Глава 3.
Чай был крепким и горячим. Его терпкая сладость разливалась внутри и Елизавета Марковна, глядя в окно, начала рассказывать.
- Катенька наша была долгожданным ребёнком. Много лет у нас с Павлушей не было детей. И, когда мы уже отчаялись и смирились, Господь дал нам нашу доченьку. Это великое счастье - слышать смех своего ребёнка, обнимать его маленькое, хрупкое тельце, целовать, пахнущую молоком, макушку. Мы с мужем были невероятно счастливы.
Слабенькая она у нас была и очень часто болела. Наверно все дети в детстве болеют. Но для меня каждая её простуда была ножом по сердцу. Я ночами сидела возле её постели и боялась. Сама не знаю чего, но мне было страшно оставлять её в тот момент, когда моей дочери было плохо.
Но, не смотря на все трудности, наша Катюша была невероятно нежной и любящей девочкой. Бывало жарю утром блинчики, она очень любила на завтрак блинчики с малиновым вареньем, а она подойдет тихонечко сзади и хватает горячий блинчик с тарелки. Я оглянусь, увижу, что она стоит босая и начинаю её бранить.
Застудишься, говорю, на холодном полу. А она прижмется к моей руке своим худеньким личиком, сощурится, как лисичка, и говорит:
- Мамочка, как же я тебя люблю.
Ну как после этого на неё сердится.
Она была домашним ребёнком. Не любила бегать по двору с оравой орущих ребят. Ей нравилось сидеть у окна и рисовать фантастические рисунки. Павлуша скептически относился к её творчеству. Говорил, что картина должна услаждать взор и быть понятной. Он у меня вообще консерватор был, не любил того, что было сложно воспринимать и что выходило за рамки общепринятого.
Я всегда ему говорила, что искусство, это не только Репин, Шишкин, Айвазовский, но и Матисс, Пикассо, Шагал. Он только фыркал в ответ, а я смеялась.
Потом Катенька увлеклась флейтой. Ах, как красиво она играла! Даже Павлик откладывал в сторону свою газету и слушал с улыбкой на губах.
Однажды она пришла из музыкальной школы и сказала:
- Мамочка, а Юрий Игоревич сказал, что меня ждёт большое будущее и я, возможно, стану знаменитой флейтисткой. Ты хочешь, чтобы я стала знаменитой?
- Не важно будешь ли ты знаменитой или не знаменитой. Важно быть счастливой, - ответила я ей, а сама подумала, что ещё несколько лет и моя девочка станет взрослой. А это так грустно, когда дети вырастают и становятся самостоятельными.
- Вот и я не хочу становиться знаменитой. Ведь это все про меня будут знать, всем захочется со мной дружить, все будут смотреть на меня и восхищаться. А я не люблю, когда на меня все смотрят. Поэтому я буду просто играть на флейте, но знаменитой не буду, - говорила она и серьезно морщила лобик.
Какая же она была смешная в этот момент. Маленькая, серьезная и смешная.
Но, игра на флейте, не мешала ей продолжать заниматься рисованием. Как бы Павел не ворчал, но он гордился нашей дочерью. Он даже несколько её рисунков оформил в рамочки и повесил на стену в гостиную.
Однажды к нам в гости, на день рождения мужа, пришли его коллеги с работы. Был среди них неразговорчивый, но всеми уважаемый, Борис Ефимович. Он раньше работал кардиологом в поликлинике мужа, а потом ушёл в областную больницу. Какой-то у него вышел конфликт с пациенткой, Павлуша не любил о работе говорить дома, и Борису Ефимовичу пришлось уйти.
Так вот, когда гости пили, ели, рассказывали смешные истории, он смотрел по сторонам и заметил картины Катюши. Он подошёл поближе и долго на них смотрел. А потом, когда мужчины вышли на балкон подышать свежим воздухом, он подошёл ко мне и спросил чьи это рисунки. Я с гордостью ответила, что это наша дочь прекрасно рисует.
На тот момент её не было дома. Она, чтобы не стесняться большого количества гостей, решила уйти к моей матери с ночёвкой.
Борис Ефимович попросил показать, если возможно, ещё рисунки. Почему бы и нет, подумала я, и повела его в комнату Катюши. Достала папку с её рисунками и разложила их перед ним. У него загорелись глаза, когда он рассматривал каждую её работу. А потом меня позвал муж и я была вынуждена оставить Бориса Ефимовича одного.
Продолжение следует...