорта казаков.
Провожал ее граф Игнатьев, киевский губернатор. Но по возвращении ее никто не встретил. Вход на Императорскую платформу был загорожен, казачьего конвоя не было. Не было подано даже кареты. Марии Федоровне пришлось ехать на обыкновенном извозчике». 6
Как часто нам кажется, что мы сами по себе что-то значим, но потом случается НЕЧТО, и мы начинаем понимать, из сложившихся обстоятельств понимаем, что есть мы на самом деле. Императрица Мария Федоровна, возможно, до конца дней своих так и не смогла примириться с реальной действительностью, хотя жизненные обстоятельства все чаще и чаще возвращали ее к этой действительности.
«Вернувшись из Ставки, - вспоминал великий князь Александр Михайлович, - я должен был подумать о своей семье…
Я лично хотел остаться в Киеве, чтобы быть поближе к фронту. В моей душе не было чувства горечи к русскому народу. Я любил родину, я рассчитывал принести ей пользу, будучи на фронте. Я пожертвовал десятью годами моей жизни для создания и развития нашей военной авиации, и мысль о прекращении привычной деятельности была для меня нестерпима». 7
Тяжелые стрессовые ситуации все переживают по-разному: одни словно внутренне замирают и вся их деятельность, движения, речь замедляются; другие, наоборот, рыдают, впадают в истерику или начинают громко кричать, бегать, предпринимать какие-то срочные действия. Возвращение же к реальной действительности происходит далеко не сразу – сознание человека еще какое-то время, иногда довольно длительное, находится в том моменте жизни, который случился до поражающего стресса, все мысли еще крутятся вокруг той деятельности, которой человек занимался.
«Первые две недели все шло благополучно. Мы ходили по улицам, смешавшись с толпой, и наблюдали грандиозные демонстрации, которые устраивались по случаю получения свободы!
…К концу марта германские агенты всецело овладели положением как в столице, так и в провинции.
…Кайзер Вильгельм часто дразнил своих русских кузенов на тему о сепаратистских стремлениях украинцев, но то, что казалось до революции невинной шуткой, в марте 1917 года приобрело размеры подлинной катастрофы.
Лидеры украинского сепаратистского движения были приглашены в немецкий генеральный штаб, где им обещали полную независимость Украины, если им удастся разложить тыл русской армии. И вот миллионы прокламаций наводнили Киев и другие населенные пункты Малороссии. Их лейтмотивом было полное отделение Украины от России. Русские должны оставить территорию Украины. Если они хотят продолжать войну, то пусть воюют на собственной земле». 8
Наверное, в каждой стране найдется своя пятая колонна, весь вопрос только в том, сумеют ли этой пятой колонной вовремя воспользоваться противники. У России были ловкие, знающие и предусмотрительные противники.
Православная вера и самодержавие подняли Россию на великую высоту мировой державы, из небольшого княжества сделали ее могущественной империей. Но как только отступили люди от Бога, и Бог отступил от этого народа. Как только свергли царя, Помазанника Божия, так и отступила благодать Божия от клятвопреступников, все ведь в России приносили присягу на верность Царю.
«Императрица-Мать упрямо отказывалась мириться с действительностью. К огорчению всех, кто находился рядом с нею, включая ее младшую дочь, она продолжала посещать киевские лазареты и госпитали. Настроение публики становилось все более враждебным. Чернь распахнула двери тюрем, улицы кишели выпущенными на свободу толпами убийц, грабителей, расхаживавших в тюремной одежде под дикий восторг обывателей.
- Я видела их из окна лазарета, - вспоминала Ольга Александровна. -Полиции нигде не было. На улицах патрулировали ужасные на вид хулиганы. Хотя они были вооружены до зубов, но порядка навести не могли. На стенах мелом были написаны всякие гнусные фразы, направленные против Ники и Алики, со всех учреждений сорваны двуглавые орлы. Ходить по таким улицам, чтобы добраться до дома, где жила Мама, было делом рискованным.
Великий князь Александр Михайлович настаивал на том, чтобы обе женщины тотчас же уехали в Крым. Ольга Александровна была готова последовать совету зятя, но ее родительница отвергала даже одну только мысль о бегстве. Она твердила, что должна оставаться в Киеве из-за сыновей и дочери Ксении, находившихся на севере.
Но тут произошло событие, образумившее Вдовствующую Императрицу. Однажды утром она отправилась в главный киевский госпиталь, но перед самым носом у нее двери захлопнулись, и главный хирург грубо заявил, что в ее присутствии более не нуждаются. Весь медицинский персонал - доктора и сестры - поддержал хама. Императрица-Мать вернулась домой. На следующее утро она сказала дочери, что поедет в Крым.
Оставаясь в Киеве, Романовы подвергались большой опасности, но уехать из него было бы невозможно, если бы не инициатива и нечеловеческие усилия Великого князя. Большевики ни за что бы не позволили им уехать дальше вокзала. Спустя несколько дней Сандро удалось найти поезд, стоявший на заброшенном полустанке за пределами города. Он сумел привлечь на свою сторону небольшой отряд саперов, все еще остававшихся верными Императору, которые строили мост через Днепр. Они согласились сопровождать поезд в течение всего полного опасностей и неожиданностей пути в Крым.
Семейство покинуло Киев ночью, каждый добирался до железной дороги отдельно от остальных. Вдовствующая Императрица, Великий князь Александр Михайлович, Ольга Александровна и ее муж ( полковник Николай Куликовский) молча сели в поезд. За ними последовали несколько человек из придворного штата Императрицы-Матери.
- Ночь была холодная. На мне не было ничего, кроме формы сестры милосердия. Чтобы не привлекать к себе подозрения, уходя из лазарета, пальто я надевать не стала, - рассказывала Великая княгиня. - Муж накинул мне на плечи свою шинель. В руках у меня был маленький саквояж. Помню, я посмотрела на него, на свою мятую юбку и поняла, что это все, что у меня осталось.
