Советские люди
Молоко было прокисшим. Сергеич глянул на пробку. Так и есть. Просроченное. Второй раз он попадается на этот обман. Обычно продукты покупала его жена Лиза. Она подолгу перебирала товар на витрине, читала состав, сроки годности, а он стоял с медленно наполняющейся корзиной и ворчал. Но Лиза уехала к дочери в Казань помогать в связи с рождением второго внука. Муж дочери работал на двух работах, выплачивая ипотеку, а пятилетний Миша требовал к себе внимания не меньше, чем двухмесячный брат.
Досада за свою невнимательность и положение, что он сегодня останется без своего любимого омлета медленно заполняла его. Он решительно встал, положил початую бутылку молока в пакет и вышел на улицу.
Продавец на кассе лениво глянула на бутылку и протянул:
- Чек давайте.
Чека у Сергеича не было. Он никогда не брал чек на кассе. И даже когда ему этот чек бросали в маленькое блюдце на кассе вместе со сдачей, брезгливо выкидывал его в ближайшую урну.
- Нет у меня чека. Да вы посмотрите, у вас такие же бутылки стоят на витрине. Я полчаса назад был. Можете по камерам посмотреть.
- Мужчииина - так же лениво протянула кассирша - вы что, не понимаете? Нет чека-нет дела. Как я товар списывать буду. Сама платить? У меня зарплата десять тысяч. А вы принесли какую-то дрянь из соседнего магазина и хулиганите тут.
- Я хулиганю?! Вы продали мне просроченный товар, и обвиняете меня в мошенничестве?. Как вы смеете!
- Вася,- повернулась кассирша к выходу - тут клиент буйный. Разберись.
К кассе неторопливой походкой, помахивая недоразгаданным кроссвордом, подошёл мужчина в темной форме.
- Люсик, в чём дело?
- Да, вот, дедок принёс какую-то гадость и хочет за неё деньги.
- Мужик пошли-ка к выходу. Не мешай девушке работать.
Между дверями магазина он двумя пальцами взял за лацкан пиджака Сергеича и слегка тряхнул.
- Слушай сюда, мужик. Ты сейчас уйдёшь по тихому и не будешь вызывать у меня подозрение в краже тобой товара из нашего магазина. Даю три минуты и вызываю полицию. И тогда ты уже будешь фигурантом, и объяснятся будешь в другом месте.
- Да я ветеран… да я ни копейки, да я тридцать пять лет…
Дыхание от возмущения стало прерывистым. Недоумение, злость, растерянность, всё перемешалось, разбухло у него в горле и мешало говорить.
- Уже две минуты прошло, мужик…
И тут ко всем чувствам прибавился страх. Страх не полиции, и даже не этого бугая. Страх от их ленивой уверенности в собственных силах, не в правоте, а именно силе. В силе их положения. Он молча положил спорную бутылку молока в пакет и вышел из магазина. Страх прошёл через пять минут, когда он переходил площадь Ленина. Но злость и досада по-прежнему комом стояли у него пониже гортани. Он дошел до ближайшего сквера и тяжело опустился на скамейку.
"Ох, капиталисты гребаные. Ваша власть! При советской-то власти вас бы сейчас ОБХСС, вас бы Народный контроль так нагнул! В ногах бы валялись, прощение просили. Дельцы. Буржуи. Ну и живите по своим буржуйским законам. Скорее загнётесь. А раз так и я буду…"
Он ещё не понял, что такое «буду», но решительно встал и пошел домой. По пути он отметил, что не подошёл к плачущему пятилетнему мальчику, одиноко стоящему на тротуаре. «Мать бизнесменша, поди, в погоне за прибылью и про ребёнка забыла». Он грубо осадил паренька, спросившего его, как пройти на улицу Тургенева. «Ничего. Денег на приезд в наш город хватило. Хватит и на такси». А потом он увидел, как у женщины, идущей к нему напротив какой-то шкет вырвал сумочку и побежал в его сторону. Сергеич даже не дёрнулся. А мог бы и подножку, хотя бы, подставить. «Подумаешь, выручку спёрли. Ничего. Цены в своей фирме поднимет. Компенсирует».
Домой он пришёл разбитым. Ком в горле не исчезал. Он взял остатки молока, вышел на балкон и вылил его на припаркованный внизу «Мерседес». Но и это не улучшило его настроение.
Он вышел в подъезд и позвонил в квартиру напротив. Дверь открыла дородная не по годам женщина.
- Маш, я к Виктору. Лиза, уезжая, попросила передвинуть шкаф, а один я не справлюсь.
Маша крикнула куда-то в глубину квартиры:
- Вить, иди, помоги Сергеичу- и пошла на кухню.
В квартире Сергеича Виктор прошёл в зал и по-хозяйски уселся в кресло.
- Ну, Лёш, разливай. Я по роже твоей сразу понял, есть повод.
С Виктором они проработали на одном заводе не один десяток лет и успели оба выйти на пенсию до его закрытия. Но боль за смерть своего предприятия сближала их больше, чем общие болячки.
- У меня коньяк есть. Дагестанский. Иди на кухню нарежь колбасы, а я в заначку залезу.
После первой рюмки комок в горле стал таять.
- Ну, давай жалься, что там у тебя случилось? Хотя, подожди. Сначала я свою хохму расскажу. А то забуду.
Виктор отложил надкусанный кусок колбасы и удобней уселся в кресле.
- Пошёл, значит, я сегодня в собес. Иду это я переулком и тут, возле нового дома, ты знаешь, стоит старуха у открытого канализационного колодца и всех прохожих предупреждает, чтобы обходили эту дыру. Рядом крышка лежит. Ну, я прошёл. Через полтора часа иду назад, а старушка так и стоит. Я подхожу к ней и спрашиваю «Давно стоите, мадам?» А она мне «С утра. Крышка тяжёлая. Сама я её на место не положу, а люди могут упасть. Здесь низинка и темно». Я спрашиваю «Оно тебе надо, бабка?» А она взглянула на меня удивлённо. Столько в это взгляде было досады за моё непонимание, за мой вопрос. «Как же! Я же советский человек!» Мне, тут стало как-то даже не ловко. Я взялся за крышку, тяжёлая, зараза и с трёх попыток установил её на место.Иди, говорю, бабка домой. Да не споткнись где. А у самого теплая волна, как, вон, от твоего коньяка по душе прокатилась.
Вот так-то друг. Все мы советские люди! Ну, наливай, давай.
Сергеичу, вдруг расхотелось рассказывать о своём, да и ком этот куда-то исчез. Они допили бутылку коньяка, потом слушали на пластинках Ободзинского и Мулермана. Разошлись они лишь тогда, когда во входную дверь забарабанила Маша. Сергеич глянул в окно. Как убавился день! Вместо красивого заката в окне тускло светили неоновые огни рекламы. А дагестанский коньяк складывал из этих огоньков картины счастья.