Дом с красным забором
Если сесть в центре Лондона на вокзале Черинг Кросс на поезд, идущий в юго-восточном направлении, спустя минут сорок можно попасть в заколдованный круг.
На самом деле, туда ведёт и автобус, предположительно, от станции Гринвич. А, может, и вовсе с другого конца города. В том числе и ночной. Его номер на ум не приходит, а тот, что медленно ползает туда-сюда днём (или это гипнотический голос в записи, объявляющий остановки, отнимает у него скорость) – сто шестьдесят первый.
Он привезёт вас в хитрое сплетение улиц и улочек, а, главное, лугов, весной покрывающихся одуванчиками. И к дому посреди них, с цветными ветряными мельницами и рыжим котом. Милому дому за белым, но кажущимся красным, забором – быть может, почтовый ящик у забора – железный и красный, а деревянные колышки – белые. К милому дому, скрывающему страшные тайны.
Подростки играли на бильярде. Одетые в джинсы и кожаные куртки, они обсуждали своих девушек, общих знакомых и спорт. И музыку.
Джукбокс у стены играл что-то попсовое. По телику – то ли футбол, то ли скачки. Бокс или, может, хоккей – барменша призналась, что мечтает свалить в Канаду.
Что-то смущало в этом месте. Во всём районе и конкретно в этом пабе.
Столики были слишком низкие, диваны слишком кожаные, владельцы заведения слишком смешливые. Бильярдный стол был синим. А человек, разговорившийся со мной здесь на прошлой неделе, этим вечером, на улице в другом районе, чуть севернее, побелел при виде меня и моей попытки вновь с ним заговорить.
Подростки казались обычными. Им было лет по девятнадцать, наверное. Но в какой-то момент приехал молодившийся мужик лет сорока и посмотрел на меня оценивающе. И на вопрос, кто он, ответил мне, что он им всем отец. Или чей-то дядя. Я ничего не поняла. Уже в дверях, когда он уходил, а я попыталась его остановить, в его лице промелькнуло что-то мягкое, когда он, словно немного смущаясь, сказал мне, что женат.
Он уехал. А мы все остались. Мы набились в какую-то малолитражку, человек шесть-семь, все парни и я, и поехали на какую-то заправку, за чипсами, газировкой и, как я поняла из разговора, «вырубать». Они разговаривали очень быстро, всё это звучало как диалект, я еле разбирала слова.
А потом мы приехали в этот дом. Дверь из кухни в сад была открыта, и за ней были тёмная ночь и медлительный рыжий кот. Он не захотел дать мне себя погладить.
Мы остались то ли втроём, то ли вчетвером. Они были абсолютно заняты собой. Я им вообще была неинтересна. Я не понимала, почему, и что происходит: мы же ехали веселиться, а приехали в это странное место, и они спорят о чём-то друг с другом, переходя на крик и жестикулируя уже с час, а мне не разобрать, о чём. Меня игнорируют.
Я выяснила, что у того, что мне сразу понравился, есть девушка, и она для него много значит, и это очень серьёзно. А ещё один, угловатый, высокий, в широких голубых джинсах и кепке, с вьющимися волосами и хитрыми голубыми глазами, всё вился вокруг меня и что-то спрашивал. Но не конкретное. Ему важны были скорее мои эмоции. Я смотрела на него и думала, что он похож на того, кто пытается быть похожим на подростка, а самому уже лет тридцать может быть. А, может, мне кажется. И тут я поняла, что они все неуловимо похожи между собой, тем, что они, наверное, все в той или иной степени «трудные». И вспомнила слова того мужика, который меня было заинтересовал, о том, что он их папочка.
Не помню, в какой момент я вышла в коридор. Славный домик. Комната справа от входа. Просторная, в ней камин, белая кожаная мебель, но свет потушен, темно. Много каких-то рамочек везде. А в коридоре стены увешаны чёрно-белыми фотографиями.
Лестница ведёт в спальни на втором этаже. В одной из них я скоро окажусь с «тридцатилетним», но всё будет более, чем невинно. Мы будем лежать в одежде, он – спать и слушать меня и настаивать на том, что они (кто – они?) могут помочь, а я – трястись от догадок и увиденного.
Я увидела чёрно-белую фотографию в рамке. На стене в лестничном пролёте. Остальные были стилизованные. Казались такими. Он сказал, что на них – люди, стоявшие у истоков района. Лавочники, зажиточные всякие дельцы и т.п. Ещё были детские фотографии – он сказал, что это то ли он сам и его братья и сёстры, то ли только они. Но фотография в пролёте была другой. На ней были дети и старик. Возможно, пара стариков. Я не могла вспомнить, смеялись ли дети или были напряжены. Я точно помнила, что у них словно не было глаз. Как-будто кто-то создал такой эффект. Глаза были, но лишь тёмные круги вместо зрачков и взглядов. Это было ужасно. Они сидели в ряд, дети на коленях у стариков, и старики широко улыбались. В этом было нечто гипнотическое и отталкивающее, и скорее всего, дети выглядели несчастными, а старики доминирующими. И гипнотическое – в том смысле, что круги вместо глаз гипнотизировали. Глядя на это, ты терял самообладание.
Я лежала на кровати в одной из двух спален – во второй два мальчика спали вдвоём, под одним одеялом, мне показалось, что в обнимку. Одним из них был тот с девушкой, он писал и звонил ей, перед тем, как лечь в постель. Я лежала в соседней комнате и смотрела в потолок. И не могла поверить глазам: он весь был в следах от кисти, которой его белили. И кисть эта явственно вырисовывала шестёрки. Весь потолок в белых размашистых шестёрках.
Я спросила этого парня, боялся ли он когда-нибудь каких-нибудь людей и сказала, что однажды попала в передрягу за границей и очень боялась. А он начал настаивать на том, чтобы я рассказала подробности. Очень серьёзно говорил мне, что, если я всё расскажу, они помогут. Потому что они могут помочь. Но им главное – знать. И я, разумеется, перевела разговор на другую тему. Хоть это и было трудно. Миссия помощи и жажда знать были в те минуты, мягко говоря, ярко выражены.
Наутро я хлопнула дверью и подумала об оставшемся там коте как о невольном соучастнике всего, что творится под этими небом и потолком. И за этим забором. Белым ли, красным – кричащем о детях на коленях у стариков.
07. 2020