. На каждой станции происходили дикие сцены, толпы беженцев пытались атаковать поезд. Однако саперы сдержали свое слово. Вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, они охраняли двери каждого вагона. Чтобы добраться до Севастополя, им понадобилось четверо суток. Саперы не подогнали поезд к платформе вокзала, но отвели его на запасной путь за пределами города. Там уже стояло несколько автомобилей. Их прислали из военно-авиационной школы, личный состав которой оставался преданным монархии.
- Когда мы вышли из поезда, я увидела кучку растрепанных, неопрятных матросов, разглядывавших нас. Сущей мукой было для меня видеть ненависть в их глазах. Они ничего не могли с нами поделать: их было немного, и с нами были верные саперы. А ведь с самого моего детства в матросах Ники я видела друзей. Сознание того, что теперь они стали врагами, потрясло меня».9
«Великое и страшное дело – власть, - пытался втолковать осуетившемуся обществу Константин Петрович Победоносцев, -потому что это дело святое… Власть не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен человек. Отсюда и безграничная , страшная сила власти, и безграничная, страшная тягота ее».10
Благополучно спасшиеся беженцы отправились в имение великого князя Александра Михайловича Ай-Тодор.
В 1869 году наместник Кавказа и Главнокомандующий кавказских войск Великий князь Михаил Николаевич приобрел в Крыму, в Гаспре, одно из самых крупных имений дома Романовых «Ай-Тодор». Довольно быстро в имении были возведены небольшой дворец, свитский дом, хозяйственные службы и заложен парк. Большая же часть земли была отведена под виноградники. Позднее основная часть «Ай-Тодора» была отдана сыну бывшего наместника Великому князю Александру Михайловичу, а меньшая отошла его брату Георгию Михайловичу, где было заложено имение «Харакс».
Ай-Тодор находился примерно в двадцати километрах от Ялты. Спустя несколько дней туда приехала с севера и Великая княгиня Ксения Александровна со своими детьми.
« Те несколько недель, которые мы провели в Ай-Тодоре, казались чуть ли не сказкой. Была весна, сад был в цвету. У нас появилась какая-то надежда. Нас оставили в покое, никто не вмешивался в наши дела. Разумеется, мы беспокоились о Ники и всех остальных. Ходило ведь столько слухов. Если не считать одного письма, доставленного тайком, мы не получали никаких известий с севера. Мы знали одно: сам он, Алики и дети все еще находятся в Царском Селе, - рассказывала Ольга Александровна.
Вскоре в Крым приехали и другие беженцы. Князь и княгиня Юсуповы поселились в Кореизе - имении по соседству с Ай-Тодором. Великий князь Николай Николаевич жил со своей семьей в Дюльбере неподалеку от Ай-Тодора, и лето 1917 года прошло спокойно. Лишь тревога о тех, кто остался на севере, омрачала это безмятежное существование. 12 августа у Великой княгини родился сын. По обету она назвала своего первенца Тихоном». 11
В свое время на юге любимыми занятиями Александра Михайловича были садоводство и археология, и тем, и другим он занимался увлеченно, с глубоким знанием дела. Груши в его садах вырастали сладкими и сочными, не говоря уже о виноградниках – в имении существовал вместительный винподвал.
«Увеличение моего семейства сопровождалось расширением Ай-Тодорского имения, - писал в своих воспоминаниях Великий князь Александр Михайлович. – Я испытывал громадное наслаждение, сажая деревья, работая на виноградниках и наблюдая за продажей моих фруктов, вин и цветов. Было что-то необыкновенно ободряющее в возможности встать с восходом солнца и говорить самому себе, скача верхом по узкой тропинке, окаймленной непроходимыми насаждениями роз: «Вот это реально! Это все – мое! Это никогда мне не изменит! Здесь мое место, и здесь я хотел бы остаться на всю жизнь». 12
Великий князь Александр Михайлович, отдавший русскому флоту свою юность, в 1896 году был вынужден уйти в отставку из-за разногласий с командующим Российским флотом Великим князем Алексеем Александровичем.
«Мне кажется, что я бы с удовольствием остался навсегда в Ай-Тодоре, вполне удовлетворенный путешествиями на моей яхте «Тамара» и созерцанием отблеска лучей нашего маяка на волнах. Но страсть моряка была у меня в крови. Напрасно я пробовал интересоваться общей политикой и предпринять что-либо вне области военного флота. Тотчас в моем мозгу возникала карта с намеченным на ней маршрутом плавания воображаемого крейсера, или же я с увлечением играл в военно-морскую игру, изобретенную мною в 1897 году и принятою у нас училище». 13
В 1900 году Великий князь был произведен в чин капитана первого ранга и назначен командиром броненосца Черноморского флота «Ростислав». В конце 1902 года Государь произвел его в чин контр-адмирала и назначил его начальником Главного управления портов и торгового мореплавания.
Позднее Великий князь Александр Михайлович Романов возглавил зарождавшуюся русскую военную авиацию. Он был довольно значимым лицом и в России, и за рубежом. Но в Ай-Тодоре он был просто хозяином своего имения, хотя после отречения царя это владение было уже весьма условным.
«Неожиданно положение изменилось в худшую сторону. Временное правительство прислало в Крым своего комиссара, чтобы "присматривать за Романовыми". Подняли голову местные большевики. Обитатели Ай-Тодора узнали о попытке Ленина захватить власть в июле. Из Царского Села не было никаких известий». 14
Теперь Романовы в своем любимом южном имении стали пленниками, все события развивались стремительно, на размышления и адаптацию оставляя считанные месяцы, и даже недели.
«Мы состояли под домашним арестом и могли свободно передвигаться лишь в пределах Ай-Тодорского имения, на полуторах десятинах между горами и берегом моря.
Охраняющие нас вооруженные моряки, отобранные за свои радикальные взгляды, имели право входить в наши комнаты в любое время дня и ночи. Без разрешения комиссара мы не могла ни получать, ни отправлять письма и телеграммы. Комиссар присутствовал при всех наших трапезах; рядом с ним находился переводчик – на тот случай, если мы перейдем в разговоре на иностранные языки. Всех, кто захотел бы нас видеть, обыскивали и при входе, и на выходе. Каждый день проверялось, сколько мы израсходовали свечей и керосина». 15
Комиссар являлся представителем Временного правительства, а матросы подчинялись местному Совету, и обе эти революционные власти находились в постоянной вражде. Матросы не скрывали своего презрения к комиссару, не слушались его приказаний и даже отказывались вставать при его появлении. Менялось и отношение к пленникам:
«В апреле он (комиссар) титуловал меня «бывшим великим князем Александром», в мае я превратился в «адмирала Романова», к июню я уже стал просто «гражданином Романовым». Всякий намек на протест с моей стороны сделал бы его счастливым. Но мое безразличие сводило все замыслы к нулю. Он приходил прямо в отчаяние.
Он с ненавистью смотрел на вдовствующую императрицу, надеясь, что хоть она будет протестовать против его бестактностей. Сомневаюсь, замечала ли она его вообще. С утра до вечера она сидела на веранде, погруженная в чтение старой семейной Библии, которая сопровождала ее во всех ее путешествиях с того самого дня, как она покинула родную Данию в шестидесятых годах прошлого столетия». 16
Конечно, в последние месяцы перед Февральской революцией многие уже предчувствовали надвигающуюся грозу, однако, когда престол русских императоров обрушился, шок для всей царской семьи был тяжелейшим. Вот что пишет об этом великий князь Александр Михайлович:
« С наступлением лета 1916 года бодрый дух, царивший на нашем теперь хорошо снабженным всем необходимым фронте, был разительным контрастом с настроениями тыла. Армия мечтала о победе над врагом и усматривала осуществление своих стремлений в молниеносном наступлении генерала Брусилова. Политиканы же мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности сравнительно часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленным слухами умом…
Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар». 17
Если великая княгиня Ольга в Ай-Тодоре хоть в какой-то мере утешалась рождением своего первенца Тихона, то остальные члены семьи находились в морально-угнетенном состоянии. Не было больше в России ни одного человека, способного прийти им на помощь; к тому же, связь с теми, кто находился на севере страны, была прервана.
В последние месяцы мощнейшей в мире империи Великий князь Александр Михайлович неоднократно пытался как-то повлиять на ситуацию, потому что казалось, что все еще можно изменить, все можно исправить.
«И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне все более и более озабоченным и все меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще чьих бы то ни было.
Восторг по поводу успехов Брусилова мало-помалу потухал, а взамен на фронт приходили из столицы все более неутешительные вести. Верховный Главнокомандующий пятнадцатимиллионной армией сидел бледный и молчаливый в своей Ставке, переведенной ранней осенью в Могилев. Докладывая государю об успехах авиации и наших возможностях бороться с налетами немцев, я замечал, что он только и думал о том, когда же я наконец окончу доклад и оставлю его в покое, наедине со своими думами. Когда я переменил тему разговора и затронул политическую жизнь в С.-Петербурге, в его глазах появилось недоверие и холодность. За всю сорокооднолетнюю дружбу я еще у него никогда не видел такого взгляда.
- Ты, кажется, больше не доверяешь своим друзьям, Ники? – спросил я его полушутливо.
- Я никому не доверяю, кроме жены, - ответил он холодно, смотря мимо меня в окно. А потом, как будто испугавшись собственной откровенности, добавил с прежним дружелюбием: - Останешься со мной на завтрак, Сандро? Расскажешь новости о маме и Ольге». 18
Пленники Ай-Тодора в то время могли еще гулять по парку, и эти прогулки отчасти скрашивали тягостное состояние души, отвлекая от мрачных дум. Что им теперь, когда-то именитым и всемогущим, оставалось делать, как не гулять по собственным паркам? России, оставшейся без царя, царские родственники были уже не нужны, каким бы они ни обладали опытом. Они еще могли гулять по собственным паркам, хотя тучи над ними уже сгущались.
«Часто во время прогулки по парку я встречал великого князя Николая Николаевича. Политические разногласия давно истончили наши отношения, а глубина общего горя делала излишними всякие обсуждения. И все же я думаю, что бывший Главнокомандующий начал понимать, пусть и слишком поздно, горькую правду моих оставшихся без внимания предупреждений».19
Это был тот самый великий князь Николай Николаевич, которого в августе 1915года сменил на посту главнокомандующего Император Николай Второй; тот самый Николай Николаевич, который вместе с генералом Алексеевым предлагал императору отречься от престола.
Вот как вспоминает о встрече с отрекшимся императором великий князь Александр Михайлович:
«Он (император) показал мне пачку телеграмм, полученных от главнокомандующих разными фронтами в ответ на его запрос. За исключением генерала Гурко, все они, и в частности генералы Брусилов, Алексеев и Рузский, советовали государю немедленно отречься от престола. Он никогда не был высокого мнения об этих военачальниках и оставил бы без внимания их предательство. Но в глубине пакета он нашел еще одну телеграмму с советом немедленно отречься, и она была подписана великим князем Николаем Николаевичем.
- Даже он! – сказал Ники, и впервые голос его дрогнул». 20
В юности цесаревич Николай Александрович провел два летних лагерных сбора в лейб-гвардии Гусарском полку, командиром которого был великий князь Николай Николаевич. 15 июля 1914 года началась Первая мировая война. 20 июля Император Николай 2 назначил великого князя Николая Николаевича Главнокомандующим.
«Великий князь – двухметровый великан, со сверкающими синими глазами – был самым уважаемым человеком в армии. «Вся натура его, - писал французский дипломат Морис Палеолог, - источала неистовую энергию. Его язвительная, обдуманная речь, быстрые, нервные движения, жесткий, крепко сжатый рот и гигантская фигура олицетворяли властную и пылкую храбрость». 21
Поучительно вспомнить, как еще в Х!Х веке святитель Феофан, затворник Вышинский, предупреждал о грозящей опасности:
«Сколько знамений показал Господь над Россией, - писал он, - избавляя ее от врагов сильнейших, и покоряя ей народы. Сколько даровал ей постоянных сокровищниц, источающих непрестанные знамения – в святых мощах и чудотворных иконах, рассеянных по всей Руси! И, однако ж, во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне падает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм, и гносеологические бредни с Божественным Откровением.
Зло растет: зловерие и неверие поднимают голову; вера и Православие слабеют. Ужели мы не образумимся? И будет, наконец, то же и у нас, что, например, у французов… Что там сделалось в малом объеме, того надобно ожидать со временем в больших размерах… Упаси нас, Господи!» 22
Ххх ххх ххх
Как хотелось бы сейчас им пройтись по горизонтальной тропе, соединяющей Ай-Тодор с Ливадией! Увы, эта тропа теперь была перекрыта – и для Сандро, и для Ники. В 1900 году по распоряжению великого князя эту тропу стали прокладывать от его имения по направлению к Ливадии, имению царя.
«Тропинка проходила среди виноградников, горного леса, нависающих скал, и с каждым ее поворотом открывался новый неповторимый вид на море и гряду Крымских гор. Несмотря на очень сложный горный рельеф, ее удалось проложить так, что на ней не имелось сколько-нибудь заметных подъемов и спусков, поэтому ее и назвали «Горизонтальной» дорожкой.
Николаю Второму, любящему дальние пешие прогулки, очень понравилась идея Сандро, и при отъезде в Петербург он отдал управляющему Ливадийским имением Л.Д.Евреинову указание о прокладке горизонтальной дорожки от «Розовых ворот» в Ливадии до стыковки в Верхней Ореанде с частью тропы, уже проложенной от Ай-Тодора. В 1901 году работы были полностью завершены, и горизонтальная дорожка (длиной 6 верст 143 сажени и шириной 1 сажень) стала одним из любимейших мест отдыха Романовых. Верхом или пешком они постоянно совершали по ней длительные прогулки, встречались друг с другом, заходили в гости, так как от дорожки были удобные спуски к имениям «Чаир», «Дюльбер», «Харакс, «Кичкине». 23
На теплом пышнозеленеющем юге великий князь Александр и цесаревич Николай в 1975 году познакомились.
В этих благодатных крымских местах, начиная с императора Николая Павловича, бывали на отдыхе все императорские семьи, сюда приезжали заграничные родственники, приезжали все великие князья.
«Той весной мы покинули Тифлис ранее обычного, чтобы провести шесть недель в крымском имении нашего дяди. На пристани в Ялте нас встретил сам государь (Император Александр 2) император, который, шутя, сказал, что хочет видеть самого дикого из своих кавказских племянников. Он ехал в коляске впереди нас по дороге в знаменитый Ливадийский дворец, известный своей роскошной растительностью.
Длинная лестница вела от дворца прямо к Черному морю. В день нашего приезда, прыгая по мраморным ступенькам, я налетел на улыбавшегося мальчика моего возраста, который гулял с няней, державшей ребенка на руках. Мы внимательно осмотрели друг друга. Мальчик протянул мне руку и сказал:
- Ты, должно быть, мой кузен Сандро? Я не видел тебя в прошлом году в Петербурге. Твои братья говорили мне, что у тебя скарлатина. Ты не знаешь меня? Я твой кузен Ники, а это моя маленькая сестра Ксения.
Его добрые глаза и милая манера обращения удивительно располагали к нему. Мое предубеждение в отношении всего, что было с севера, внезапно сменилось желанием подружиться именно с ним. По-видимому, я тоже понравился ему, потому что наша дружба, начавшись с этого момента, длилась сорок два года». 24 ( Восп. Вел.кн. Ал.Мих., стр.29-30)
Но теперь Романовы на этой благодатной земле оказались пленниками. Странно и больно было чувствовать себя на своей земле пленником. Но все это происходило еще в пределах нормы, впереди их всех ожидало нечто гораздо худшее. Наступило оно неожиданно.
«Я внезапно проснулся, почувствовав прикосновение чего-то холодного ко лбу, и поднял руку, чтобы понять, что это такое, но грубый голос произнес надо мною угрожающе:
- Не двигаться, а то пристрелю на месте!
Я открыл глаза и увидел двух людей, стоявших над моей кроватью. Судя по свету, пробивавшемуся через окна, было, вероятно, около четырех часов утра.
- Что вам угодно? – спросила жена. – Если вам нужны мои драгоценности, вы найдете их на столике в углу.
- Мы и не думали о ваших драгоценностях, - ответил тот же голос. – Нам нужны вы, аристократы! Всякое сопротивление бесполезно. Дом окружен со всех сторон. Мы представители Севастопольского совета. Потрудитесь слушаться моих приказаний.
Итак, наступило неизбежное. Стараясь сохранить самообладание, я сказал нашему почти невидимому собеседнику, что всецело готов подчиниться его приказам, но я прошу зажечь свет, чтобы убедиться в законности его «мандата».
- Эй, вы там? – закричал он кому-то в темноту. – Дайте огня! Гражданин Романов хочет увидеть подпись победоносного пролетариата.
В ответ из темноты раздался смех, и в комнату из коридора вошло несколько человек.
Свет зажгли. Комната наполнилась толпой матросов, вооруженных до зубов. Мне предъявили приказ.
Согласно приказу, наряду матросов предписывалось произвести подробный обыск имения, называемого Ай-Тодор, в котором жили гражданин Александр Романов и его жена Ксения Романова с детьми.
- Уберите, пожалуйста, ваши винтовки и дайте нам возможность одеться, - предложил я, думая, что если моя просьба будет уважена, то это означает, что нас намереваются увезти в тюрьму.
Но предводитель матросов, по-видимому, угадал мои мысли и иронически улыбнулся.
- Не стоит одеваться, гражданин Романов. Мы вас еще не собираемся увозить. Потрудитесь просто встать и показать нам весь дом». 25
«Обстановка в Крыму ухудшалась. Неподалеку от Ай-Тодора находился особняк Гужонов, крупных петроградских промышленников французского происхождения. Великая княгиня Ольга Александровна и полковник Куликовский дружили с ними и часто проводили вечера на их вилле. Однажды ночью в Ай-Тодор прибежал доктор семейства Гужонов и рассказал, что на их виллу напала шайка большевиков, разграбила особняк, убила хозяина, а жену его избила до потери сознания.
То была кровавая прелюдия к продолжительной и страшной драме. Вскоре Черноморский флот оказался под влиянием большевиков, в руки которых попали два самых крупных города в Крыму - Севастополь и Ялта. Обитатели Ай-Тодора узнавали то об одной кровавой расправе, то о другой. В конце концов, Севастопольский совет вынудил Временное правительство выдать ему ордер, который позволил бы его представителям проникнуть в Ай-Тодор и провести расследование "контрреволюционной деятельности" тех, кто там живет.
Однажды в четыре часа утра Великую княгиню и ее мужа разбудили два матроса, которые вошли к ним в комнату. Обоим было велено не шуметь. Комнату обыскали. Затем один матрос ушел, а другой уселся на диван. Вскоре ему надоело охранять двух безобидных людей и он поведал им, что его начальство подозревает, что в Ай-Тодоре скрываются немецкие шпионы. "И мы ищем огнестрельное оружие и тайный телеграф", - добавил он.
Через несколько часов в комнату пробрались два младших сына Великого князя Александра Михайловича и рассказали, что в комнате Императрицы Марии Федоровны полно матросов, и она бранит их почем зря.
- Зная характер Мама, я испугалась: как бы не случилось худшее, - заявила Великая княгиня, - и, не обращая внимания на нашего стража, бросилась к ней в комнату.
Ольга нашла мать в постели, а ее комнату в страшном беспорядке. Все ящики комодов пусты. На полу одежда и белье. От платяного шкафа, стола и секретера оторваны куски дерева. Сорваны гардины. Ковер, покрывавший пол, на котором в беспорядке валялись вещи, разодран, видны голые доски. Матрац и постельное белье наполовину стащены с кровати, на которой все еще лежала миниатюрная Императрица-Мать. В глазах ее сверкал гнев. На брань, которою поливала погромщиков Мария Федоровна, те не обращали ни малейшего внимания. Они продолжали заниматься своим подлым делом до тех пор, пока особенно ядовитая реплика, которую они услышали от пожилой женщины, лежавшей на постели, не заставила их намекнуть на то, что им ничего не стоит арестовать старую каргу.
Лишь вмешательство Великого князя Александра Михайловича спасло Вдовствующую Императрицу. Однако, уходя, большевики унесли с собой все семейные фотографии, письма и семейную Библию, которой так дорожила Мария Федоровна.
Большевики двинулись в обратный путь, но никто в Ай-Тодоре не мог сказать, когда они придут снова. В конце дня шофер Вдовствующей Императрицы решил переметнуться на сторону большевиков и уехал на единственном автомобиле, который был в имении. Единственным средством передвижения, оставшимся в Ай-Тодоре, была допотопная конная повозка. В имении Дюльбер, где жили со своими женами Великие князья Николай Николаевич и Петр Николаевич, тоже все переворошили в поисках оружия.
В тот день, когда у ворот Ай-Тодора поставили часовых, его обитатели распрощались со свободой. Никому не разрешалось ни входить, ни покидать имение. Единственное исключение составляли полковник Куликовский и его жена, которая, выйдя замуж за простого смертного, перестала считаться Романовой.
- Уцелевшая повозка сослужила нам добрую службу. Мы с мужем были заняты целыми днями: покупали продукты, навещали друзей, собирали информацию о последних событиях в Крыму и за его пределами. Со временем наши охранники поняли, что мы такие же люди, а не дикие звери. Некоторые из них даже отдавали честь Мама, когда встречались с нею в парке.
В конце концов было решено, что Великая княгиня со своим мужем оставят особняк и поселятся в так называемом "погребе" на опушке парка - напоминающем амбар здании с большим винным погребом и помещением для хранения винограда. На втором этаже его находились две небольшие комнаты. В погреб перенесли и большую шкатулку с драгоценностями Императрицы-Матери. Обшарив ее спальню от пола до потолка, налетчики не догадались даже взглянуть на шкатулку, стоявшую на виду - на столе в спальне». 26
«Ранней осенью процесс революционного разложения достиг своего апогея. Дивизии, бригады и полки перестали существовать, и толпы грабителей, убийц и дезертиров наводнили тыл.
…Мы ежедневно ожидали падения Временного правительства и были в мыслях с нашими далекими родными. За исключением царя и его семьи, которых перевезли в Тобольск, все остальные находились в С.-Петербурге.
Но наступил день, когда наш комиссар не явился. Это могло иметь только одно объяснение: мы должны готовиться к встрече с новыми правителями России. В полдень у ворот нашего имения остановился запыленный автомобиль, из которого вылез вооруженный до зубов гигант в форме матроса. После короткого разговора при входе он вошел ко мне без доклада.
- Я получил приказ Советского правительства, - заявил он, - взять в свои руки управление всем этим районом.
Я попросил его сесть.
- Я знаю вас, - продолжал он. – Вы бывший великий князь Александр Михайлович. Неужели вы не помните меня? Я служил в 1916 году в вашей авиационной школе.
Под моим начальством служило две тысячи авиаторов, и, конечно, я не мог вспомнить его лицо. Но это облегчало установление отношений с нашим новым тюремщиком.
Он объяснил мне, что «по стратегическим соображениям» мы должны будем переехать в соседнее имение «Дюльбер», принадлежащее моему двоюродному брату, великому князю Петру Николаевичу.
Я уже долго не слыхал этого военного термина. Что общего имели «стратегические соображения» с содержанием моей семьи под стражей? Разве что можно было ожидать турецкого десанта?
Он усмехнулся:
- Нет, дело обстоит гораздо хуже, чем вы думаете. Ялтинские товарищи настаивают на вашем немедленном расстреле, но Севастопольский совет велел мне защищать вас до получения приказа от товарища Ленина. Я не сомневаюсь, что Ялтинский совет попробует захватить вас силой, и поэтому приходится ожидать нападения из Ялты. Дюльбер, с его высокими стенами, легче защищать, чем Ай-Тодор, - здесь местность открыта со всех сторон.
Он достал план Дюльбера, на котором красными чернилами были отмечены крестиками места для расстановки пулеметов. Я никогда не думал, что прекрасная вилла Петра Николаевича имеет так много преимуществ с чисто военной точки зрения. …Благодаря его предусмотрительности Севастопольский совет располагал в ноябре 1917 года хорошо укрепленной тюрьмой.
События последующих пяти месяцев подтвердили справедливость опасений новых тюремщиков. Каждую вторую неделю Ялтинский совет посылал своих представителей в Дюльбер, чтобы вести переговоры с нашими неожиданными защитниками».27
«Как предельно красноречиво выражался Задорожный (гигант, бывший авиатор), каждому из его подчиненных было бы чрезвычайно лестно расстрелять великого князя, но не ранее чем Севастопольский совет отдаст об этом приказ. По его мнению, большевистское правительство осуществляло свою власть над Крымом через посредство Севастопольского совета, а Ялтинский совет состоял из налетчиков, объявивших себя коммунистами.
Великий князь Николай Николаевич не мог понять, почему я вступал с Задорожным в бесконечные разговоры.
- Ты, кажется, думаешь, - говорил мне Николай Николаевич, - что можешь переменить взгляды этого человека. Достаточно одного слова его начальства, чтобы он пристрелил тебя и нас всех с превеликим удовольствием.
Это я и сам прекрасно понимал, но должен сознаться, что в грубости манер нашего тюремщика, в его фанатической вере в революцию было что-то притягательное. Во всяком случае, я предпочел его грубую прямоту двуличию комиссара Временного правительства. Каждый вечер, перед тем как идти ко сну, я полушутя задавал Задорожному один и тот же вопрос: «Ну что, пристрелите вы нас сегодня ночью?» Его обычное обещание не принимать никаких «решительных мер» до получения телеграммы с севера до известной степени успокаивало». 28
«В феврале 1918 года разногласия между обоими советами обострились. Задорожный заставил своих узников Ай-Тодора перебраться в Дюльбер - серое, похожее на крепость здание, обнесенное высокой прочной стеной, которое было легче защищать от нападения, чем изящный белокаменный дворец в Ай-Тодоре.
- И снова мы с мужем оказались на свободе. Я и представить себе прежде не могла, что быть замужем за незнатным человеком так выгодно.
Однако вскоре супруги пожалели об обретенной ими свободе. Они остались в Ай-Тодоре одни - во власти любых случайных налетчиков. Не могли они и связаться с кем-либо из обитателей Дюльбера. Не желая рисковать, Задорожный приказал своим людям бдительно охранять имение днем и ночью. Иногда Великая княгиня поднималась на гору, возвышавшуюся над Дюльбером, в надежде кого-нибудь увидеть. Раз или два ей удалось разглядеть Императрицу- Мать». 29
«Главным лишением нашего заключения было полное отсутствие известий откуда бы то ни было. С недостатком жизненных припасов мы примирились. Мы посмеивались над рецептами изготовления шницеля по-венски из морковного пюре и капусты, но для преодоления мрачного настроения, которое получалось от чтения советских газет, были бы бессильны юмористы всего мира.
…Около полуночи Задорожный постучал в дверь нашей спальной и вызвал меня. Он говорил грубым шепотом:
- Мы в затруднительном положении. Давайте обсудим, что делать. Ялтинская банда его таки пристрелила.
- Кого? Орлова?
- Нет… Орлов спит в своей постели, с ним все в порядке. Она расстреляла того болтуна. Как он и говорил, они потеряли терпение, когда он явился с пустыми руками, и пристрелили его по дороге в Ялту. Только что звонил по телефону Севастополь и велел готовиться к нападению. Они высылают к нам пять грузовиков с солдатами, но Ялта находится отсюда ближе, чем Севастополь. Пулеметов я не боюсь, но что мы будем делать, если ялтинцы пришлют артиллерию? Лучше не ложитесь и будьте ко всему готовы. Если нам придется туго, вы сможете, по крайней мере, хоть заряжать винтовки.
Я не мог сдержать улыбки. Моя жена оказалась права.
- Я понимаю, что все это выглядит довольно странно, - добавил Задорожный, - но я хотел бы, чтобы вы уцелели до утра. Если это удастся, вы будете спасены.
- Что вы хотите этим сказать? Разве правительство решило нас освободить?
- Не задавайте вопросов. Будьте готовы.
Он быстро удалился, оставив меня совершенно озадаченным.
Я сел на веранде. Была теплая апрельская ночь, и наш сад был полон запаха цветущей сирени. Я сознавал, что обстоятельства складываются против нас. Стены Дюльбера, конечно, не могли выдержать артиллерийской бомбардировки. В лучшем случае севастопольцы доберутся до Дюльбера в четыре часа утра, а самый тихоходный грузовик проедет расстояние между Ялтой и Дюльбером максимум за час.
Моя жена появилась в дверях и спросила, в чем дело.
- Ничего особенного. Задорожный просил меня посмотреть прожекторы. Они опять испортились.
Я вскочил, так как мне показалось, что вдали послышался шум автомобиля.
- Скажи мне правду, - просила жена.- Я вижу, что ты взволнован. В чем дело? Ты получил известие о Ники? Что-нибудь нехорошее?
Я ей в точности передал разговор с Задорожным, и она облегченно вздохнула. Она не верила, что сегодня ночью с нами случится что-нибудь недоброе, и предчувствовала приближение конца страданиям. Я с ней не спорил. Я только восхищался ее верой и отвагой.
Между тем время шло. Часы в столовой пробили час. Задорожный прошел мимо веранды и сказал, что теперь их можно было ожидать с минуты на минуту.
- Жаль,- заметила жена, - что они захватили Библию мамы. Я бы наугад открыла ее, как это мы делали в детстве, и прочла, что нам готовит судьба.
Я направился в библиотеку и принес карманное издание Священного Писания, которое летом не заметили делавшие у нас обыск товарищи.
Она открыла ее, а я зажег спичку. Это был 28-й стих 2-й главы книги Иоанна Богослова: «И дам ему звезду утреннюю».
- Вот видишь, -сказала жена, - все будет благополучно!
Ее вера передалась и мне. Я сел и заснул в кресле. А когда вновь открыл глаза, то увидел Задорожного. Он стоял передо мной и тряс меня за плечо. Широкая улыбка играла на его лице.
- Который сейчас час, Задорожный? Сколько минут я спал?
- Минут? – он весело засмеялся. – Вы хотите сказать часов! Теперь четыре часа. Севастопольские грузовики только что приехали сюда с пулеметами и вооруженной охраной.
- Ничего не понимаю… Те из Ялты, они должны были быть здесь уже давным-давно? Если…
- Если…что?- он покачал головой и бросился к воротам.
В шесть часов утра зазвонил телефон. Я услышал громкий голос Задорожного, который взволнованно говорил: «Да, да… Я сделаю, как вы прикажете…»
Он вышел снова на веранду. Впервые за пять месяцев я видел, что он растерялся.
- Ваше Императорское Высочество! – сказал он, опустив глаза.- Немецкий генерал прибудет сюда через час.
- Немецкий генерал? Вы с ума сошли, Задорожный. Что с вами случилось?
- Пока еще ничего, - медленно ответил он. – Но боюсь, что случится, если вы не примете меня под свою защиту.
- Как могу я вас защищать? Я вами арестован.
- Вы свободны. Два часа тому назад немцы заняли Ялту. Они толь ко что звонили сюда и грозили меня повесить, если с вами что-нибудь случится.
Моя жена впилась в него глазами. Ей казалось, что Задорожный спятил с ума.
- Слушайте, Задорожный, не говорите глупостей! Немцы находятся еще в тысяче верст от Крыма.
- Мне удалось сохранить в тайне от вас передвижение немецких войск. Немцы захватили Киев еще в прошлом месяце и с тех пор делали ежедневно на восток от 20 до 30 верст. Но, ради Бога, Ваше Императорское Высочество, не забывайте, что я не причинил вам никаких ненужных страданий! Я исполнял только приказы!
Было бесконечно трогательно видеть, как этот великан дрожал при приближении немцев и молил меня о защите.
- Не волнуйтесь, Задорожный, - сказал я, похлопывая его по плечу. – Вы очень хорошо относились ко мне. Я против вас ничего не имею».30
«3 марта 1918 года был заключен Брестский мир. По условиям договора огромные территории в западной части России отдавались Германии. Одно из условий предоставляло немцам право оккупировать Крым. Ялтинский совет решил ликвидировать Романовых до прихода немцев.
Разведчики Задорожного предупредили его о том, что ялтинцы намерены подвергнуть Дюльбер артиллерийскому обстрелу. Гигант-матрос, прекрасно сознавая, что, имея под своим началом сравнительно немного людей, не сможет защитить имение от нападения крупного отряда, рискнул послать в Севастополь за подкреплениями. Однако Ялта ближе к Дюльберу, чем Севастополь. Доктор Малама предупредил Великую княгиню и полковника Куликовского о неминуемой опасности.
- В тот день я была так встревожена, что едва не лишилась чувств, - вспоминала Ольга Александровна. - Муж пошел на встречу с нашим вежливым комиссаром, который совсем потерял голову. Потом к нам снова пришел доктор Малама. Едва он успел присесть, как со стороны дороги послышались дикие вопли. Мы кинулись к двери и увидели нескольких татарок, бежавших мимо нашего дома. Одна из них крикнула мне: "Они убьют нас всех!", и в этот момент вернулся мой муж. Я завернула ребенка в одеяла и мы побежали к берегу.
Несколько часов они скрывались среди скал. А потом стали пробираться в сторону Дюльбера. На первый взгляд, все было спокойно.
- Вы только представьте себе! Я, Романова, стояла у ворот имения и умоляла большевиков, чтобы они взяли меня в плен! К тому времени стало почти темно.
Часовые не хотели их впускать. Ольга и ее муж узнали, что за несколько часов до этого крупный отряд, прибывший из Ялты, попытался проникнуть в крепость и увести с собой узников, но люди Задорожного отбили атаку.
- Тогда ялтинцы пообещали вернуться на следующий день. На обратном пути они наткнулись на нашего милого комиссара и закололи его штыками.
Иззябшие, голодные, измученные, тревожась за здоровье ребенка, Ольга Александровна и ее муж стали подниматься на другую гору в поисках убежища. В доме одного из их друзей им предоставили кров, пищу и постели.
- Утром нас разбудили возбужденные голоса. У меня чуть не разорвалось сердце, когда я увидела улыбающееся лицо какого-то человека, который сообщил нам, что ночью врага разбили. Наши родные в Дюльбере свободны.
Оказалось, что по приказу кайзера на спасение членов Императорской фамилии от ялтинского отряда и расстрела была брошена передовая колонна немецких войск. Немцы прибыли на рассвете, когда ялтинские налетчики успели сломать ворота крепости. Императрица Мария Федоровна и остальные члены фамилии находились на волоске от смерти.
- Я даже не знала, радоваться мне или печалиться. Надо же такому случиться! Нас, Романовых, спасает от нашего же народа наш злейший враг, кайзер! Что может быть унизительнее этого! - свидетельствовала Великая княгиня.
Немецкий офицер, командовавший частью, освободившей Дюльбер, намеревался расстрелять всех большевиков, в том числе людей Задорожного и его самого, который только что вернулся из Севастополя. Каково же было изумление немца, когда все Великие князья принялись уговаривать его пощадить этих людей.
- Этот немец, - сказала Великая княгиня, - должно быть, подумал, что от долгого заточения мы рехнулись! Последний штрих к гротескной этой картине добавила Мама. Полагая, что Германия все еще находится в состоянии войны с Россией, она отказалась принять немецкого офицера, который спас ее от русской пули.
Несколько дней спустя Задорожный и его матросы покидали Ай-Тодор. Они титуловали своих недавних пленников и целовали им руки.
- Я глядела им вслед, и сердце мое было наполнено глубокой благодарностью. Они вели себя порядочно. Они не только спасли нам жизнь, но и возродили в нас веру в природную доброту русского народа. По крайней мере, для меня это было гораздо важнее, чем жизнь».31
Некоторые моменты воспоминаний Великого князя Александра Михайловича и Великой княгини Ольги не совпадают, возможно, оттого, что один описывал события изнутри, будучи заточенным в Дюльбере, а другая – снаружи, наблюдая события со стороны. Но, возможно, какие-то детали просто с течением времени стерлись из памяти.
С севера известий не было, и об участи царской семьи и других великих князей все они узнали гораздо позднее, и уже не на своей земле.
«Желая увидеть глав союзных правительств, собравшихся тогда в Париже, чтобы представить им доклад о положении в России, я обратился к адмиралу Кэльторпу с письмом, в котором просил его оказать содействие моему отъезду в Крым до отъезда моей семьи, которая должна была тронуться в путь в марте 1919 года. Адмирал послал за мною миноносец, чтобы доставить меня из Ялты в Севастополь, и мы условились с ним, что я покину Россию той же ночью на корабле его величества «Форсайт».
Странно было видеть севастопольский рейд, пестревший американскими, английскими, французскими и итальянскими флагами. Я напрасно искал среди этой массы флагов русский флаг или же русское военное судно. Взглянув на ветки остролистника, украшавшие мою каюту, я вдруг вспомнил, что русское 11 декабря соответствовало западноевропейскому Сочельнику. Было бы неудобно нарушать веселое настроение моих хозяев своим горем, а потому я извинился, что не буду присутствовать на торжественном обеде в кают-компании, и поднялся на палубу.
«Форсайт» увеличивал скорость, и береговые огни мало-помалу скрывались из вида. Когда я обернулся к открытому морю, то увидел Ай-Тодорский маяк. Он был построен на земле, которую мои родители и я возделывали в течение последних сорока пяти лет. Мы выращивали на ней сады и трудились на ее виноградниках. Моя мать гордилась нашими цветами и фруктами. Мои мальчики должны были закрывать рубашки салфетками, чтобы не запачкаться, поедая великолепные сочные груши. Было странно, что, утратив много лиц и событий, память моя сохранила воспоминание об аромате и вкусе груш из нашего имения в Ай-Тодоре. Но еще более странно было сознавать, что, мечтая 50 лет своей жизни об освобождении от стеснительных пут, которые на меня налагало звание великого князя, я получил наконец желанную свободу на английском корабле». 32
1.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича,стр.297
1. Николай Тальберг. Кара Божия. См. Голгофа и спасение России. Одесса, 2001г., стр. 23
2. Епископ Митрофан (Баданин). Духовные истоки русской революции. Изд. «Отчий дом», М., 2018, стр.5
3.Мемуары Великой княгини Ольги Александровны, стр.79
4.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, М.,1999,стр.272
5. 1.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, М.,1999,стр.259
6.Мемуары Великой княгини Ольги Александровны, стр.79
7.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича. Стр.277
8.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.277-279
9. Мемуары Великой княгини Ольги Александровны, стр.
10. Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени. М., 1993, стр.184
11.Мемуары Великой княгини Ольги Александровны, стр.
12.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.197
13. Там же, стр.198
14. Мемуары Великой княгини Ольги, стр. 81
15. Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр. 282
16. Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.283-284
17.Там же, стр. 259-260
18.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр. 260
19.Там же, стр. 288
20.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр. 273
21.Вольдемар Балязин. Тайны дома Романовых. М., ОЛМА ПРЕСС,2006,стр.430
22.Очерк о святителе Феофане архиепископа Аверкия «Провозвестник кары Божией русскому народу». Джорданвиль,1964г
23.Романовы и Крым. М., Издательская фирма «Крук», 1993,стр. 141
24.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.29-30
25.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.284-285
26.Мемуары Великой княгини Ольги, стр. 82
27.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.288-289
28.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.290-291
29.Мемуары Великой княгини Ольги, стр.84
30.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича, стр.293-296
31.Мемуары Великой княгини Ольги Александровны, стр.84-85
32.Воспоминания Великого князя Александра Михайловича,стр.297